Тень предков

скачать книгу бесплатно

Ярослав улыбнулся и подбросил полешко в огонь.

– Медведь хоть и силен, но он просто зверь. Если все правильно сделать, то возьмем его тепленьким, даже не опомнится. За человеком охотиться гораздо опаснее, ты у того идола в такой передряге побывал, что тебе теперь сам черт не брат. Любит тебя Господь, любой другой на твоем месте лежал бы уже в могиле у того идола, а ты жив и здесь со мной разговариваешь. Так что ложись спать, завтра будет тяжелый день.

Святослав открыл флягу, глотнул разбавленной медовухи и протянул Ярославу.

– Может, ты и прав, только мне сны снятся, которые потом сбываются. Боюсь, что лягу спать и снова что-то страшное увижу. Наверное, это мое проклятье.

Князь отпил из фляги и вернул ее Романову.

– Это не проклятье, это дар. Ты видишь то, что не видят другие. Многие мечтают о таком даре, я тоже. Только не полагайся полностью на свои сны, они могут запутать тебя. Так было с моим предком, он неверно истолковал сон и поплатился за это жизнью.

– Иногда мне кажется, что я избранный, что создан для чего-то большего, для великих свершений. Глупо, наверное, так думать.

Ярослав снова улыбнулся.

– Кто знает, может, так и есть. Правда, мне кажется, что каждый мальчишка мечтает о величии. Стать великим полководцем и завоевателем, создать свою империю, как Александр Македонский. К сожалению, это все только мечты, я тоже раньше мечтал, но мир жесток и беспощаден, от нас мало что зависит, и мы вынуждены просто играть свою роль.

Святослав, удивленно вскинув брови, поднял взгляд на Ярослава.

– Странно слышать такие речи от тебя, ты все же князь, сын великого князя владимиро-суздальского Всеволода. Ты и вправду можешь создать империю, воплотив свою мечту, объединив княжества, возродить Киевскую Русь в былом величии. Я же вижу, ты достоин этого и тебе это по силам.

Ярослав печально вздохнул.

– Я младший в роду… Когда стану князем владимирским, я буду совсем стар, а если пойду сейчас силой занимать чужие столы, то на меня набросятся все, даже мои братья и отец. Мне не по силам их одолеть. Так что уже ничего не изменить, по крайней мере не мне и не сейчас.

– Я бы пошел за тобой, многие бы пошли. Руси нужна единая рука, которая объединит все племена, не должно быть новгородцев и суздальцев, должны быть русские, единый народ, под рукой сильного князя… Только так мы сможем выстоять против внешних врагов.

– К сожалению, мы больше привыкли сражаться друг с другом, чем с чужаками. Ты идеалист, мой юный друг. Но мне нравится полет твоих мыслей.

Ярослав встал и, похлопав Святослава по плечу, направился к лежанке.

– Ложись спать, ты слишком молод, чтобы думать о таких вещах. Да и мне рановато. Если кто-то услышит наши слова и передаст их моим старшим братьям, то нас могут убить, – через плечо бросил князь Романову.

Ярослав ушел, а Святослав продолжил сидеть у костра.

«Вот, значит, как, я не первый, кто думает об объединении Руси. Тот же юный Ярослав хотел бы покорить остальные княжества и стать по-настоящему великим князем. Только это, оказывается, не так просто, как кажется. Чтобы спасти Русь, ее сначала придется сжечь, вот такой парадокс получается. Не уверен, что я готов убивать своих братьев даже ради великой цели».

Святослав лег на лежанку и укрылся плащом. Сон был неспокойным, но вещих снов не снилось.

Подняли всех засветло, быстро перекусили, собрались и двинулись в путь. Непряда постоянно травил какие-то байки, повествуя о своих похождениях в теремах купеческих дочек в Киеве. И было их столько, что Романову показалось, что гридень из тех парней, что постоянно рассказывает о своих победах на любовном фронте, а сам как был девственником, так им и остался.

– Залезаю я вечером в терем к купеческой дочке через окно, а она в одной нательной рубахе, которая такая тонкая, что каждый изгиб тела видно… Груди как дыни, бедра как борт корабля, вся такая мягкая, гладкая, манящая и ручкой себя там, где пушок, поглаживает, аж по ногам течет, и губки покусывает. А я такой замер на подоконнике, рот раскрыл, аж слюна на пол капает и глаза навыкате. Я аж весь горю, ни о чем кроме ее сладкого местечка думать не могу. Лямку дернул, чтоб штаны спустить. Мой богатырь вырвался, грозит копьем вражине. А она как на ложе задницей плюхнется, ноги раскинет, чуть ногами опорные столбы кровати не перерубила. Ну я ж мужик видный, не удержался, заревел туром, перешел в галоп, опустив копье наперевес, да только забыл, что на подоконнике со спущенными штанами стою, запутался в портках, да как грохнусь на пол, аж до самой кровати докатился. Думал, своим копьем пол прошиб, до чего громко балки заскрипели. Ну, думаю, конец мне, сейчас слуги с топорами сбегутся, а я своим естеством как дятел меж балок застрял. Хорош гридень получается. Девка встрепенулась, за дверью мамка запричитала. Кричит, мол, Юленька, что с тобой, дорогая, никак ушиблась? А я как заржу, словно конь. Да чего этой кобыле будет, вон она, чуть кровать не проломила и ничего, даже ни царапинки на ней. А вот мне больно, я тяну его из щели, а он не идет, упирается. Кричу Юльке, тащи масло, вытаскивать меня будешь. А она, стерва, посмеивается надо мной, от смеха аж с кровати упала и крынку со стола с молоком смахнула. Так это молоко прямо мне под морду стекло. Лежу я теперь на полу и языком молоко с пола, как кот, слизываю. А чего делать, не захлебываться же в нем. Девка от смеха уже по полу катается, а мамка не понимает ничего, в дверь колотится. Кричит: Юленька, я спасу тебя, сейчас папку позову. Мне уже и девку совсем не хочется, лишь бы до дома добраться, слышу топот копыт по лестнице. Раз удар в дверь, я рванул, но не вытащить естество, еще удар, я снова рванул и вот на последний удар понял: либо сейчас освобожусь, либо меня ее папенька «освободит». Деваться некуда, удар в дверь, а я как рвану, так вместе с половицей вырвался и в окно. Половица в окно не прошла, впрочем, – я тоже. Половица переломилась, я нет. Богатырь крепче деревяхи бездушной. Вышел на улицу со второго этажа вместе с оконной рамой и ставнями. Штаны как парашют сработали, приземлился я на кусты крыжовника, да со ставнями на голове, как в скворечнике. Тут-то я понял, что все, что было до этого, – просто цветочки. Шипастые ветки крыжовника мне туда попали, куда приличный мужчина никого не пускает. Слышу, тесть собак спускает. Кричит: ату его, ату. Но это уже как-то второстепенно прозвучало, с крыжовником в заднице собаки уже не страшны. Перепрыгнул я, в общем, частокол в три сажени, бегу по улице в скворечнике и без штанов, а за мной куст тянется. Девки идут – смеются, мужики сочувствуют, но тоже ржут, гады. Вот как-то так добежал я до дома. После этого полгода по бабам не ходил, зарёкся. Правда, в конце концов не сдержался.

Хохотали парни без остановки целый час, слезы гроздьями текли. Еще и подзуживали неудачливого Казанову. Святославу, конечно, тоже было что рассказать, но он благоразумно помалкивал. Ему как бы еще не положено в силу возраста о том, чем взрослые в темноте занимаются, рассказывать.

Тут неожиданно слово взял Ярослав. Ему вроде в силу статута байки травить не полагается, да еще похабного содержания, но парень не удержался.

– А мне мамка, когда мне тринадцать зим было, ключницу подсунула. Ей лет шестнадцать было, в самом соку. Я тогда от рук совсем отбился, мамка влияние надо мной потеряла, вот и решила через девку вновь надо мной авторитет обрести. А мне все охоты да пиры интересны, девку даже не замечаю. Пришел я как-то раз с пира в свою светлицу, разулся, развалился на шкурах, а тут эта ключница в проеме стоит, и на ней даже рубахи нет. И говорит мне такая: возьми меня, мое ладо. А я смотрю на нее и думаю, да как же она не замерзла от холода, зима ведь на дворе. Хватаю шубу и накидываю на нее, а она целоваться ко мне лезет. Я понять ничего не могу, с дубу девка, что ли, рухнула. Я ее и так отпихну, и этак, а она все лезет и лезет. А у меня солдатики на столе бронзовые стоят, и Александр Македонский на меня со стола неодобрительно взирает. И вспомнил я тогда, что битву не закончил. Персы уже правый фланг обходят. Кричу ей: уйди, девка, негоже князю своих воинов в бою бросать… Схватил веревку, скрутил ее в шубе, положил на кровать, а сам битву пошел заканчивать. Так она и пролежала там до утра, меня всякими ласковыми словечками называя. Да какое там, битва мне милее.

Хохот так и не стихал, вот тебе и боевое охранение, авангард называется. Бери их тепленькими, за версту слышно. Но ехать было весело, Святослав даже не заметил, как время пролетело.

Святослав поравнялся с Непрядой, нравился ему этот балагуристый парень, похожий на цыгана.

– Тебе бы гусляром на торге играть и байки сказывать, цены бы тебе не было. Как ты в дружину-то попал такой веселый? – отсмеявшись, обратился Романов к гридню.

Парень махнул рукой, мол, да ничего интересного, но все же ответил:

– Мамка моя из теремных девок, на пирах гридням прислуживала, вот и нагуляла меня с каким-то воином. Кто из дружины мой папка, я так и не ведаю, может, кто залетный был. Жил я при детинце, сначала в конюшне прислуживал, сам видишь, вид у меня цыганский, вот и поставили меня туда, чтобы коней не воровал. Мамка потом от лихоманки померла, остался я совсем один. А потом меня в отроки взяли, был у меня талант с саблей управляться. Так и стал я гриднем у Ярослава. Обычная история, много нас таких в младшей дружине.

Судьба, конечно, у него так себе. Хотя парню повезло, он теперь воин, дружинник, а не какой-то там холоп. Так что мамку ему стыдиться нечего, она, считай, его гриднем и сделала, статус ему дала. А то, что по сути шлюхой была, так это уже дело третье. Теремных холопок здесь не осуждали, они, чай, не за деньги в постель ложились, а по долгу службы.

– Мне жаль твою маму. Я помолюсь за нее.

Гридень махнул рукой.

– А что ее жалеть, ничего особенного. Жила, дитя растила, заболела и померла. Все как у всех. Сейчас у нее там жизнь всяко лучше, чем здесь. И молиться за нее не нужно, есть кому за нее помолиться, я каждое воскресенье священнику плачу, чтобы он ее в своей молитве помянул.

– А братья, сестры у тебя есть? Или жена?

От слова «жена» гридень аж поперхнулся.

– Чур тебя, чур! Скажешь так скажешь, все настроение испортил. Нет у меня никого, и слава богу. Дружина – моя семья, вот Годым – папка. Да, Годым? – обратился Непряда к десятнику.

Годым повернул голову на непутевого гридня и очень так недобро посмотрел. Явно три наряда вне очереди.

– А ты сам-то что здесь делаешь, прости, конечно, но тебе в гридни рановато, в детских года три еще ходить?

Святослав ловко вытянул лук из садка, упер в бедро и накинул тетиву на плечи. Хорошо так получилось, а потом как гаркнет вороной, что все птицы с ветвей сорвались. Тетерев вспорхнул из густой травы, намереваясь уйти от шумных соседей, но Святослав вскинул лук и пустил широкий срез в птицу. Тетерев взмахнул крыльями и рухнул камнем в траву.

– Хороший выстрел.

– Вот потому я и здесь, никто так, как я, бить из лука не может, – расхрабрился Романов, уверовавший в свое превосходство, по крайней мере в стрельбе из лука.

Десятник Годым снисходительно улыбнулся и достал из чехла свой лук, и был это не просто лук. По сравнению с оружием Святослава это был настоящий противотанковый ракетный комплекс. Лук был украшен шелком и его плечи были в два раза длиннее, чем у Романова, и усилены стальными вставками. Годым не менее ловко накинул тетиву, при этом Святослав сразу понял, что ему такой лук даже не согнуть. Десятник достал стрелу, накинул на тетиву и резким движением оттянул с перетягом и отпустил. Широкий срез как снаряд из мелкокалиберной пушки пролетел над поляной и перерубил ствол деревца толщиной с запястье. Деревце накренилось, и его крона повалилась наземь.

– Не подумай, паря, что я хотел тебя унизить. Ты правда хорошо бьешь из лука, года через четыре тебе не будет равных, но сейчас ты всего лишь отрок. Я видел много таких юнцов, что возомнили себя великими богатырями и погибали из-за этого в первом же бою, – обратился десятник к Святославу.

Вот так, Романова вновь опустили на грешную землю.

– А ты, Годым, давно служишь? – обратился к десятнику поравнявшийся со Святославом Даниил.

Годым пригладил аккуратную бороду и, сбросив тетиву, убрал лук в налуч.

– Сколько себя помню, боярин. Сначала галичскому князю Мстиславу служил, потом отцу Ярослава Всеволоду, а вот теперь его сыну. И мой отец служил, только черниговскому князю, и дед мой тоже. Все погибли, дед в походе на половцев в степи погиб, отец – в усобице княжеской. Гридни Всеволода его и порубили.