скачать книгу бесплатно
Я растерянно пожал плечами и ничего не ответил. В голове была трезвая, гулко звенящая пустота.
– Для чего ты это сделал? – снова, уже совсем холодно повторила она.
– Я хотел…
– Чего ты хотел?
– Мне показалось…
– Я никогда не смогу уважать человека, который ни во что не ставит свою жизнь. Это глупо, – неожиданно ясно и лаконично выразилась она.
– Я немного подсохну и потом всё тебе…
– Ничего не надо объяснять. Ничего больше не будет, – отрезала она…
Потом я шел рядом с ней, втянув голову в плечи, и, дрожа от холода, бормотал:
– Понимаешь, видимо, потребность полета давно жила во мне. Я это чувствовал, только выразить не мог. И вот случайно вырвалось…
– И это ты называешь случайностью?
– Я не хотел.
– Не хотел, – ворчливым тоном, но уже более мягко повторила она.
– Всё случилось как бы само собой.
– А если бы ты разбился… насмерть.
– Ну и хрен с ним, – выпалил я отчаянно.
Я думал, после этого она презрительно фыркнет и убежит от меня. Что она сочтет это за очередное оскорбление. Но она почему-то не убежала. Осталась. Она шагала рядом и слушала мои путаные бесшабашные объяснения. Она на что-то надеялась. Я понимал, что мне нужно как можно больше узнать о ней. Как-то сблизиться, постараться понять. Но вместо этого я всё рассказывал ей о себе, пытаясь быть предельно откровенным. Она и не подозревала, что после прыжка в холодную Неву я стал другим человеком. Мне больше не хотелось мостить путь к славе. Мнимая значительность во мне скорчилась и умерла, придавленная тяжестью бессмысленного поступка. Сейчас я был сам собой. Но мог ли я заинтересовать её в этом новом облике?
А, впрочем, навязываться в вечные воздыхатели к Анне я вовсе не собирался. Поэтому, ничего не объясняя, свернул в какой-то пустынный дворик, нашел там укромное место и стал раздеваться.
– Что ты собираешься делать? – спросила она.
– Одежду сушить, – буднично пояснил я.
– Как? Прямо на улице?
– Прямо, – ответил я. – Люди в лифтах писают, а мне просушиться нельзя в приличном месте?
– В лифтах писают хамы.
– Ну, значит, я хам.
Она посмотрела на меня возмущенно и растерянно. Потом покачала головой и развела руками, ничего не говоря. Мол, что с тебя взять, с такого глупого и невоспитанного.
Между тем я стянул с себя рубаху, штаны, выжал всё это и развесил на чугунной ограде сквера так, чтобы подсыхало и проветривалось. Атрибуты моей отчаянности трепал теплый летний ветер.
Вскоре я согрелся, сел на пыльную траву рядом с чугунной изгородью и вытянул худые ноги перед собой. Мне, такому неказистому в тот момент, показалось, что Анна уйдет от меня через минуту. Что ей делать здесь, рядом со мной, таким худым, невзрачным и неуравновешенным.
Но она почему-то не уходила. Она презрительно раздувала ноздри, пыталась на меня не смотреть, переступала с ноги на ногу, но никуда не уходила. Она чего-то ждала. Наверное, ей было жаль оставлять меня одного в такой момент.
И мне вновь стало хорошо. Мне не хватало сейчас только густой махристой зелени над головой, чтобы почувствовать себя совершенно счастливым.
Где-то в каменной чаще за нашими спинами пронзительно запели птицы. Звуки этой трели были созвучны биению моего сердца. Неведомые городские птахи явно провоцировали во мне возрождение новых желаний. И тогда я не выдержал, я сказал:
– Давай когда-нибудь сходим за грибами.
– Что? – переспросила она голосом только что проснувшегося человека.
– Сейчас в лесу хорошо, – продолжил я мечтательно. – Там липы цветут. Медом пахнет.
– А мне в лесу страшно. Однажды я была у бабушки в деревне, и зашла в лес. А там огромные деревья, незнакомые птицы и муравьи… В лесу я не смогла бы задержаться даже на десять минут, если бы не было бабушки рядом. Лес – это такая мрачная стихия, такая страшная, что просто ужас. Недаром ведь в лесу медведи живут.
– Ты ничего не понимаешь, – парировал я. – Лес – это вселенная. А город – так, пустое место. Груда камней в натеках плесени. Мечта, закованная в гранит.
– Пустое место – город! – снова обиделась Анна. – Да город – это средоточие культуры, мерило высших ценностей, центр всех научных знаний. В крупных городах творили гении, которые поразили своими произведениями мир. Такие, как Караваджо, Микеланджело, Поль Сезанн и Анри де Ренье.
– А для меня важнее природы нет ничего. Человек может быть счастлив только на лоне природы. Всё остальное – фуфло.
– Какие глупости ты говоришь.
– Это не глупости. Вот мы с тобой сходим за грибами, и ты всё поймешь сама.
За грибами
В лесу я шел впереди, она – сзади. У неё было испуганное и неискушенное лицо. Даже ветки под её ногами хрустели как-то настороженно. Она знала, что где-то здесь, совсем рядом (возможно, за соседним кустом) прячутся бурые медведи, чуть дальше – рыщут в поисках добычи волки, а из-под гнилой валежины в любую минуту может выпорхнуть ядовитая змея толщиной с хороший водопроводный шланг и кинуться на нас, разинув пасть.
Естественно, при таком предвзятом отношении к лесу она пресытилась им уже через полчаса. Он наскучил ей, как могут наскучить за окном несущегося поезда однообразные телеграфные столбы. В её душе явно не было места дендрологической сущности, способной соединить созерцание с вдохновением…
А когда я присел под березой на широкой, пронизанной солнцем поляне и жестом пригласил её присоединиться ко мне, – она наотрез отказалась. Сказала, что боится заплутавших в высокой траве муравьёв. Потому что они тут повсюду. И если они заползут под одежду, то от них уже не избавишься, пока не разденешься донага. Да ещё эти жуткие клещи, которые коварно впиваются под кожу и разносят энцефалит. Нет. Уж лучше она постоит рядом. Так для неё безопаснее.
Тогда я сделал нечто, по её мнению, ужасное. Я немного отодвинулся от березы, лег в густую, мельтешащую мелкими тварями траву и заложил руки за голову. Солнце спелым яблоком легло мне на веки. В голове стало пусто и светло.
– Хорошо! – совершенно искренне произнес я.
– Издеваешься, – откуда-то сверху ответила Анна.
– А что?
– Душно. Я вся вспотела. От меня в электричке будет пахнуть потом, как от какого-нибудь водопроводчика или водителя башенного крана.
Видимо, она полагала, что башенные краны ездят по дорогам, как обыкновенные машины.
– И грибов мы не набрали. Где твои хваленые грибы?
– Наверное, рано ещё, – отозвался я.
– Тогда для чего мы здесь?
– Сам не знаю… Хотел показать тебе лес.
– Лес! – удивилась она. – Я этого не понимаю.
– Зелень, солнце и этот вот шум листвы, – уточнил я, чувствуя ресницами прикосновение теплого ветра.
– Ну и что? – снова повторила она. – Не понимаю. Лес мрачный, густой и страшный. Хочется поскорее от него избавиться.
– Здесь махристая зелень кругом.
– Это Набоков.
– Что?
– «Махристая зелень» – это из Набокова. Он так писал. Странно, длинно и непонятно, о чем… Я ненавижу его Лолиту и Машеньку тоже ненавижу. Писал о женщинах, но женщин не понимал.
– А кто понимал? – спросил я с улыбкой.
– Женщину может понять только женщина. Агата Кристи, Виржиния Вульф, Нэнси Като.
– А разве есть такие писательницы? – усомнился я.
– Есть… А ты думал, что все писатели мужчины?
– Странно, – произнес я, ни о чем не думая.
– Ничего странного, – отреагировала она, приняв это восклицание на свой счет. – Женская натура гораздо сложнее, чем мужская. Мужчины грубы и прямолинейны. Они думают, что любовь – это наслаждение, некое сонное блаженство, которому нет конца.
– А что же это, по-твоему?
– Это испытание на прочность, это притягательное клише, которым пользуются поэты и писатели, чтобы оправдать свою распущенность…
– Присядь со мной рядом, – попросил я.
Мне показалось, что если она сядет со мной рядом, она лучше меня узнает.
– Зачем? – спросила она.
– Чтобы понять, что земля теплая.
– Она сырая.
– Ты не присядешь?
– Нет, никогда. Ты только посмотри, сколько там всяких тварей. Посмотри. На каждой травинке свой жучок, своя гусеница.
Она даже присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть этих мелких тварей.
– И все шевелятся. Фу!
– Дура ты, – с улыбкой отозвался я.
– Сам дурак, – весло ответила она…
Обратно мы шли по обочине сельской дороги. Эта обочина была пыльной, заросшей грубой белесой полынью и чахлым цикорием с приметами увядания. Но зато эта дорога вывела нас на окраину Финского залива. К огромным гладким валунам, на которые с шумом обрушивались коричневато-зелёные морские волны.
Над заливом стояла сизая дымка, сквозь которую смутно просматривались очертания дальних берегов. Я никогда не видел такого огромного пространства воды. Я нигде не встречал таких громадных, так тщательно отполированных валунов. Поэтому поспешил спуститься поближе к морю и сел на гладкий холодный камень возле морских волн так, чтобы мелкие брызги иногда долетали до меня, увлекаемые резким порывам ветра.
Дальняя кромка нашего берега отсюда показалась мне туманной, органично вплетенной в зеленовато-сизую перспективу залива.
Моя спутница спустилась с берега и села рядом. Что называется, снизошла. Её чудные волосы растрепал прохладный морской ветер, с запахом морских водорослей.
– Здесь холодно, – сказала она через какое-то время.
– Зато, какой простор! Посмотри.
– Просторно, но холодно, – отозвалась она.
Её излишняя изнеженность, выставляемая напоказ, начала меня раздражать. Даже шум морского прибоя её не волновал. Я уже не знал, как понимать эту её бесчувственность. Как назвать её невосприимчивость к этой поглощающей меня особой монополии звуков и запахов. Её душа всё ещё оставалась для меня тайной. Возможно, неясная, едва слышимая мелодия зарождающейся любви значила для неё гораздо больше, чем для меня. Возможно, я чего-то не понимал… Но почему тогда она не чувствовала восторга от того, что меня воодушевляло? Почему так легко не замечала то, что застигало меня врасплох своей оглушающей и восхитительной новизной?
– Море! – мечтательно пропел я.
– Холодно, – ответила она.
– Сесть на корабль и плыть…
– Куда? – не поняла она.
– Вдаль…
– Где-то там должен быть Кронштадт.
– Кронштадт, – оживился я. – Первая русская крепость, заложенная Петром для охраны северной столицы?
– Первый город, восставший против большевизма, – добавила Анна.
– Да, да… Кронштадт… Ленин, Троцкий, большевики. Страшное время…
– Время гибели той России, которая никогда больше не возродится, – уточнила Анна…
Обратно в Ленинград мы добирались вовсе не на корабле, а на обыкновенном пыльном автобусе, который почему-то сильно трясло. Как будто он мчался на всех парусах по морским волнам. Анна сидела рядом со мной и смотрела за окно. Её полное теплое бедро было рядом с моим бедром, и поэтому все мои чувства были сосредоточены именно там. Оно грело мне душу, оно наделяло меня несбыточными надеждами. В голову лезли разные бредни из разряда страстных мечтаний вперемежку с нелепыми сомнениями.
Очарование жаркого летнего дня постепенно сменялось прохладным блаженством вечера. Золото – серебром, серебро – медью. Медь – тусклым отблеском мебельного лака – на деревьях, на домах и заборах.
Когда мы въехали в город, там всё было уже темно-коричневым, охряным, затухающим. На черную стрелу дорожной ленты поочередно нанизывались то перекрестки, то темные арки мостов, то ажурные скверы. Над городом стояли низкие тучи с серым подбоем. Городские окраины запестрели охряными взмахами новостроек, которые были оторочены по периметру грудами серых кирпичей.
