скачать книгу бесплатно
Автопортрет, которого нет. Повесть и рассказы
Валерий Казаков
В новую книгу Валерия Казакова «Автопортрет, которого нет» вошла небольшая слегка ироничная повесть, которая дала название всей книге. Главный герой повести Андрей Арматуров, человек открытый, стеснительный и своеобразный, делает первые шаги в литературе. Он ищет свой путь, стараясь изучить судьбы и характеры колоритных людей, которые могут стать персонажами его произведений.
Автопортрет, которого нет
Повесть и рассказы
Валерий Казаков
© Валерий Казаков, 2024
ISBN 978-5-0064-7111-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Автопортрет, которого нет
Маленькая повесть
Скрижали
В детстве я любил читать приключенческие романы, поэтому в школе мне понравилось изучать географию. Географию в школе нам преподавала спокойная и весьма упитанная женщина Людмила Петровна Вагнер, от которой никогда ничем не пахло, если не брать во внимание тонкий, едва уловимый аромат жареного лука. На Людмиле Петровне всегда было мягкое шерстяное платье шоколадного цвета. Она бесшумно прогуливалась по узкому проходу между парт и ровным голосом рассказывала нам о далеких странах. Её голос расслаблял и гипнотизировал, можно сказать, усыплял.
Людмила Петровна была многодетной матерью. Любовь к детям была у неё в крови, и это каким-то образом чувствовалось, передавалось нам, её ученикам. Например, она могла, прогуливаясь по классу, остановиться рядом со мной и, ничего не говоря, провести по моей голове своей теплой рукой. Как мама или как бабушка. Когда Людмила Петровна это делала, мне всегда было стыдно. Я уже не маленький. И вообще, что это за глупые ласки во время урока? Кому они нужны? Мне было бы легче, если бы она била линейкой по моим рукам, как учительница математики Эльвира Самойловна. Пусть будет больно, зато не стыдно. Тем более что Галя Полушкина могла всё это увидеть.
Я часто смотрел на Галю Полушкину с боку. Все смотрели на учителя, а я на Галю. Мне было тринадцать, ей четырнадцать. Она была на целый год старше меня и поэтому я считал её взрослой. Я не представлял Галю своей женой, не видел её близкой подругой, но мне почему-то было приятно на неё смотреть. Галя была девочка упитанная и краснощекая. Как раз таких женщин любил изображать на своих полотнах художник Кустодиев.
В лесном техникуме, куда я поступил после школы, мне было скучно. В техникуме все изучали таксацию и дендрологию, техническую механику и геодезию, а мне хотелось поскорее стать настоящим лесником. Взять в руки ружье и рано утром отправиться на охоту в ближний лес, когда яркое летнее солнце рисует на лесной тропинке синеватые тени от деревьев, а в низинах, густо заросших высоким папоротником, пахнет грибами.
У меня под носом в ту пору топорщились реденькие усы. На голове густой копной лежали темные кудри. Глаза смотрели весело и смело. Наверное поэтому, мои худые хохотушки сокурсницы иногда заинтересованно спрашивали:
– Скажи, Андрей, твоя мама не еврейка?
– Нет, – уверенно отвечал я, как будто принадлежность к этому древнему племени могла подорвать мою репутацию. Мне казалось, что я говорю им правду, а они почему-то не верили и, улыбаясь, хором советовали мне:
– Не ври. Не ври. Не ври. На твоем лице всё написано.
– Что написано? – обижался я.
– Всё. У тебя нос с горбинкой и кудри черные.
После техникума в лесотехническом институте, куда я по инерции поступил, мне тоже было скучно. Изучать там после лесного техникума было совершенно нечего. Всё казалось мне давно знакомым. Те же лекции, те же аудитории, зачеты и сессии два раза в год. Таксация, дендрология, геодезия. В какой-то момент у меня создалось впечатление, что жизнь повторяется. Пересекает знакомую местность второй раз. За окном снова были небольшие зелёные перелески, серые поля, да белые прослойки облаков в синем небе.
В институте мое внимание привлекла Ольга Рыбникова. Все смотрели на маститого преподавателя за кафедрой, который рассказывал о правилах закладки маточных питомников для лесных культур, а я смотрел на Ольгу. Ольга была полная русоволосая и спокойная девушка с голубыми глазами. Правда, с боку Ольга чем-то напоминала мне гипсовую статую колхозницы, расположенную в одном из скверов моего родного Красновятска. Но это Ольгу не портило, потому что с детства я уважал надежность и силу. К тому же, когда Ольга прогуливалась по институтскому коридору, а я смотрел на неё сзади, – я чувствовал себя молодым жеребцом, который от избытка силы на месте не может устоять.
Однажды, насмотревшись на Ольгу до ощущения полной безысходности, я решился перейти в наступление. Превозмогая скованность и стеснение, я заставил себя с ней познакомиться. И что самое странное, уже при первом свидании она попросила называть её не Ольгой, а Аглаей. Я не понял, для чего это нужно. Но она настояла, чтобы я обращался к ней именно так. Я согласился, но на следующем свидании по инерции назвал её Ольгой, после чего она несколько раз рассерженно повторила:
– Не Ольга. Аглая. И прошу запомнить!
Я сказал, что обязательно буду её так называть, только мне нужно сначала привыкнуть к этому новому имени. Тем более что раньше я никогда не слышал о таком. На третьем свидании она попросила посвятить ей стихотворение. Она сказала:
– Я люблю, когда мне посвящают стихи. В стихах есть что-то мистическое. То, о чем говорят стихами, обязательно сбывается. И плохое, и хорошее.
– Но, Ольга, я…
– Аглая. Сколько раз тебе повторять? – снова поправила меня Ольга.
– Но Аглая, я стихов никогда не писал.
– Это скверно, – со вздохом проговорила она. – Каждый влюбленный мужчина должен писать стихи. Если ты не сумеешь написать для меня хорошее стихотворение, можешь больше ко мне не подходить.
Потом она познакомила меня со своей долговязой и худой подружкой, которая сразу мне не понравилась. Подружку звали Мариной, но она почему-то попросила называть её Мартой, и при этом так рассеяно, так скептично на меня посмотрела, как будто видела перед собой не человека, а часть убогого интерьера. «Черт знает что», – подумал я.
Вернувшись в общежитие, я взялся за стихи и к полуночи написал первое в своей жизни стихотворение. Оно начиналось так:
Когда высокая и стройная
Ко мне подходишь ты опять.
Когда гляжу в глаза огромные,
То мне волненья не унять.
Когда же пальцы неуверенно
По складкам бархата скользят,
Я понимаю, ты намерена
Мне что-то важное сказать…
Ольга прочитала стихотворение и сказала, что хотя оно и слабое, хотя и несовершенное, лишенное каких бы то ни было стилистических фантазий и неожиданных метафор, она его принимает. Сейчас нужно красивым почерком переписать его к ней в альбом, поставить дату и расписаться. Когда я старательно записывал в её альбом это свое стихотворение, то обратил внимание, что подобных записей в альбоме Ольги как-то подозрительно много. И все они почему-то были посвящены разным женщинам.
Пока я записывал стихотворение, Ольга приняла ванну и, деловито подойдя к просторной кровати в родительской спальне, стала раздеваться. Я удивленно посмотрел на неё и спросил, для чего она это делает? Неужели собирается отдохнуть? В таком случае мне, вероятно, пора уходить. Но она опередила меня, сказав, что стихи завершают первый этап сближения между влюбленными. Со стихами заканчивается платоническая часть любви. И сейчас, когда единение душ уже оформилось окончательно, когда оно завершилось, может произойти соединение тел. Если бы всё произошло как-то иначе. Не днем, не так быстро и не так обыденно. Возможно, я бы остался с Ольгой навсегда. Но после этого стремительного соединения тел, я уже точно знал, что никогда сюда не вернусь.
Ольга, конечно, была особенной, очень свободной и очень уверенной в себе девушкой. Она не испытывала тех комплексов, которые всю жизнь преследуют меня. Но это была явно не моя женщина. К тому же многочисленные стихи в её альбоме наводил меня на крамольные мысли. Неужели у неё уже было так много любовников? И с каждым из них она встречалась под разными именами. И с каждым всё заканчивалось точно так же, как со мной.
В общем, к Ольге я больше не приходил, и она, скорее всего, тоже не искала со мной встреч. Однажды краем уха я поймал её фразу, брошенную как бы случайно, но так, чтобы я мог хорошо её расслышать. Она сказала своей долговязой подружке Марте:
– С евреями я больше не встречаюсь.
– С какими евреями? – не поняла Марта.
– А вы что, не знаете, что у Андрея бабушка еврейка.
Я хотел подойти к Ольге и сказать, что это неправда. У меня в роду по материнской линии белорусские корни. Это мой дедушка, владелец сети аптек в старой Вятке, был родом из Польши и носил фамилию Мочульский. Но я толком не знаю польская это фамилия, белорусская или еврейская. И вообще, это ещё надо разобраться, кто кого бросил. Надо разобраться, нужна ли мне полноватая, излишне раскрепощенная русская баба с завышенным самомнением и странной тягой к перемене имен?
В Красновятском лесничестве, куда меня направили на производственную практику после третьего курса института, мне тоже показалось скучновато. Лесничий Панишев, под началом которого я должен был работать, не появлялся в лесничестве по целой неделе. Лесники между собой говорили, что он запил, а бухгалтерша Новоселова утверждала, что лесничий уехал в командировку.
Но однажды вечером этот командировочный неожиданно заявился ко мне на квартиру. Он был в красивой синей форме, в начищенных до блеска модных туфлях, но при этом еле-еле держался на ногах, и всё время старался придерживаться рукой за дверной косяк. Сильно пошатываясь, он кое-как пробрался в мою комнату и, сделав серьёзное лицо, заговорил:
– Вот, пришел познакомиться с практикантом. У-у-узнать, как ты тут устроился? Как у тебя дела? – заплетающимся языком проговорил он.
– Да ничего, – ответил я, понимая, что завтра этот визит лесничий вряд ли припомнит.
– А насчет отчета не беспокойся, – снова заговорил он. – У моего заместителя сохранился отчет после производственной практики… Он закончил тот же институт, что и ты. Так что можешь взять за основу. Понял?
– Понял, – ответил я.
Он ещё немного постоял, пошатываясь, а потом спросил:
– У тебя выпить есть?
– В смысле?
– Спиртного, – уточнил лесничий.
– Нет, – чистосердечно признался я.
– И… и не надо, – разочарованно простонал он, резко махнул рукой и поплелся обратно к двери, то и дело повторяя: – Не надо мне больше пить. Хватит… Остановиться пора… Не – на – до!
При этом его продвижение к выходу было томительно долгим и неуверенным. Я боялся, что в сенях он упадет и мне придется каким-то образом определять его на ночлег. Но, слава богу, всё закончилось благополучно…
Я ещё не успел успокоиться после ухода лесничего, когда в сенях снова заскрипели половицы. Я подумал было, что это пьяный лесничий возвращается обратно, но оказалось, что это не лесничий. Это лесник Икрам, который для чего-то принес огромный моток черного кабеля. Икрам был тоже навеселе. Придерживаясь рукой за дверь, Икрам спросил:
– Кабель тебе не нужен? Вот нашел в лесу возле новой нефтеперекачивающей станции. Хороший кабель, медный с тонкой жилкой. К любой технике подойдет… За сотню отдам.
Я порылся в карманах и отдал Икраму сто рублей. Откровенно говоря, мне просто хотелось поскорее от этого человека избавиться. Но Икрам видимо не ожидал такого быстрого решения проблемы. На какое-то время он растерялся, замер, а потом, как бы опомнившись, снова заговорил:
– Нет, пожалуй. За сотню я тебе весь кабель не отдам. Он медный, не алюминиевый. За сто рублей я тебе метров десять отмотаю.
И тут же стал отмерять мне провод, пыхтя и норовя уложить кабель кругами, чтобы было удобнее собирать. Потом разогнулся и спросил:
– Лесничий к тебе не заходил?
– Заходил, – ответил я.
– Значит, он меня видел.
– И что?
– Да ничего. Мы вместе с ним квасим. Он лес продает, я – кабель. Предупредил меня, чтобы я к тебе не совался… Ты не говори, что я к тебе заходил. А то неудобно. Он человек хороший.
Икрам пошел было к двери, но возле порога остановился, повернулся ко мне лицом и, глядя на меня своими мутными глазами, предложил:
– А то бери остатки-то, если хочешь. За сотню отдам.
Я представил себе, как он отматывает мне очередные десять метров черного провода и поскорее отказался:
– Нет, нет, не нужно. Нет.
– Ну, как знаешь.
Вскоре мне позвонила Ольга. Она попросила меня приехать к ней. Обещала чем-то меня удивить. Я не мог представить, что могло меня удивить в этой женщине, если она, конечно, не забеременела после нашей последней встречи. Но, слава Богу, я ошибся. Оказалось, ей просто понравились мои стихи, которые её нынешний друг сумел напечатать в каком-то провинциальном журнале под своим именем.
Когда на одной из улиц Уржума мы с ней встретились, она патетическим тоном сообщила мне, что у меня настоящий дар. Я должен об этом знать. Она сказала, что в моем нынешнем положении мне лучше всего взять себе звучный псевдоним. Ну, к примеру, Венедикт Дулин, и всерьез заняться литературным творчеством пока время не ушло. Так же как занялась творчеством её подруга Марта. Ольга объяснила мне, что Марта пишет сейчас стихи в стиле «неоклассицизм» и выступает с ними в доме престарелых перед милыми стариками и старушками, которые с удовольствием её слушают. Марта пробует писать на свои стихи песни и исполняет их под гитару.
– Тебе, – сказала она, – нужно составить ей компанию. В твоих стихах есть что-то трагическое и молитвенное. Старикам это понравится. Не всем начинать с литературных клубов и эстрады. Пришло время обратиться к интеллигентной старости. Пройти свой путь от подножия до вершины.
– Но Ольга…
– Да.
– Я думал, ты хочешь сообщить мне что-то серьёзное, – разочарованно произнес я.
– А это разве несерьёзно? – возмутилась Ольга. – Занять свое место в ареопаге русской поэзии. Это, по-твоему, несерьёзно? – повторила она.
– Но…
– Венедикт, послушай меня. Я понимаю, сейчас тебе не верится, что ты со своим талантом можешь попасть в скрижали. Но сердце мне подсказывает, что это будет именно так… Да, только поверь в себя. Только сделай первый шаг. И мир искусства примет тебя в свое лоно.
– Но…
– Что?
– Я не хочу писать стихи. Я не умею, – взмолился я. – И в слове скрижали мне слышится что-то железное.
– А я не верю тебе, – категорично завила Ольга. – Не верю. Все талантливые люди всегда стремились к славе.
– Но мне славы не нужно.
– Всё равно. Талант должен пробивать себе дорогу.
– Но я не считаю себя талантливым.
– Ты хочешь быть лесником? – удивилась Ольга. – Простым лесником! Ты хочешь ходить между деревьями в этих ужасных болотных сапогах, сажать лес, жить черт знает где? Есть то, что вырастил в огороде?
– А что тут плохого?
– Всякий человек в твои годы мечтает быть на виду. Неужели ты этого не хочешь? Не чувствуешь?
– Не хочу, – искренне ответил я.
– Тогда я не понимаю тебя… Не понимаю, – трагическим тоном завершила Ольга и пошла от меня прочь, размашисто виляя задом. Вот когда я пожалел, что отказался от неё. Вот когда я понял, что не могу равнодушно смотреть на соблазнительных женщин, уплывающих от меня в просторы греховности.
И тут вдруг чья-то теплая рука легла мне на плечо. Я резко обернулся. Передо мной стояла учительница географии Людмила Петровна Вагнер. На ней был красивый синий костюм с желтой брошью на левом лацкане и коричневые туфли весьма внушительного размера.
– Как давно я тебя не видела, – своим певучим и приятным голосом пропела она. – Как давно! Какой ты стал статный и красивый! Прямо не верится… А помнишь, как я порой поглаживала тебя по голове?
– Помню, – смущенно ответил я, – только не знаю, для чего вы это делали.
В моем голосе отчетливо прозвучало холодное недоумение. Она на секунду замолчала. Её глаза наполнились влагой, а потом она, не стесняясь этой влаги, продолжила:
– Ты был похож на моего Володеньку. Володенька-то мой утонул ещё ребенком. А ты на него был похож…
