скачать книгу бесплатно
Иван Бровкин-внук
Максим Касмалинский
Современное село, деревенские люди. Они современные, информированные, продвинутые, с аккаунтами и подписками, с айфонами и видеороликами, они слушают популярные треки, смотрят хитовые фильмы, рассуждают о курсе акций, имеют свое мнение о геополитике.
Но где-то внутри селяне остаются все теми же шукшинскими чудиками, шолоховскими щукарями. Обязательно колядуют на Святки, освящают ранетки на Спас, обливают друг друга водой на Ивана Купала. А бывает, появится в деревенском переулке запряженная тройка, промчится да улетит в безразличную степь, или свалится с крыльца пьяный гармонист, переведет дух и продолжит тягучую песню про поле, про волю, крестьянскую долю. Живут. Как-то так.
Содержит нецензурную брань.
Максим Касмалинский
Иван Бровкин-внук
Кулундинская степь в южной Сибири – часть той самой Великой Степи. Древняя земля. До сих пор при вспашке полей можно найти наконечник копья, осколок бронзовой утвари, скифский меч – акинак. Только меньше стало хлебопашцев, поредели наши деревни.
Обычное село в начале весны. Грязные сугробы на крышах и дорогах. Недостроенная церковь на пригорке, в низине – растущее кладбище. Трехцветный флаг над крыльцом сельсовета выцвел до прозрачности – немудрено за три десятка лет.
«Как здесь можно жить? – усмехнется рафинированный горожанин, – нет этого, не было никогда того-то, как?!». Ничего, живут. Деревенские люди. Они современные, информированные, продвинутые, с аккаунтами и подписками, с айфонами и видеороликами, они слушают популярные треки, смотрят хитовые фильмы, рассуждают о курсе акций, имеют свое мнение о геополитике. Но где-то внутри селяне остаются все теми же шукшинскими чудиками, шолоховскими щукарями. Обязательно колядуют на Святки, освящают ранетки на Спас, обливают друг друга водой на Ивана Купала. А бывает, появится в деревенском переулке запряженная тройка, промчится, да улетит в безразличную степь или свалится с крыльца пьяный гармонист, переведет дух и продолжит тягучую песню про поле, про волю, крестьянскую долю. Живут. Как-то так.
Пасмурное небо падает на горизонт. В утренний апрельский воздух влетает пар дыхания. Берцы крошат подмороженную грязь. По полевой дороге идет Иван. Ему на вид двадцать лет, белесый чубчик торчит из-под вязаной шапки, руки он держит в карманах бушлата, украшенного шевронами, аксельбантами и прочей армейской атрибутикой. Видно, что дембель недавно пришедший из армии. Это упоительный момент в жизни деревенского парня, когда со службы уже вернулся, а на работу еще не устроился.
В степи местами лежит подтаявший почерневший снег, кое-где топорщится сухая прошлогодняя трава. Пьяный со вчерашнего Иван идет неуверенным шагом.
На обочине дороги деревянная табличка с надписью «Россия». Местная шутка – так обозначить формальную российско-казахстанскую границу. С другой стороны таблички Иван читает надпись «Казахстан».
Он проходит мимо, но через несколько метров останавливается, размышляет, трусцой возвращается, выдергивает табличку из земли и бегом относит ее на некоторое расстояние назад. С размаха втыкает ее в землю, как бы перенеся границу, ногой резко прочерчивает по дороге линию и с довольным видом не спеша продолжает путь.
– Край наш, – произносит Иван в никуда. Достает из кармана горстку окурков, выбирает один. Затягивается. В несколько затяжек выкуривает и щелчком отправляет бычок за границу, в Казахстан.
Воображение рисует митинг. Непременно несанкционированный (что это значит, Иван не знает, но, видимо, штука крутая), народ с разноцветными флагами ждет и внимает. Край Алтайский наш, заявляет Иван с трибуны. Растворяется в триумфе. «Бровкин, Бровкин», – скандируют люди, а вождь собирает культ собственной личности и летит на брезгливое поле.
Иван выходит на пустынную асфальтированную дорогу, поворачивает налево, идет мимо дорожного знака, на котором белым по синему написано: «Целинный». Отсюда село видится довольно большим, хотя и нет многоэтажек, зато высятся вышка сотовой связи и колокольня скромного храма, где окна заколочены досками. А вокруг только спящая весенняя степь.
****
Иван идет по селу. Широкая улица, грустные избушки, окруженные штакетником, перемежаются с относительно новыми домами, защищенными высокими заборами.
Дом на двух хозяев, два крыльца с противоположных сторон, высокие двустворчатые ворота распахнуты настежь.
Иван осторожно входит во двор, оглядывается, видит приоткрытую дверь в сарай, направляется туда и зовет:
– Николай Францевич!
Внутри слышен неразборчивый говор. Иван открывает дверь настежь.
– Здрасть, с праздником, – говорит Иван. – С прошедшим вас Христос Воскресом!
В сарае стоит пожилой мужчина в ватнике и шапке-формовке (такие носили давным-давно) на лице его очки с толстыми линзами, на ногах – валенки, вдетые в огромные калоши. Николай Францевич держит штыковую лопату, как винтовку в бою и грозно говорит:
– Не надо мне боле твоих разговоров.
Иван делает шаг назад и лопочет:
– Пасха же была… ну… с неделю назад…
– Здравствуй, Бровкин, – говорит Николай Францевич. А потом берет с полки планшет и, глядя в него поясняет:
– Бровкин Иван, Сергея покойного сын. Помнишь его?
Николай Францевич поворачивает планшет на Ивана. Там на мониторе человек, очень похожий на Николая Францевича.
– Бровкин Иван. Конечно, помню.
Иван поклонился.
– Здрасте, Владимир Францевич!
– Какой он тебе «Владимир»? – ворчит Николай Францевич. – Он теперь у нас «Вольдемар». Дойчланд, дойчланд, убер, забер….
– Коль, ты подумай, все-таки. Пока. У нас ночь. Нине поклон, – говорит планшет.
– Ауфвидерзейн! – прощается Николай Францевич, сует планшет в рукав, застегивает ватник. – Вот, немчура-то! Нет, ты скажи, уговаривает меня тоже ехать на историческую родину. Говорит, поможет, подскажет на первых порах.
– А вы? – Иван посторонился, пропуская выходящего Николая Францевича.
– Много родин. А сердце у меня куриное…. Ты у матери спроси не надо вам куриных пупков или других потрохов. Мне тут кум… да ты его знаешь!
– Он вроде гусями занимался.
– Курями тоже.
Николай Францевич замолчал и стал вопросительно смотреть на Ивана.
– А я иду, смотрю, воротА открыты. Хотел сигаретку стрельнуть. Не угостите?
Закурили. Иван прислонился спиной к обледенелому штабелю бревен. Иван Францевич вынимает планшет, водит пальцем по экрану. Пепел с сигареты падает на монитор, Николай Францевич стряхивает и теряет нужный сайт.
– Тьфу ты! – с раздражением бросает он. – Все сбилось. Да и так понятно: тысячи немцев уехали с Алтая за тридцать лет. Десятки тысяч! А теперь звонит, покажи, говорит, как ты лопату чинишь или печку топишь. Скучает. Для этого ехать?
– Репатриация, – Иван выдал термин, модный в этих местах (много немцев жило в степных деревнях). – Я бы тоже поехал.
– Вот ты говоришь, воротА, – после недолгого молчания сказал Николай Францевич. – А это Серега гуляет. Баба с ребетёнком… тьфу ты… жена его с сыном уехали, он, естественно, загулял. А душа широкая, это же если он пьет, так и все дружки. Всё время кто-то шастает. Туда-сюда! Орут, поют за стенкой под гитару. Одно и то же, «запил сосед, ой-ё!». А разве доброму парню кличку дадут «Сойдёт»? И с утра опять Хилари запряг и ускакал.
– Хилари?
– Кобылу. Это новая у него кобыла. Ангелу еще той зимой сварили, сожрали. Нет, ты скажи, пельмени с кониной – ну что это такое?
– Вы ему по-соседски, чтоб не шумел, – равнодушно посоветовал Иван
– А я бы и сказал! Да только мы уже скоро год, как не разговариваем, – Николай Францевич подождал уточняющих вопросов, но их не последовало. – Он, понимаешь, картоплю садил, залез на наш огород. Надо было по-хорошему решить, а моя Нина Исаевна сразу в бой. Тоже дура! Но и этот упёрся, потом еще и штакетником отгородил. Вот тМатвей, по пояс. Всю жизнь с его родителями жили без забора,… а тут такой вот казус. А Сойдёт – да ты его знаешь! – если уперся, не сдвинешь. Стали разбираться, да только в сельсовете сказали надо документы там, измерение, межевание, всё не бесплатно. Так и стоит штакетник на метр в нашу сторону.
– Ну что там, метр, – небрежно сказал Иван
– Метр в ширину, а участок – двести в длину. Две сотки. Вот и считай, сколько картошки с двух соток. Скажи-ка, не лишняя.
– Смотря, какая. Можно и с двух кустов – ведро.
– Смотря, какое ведро…
Николай Францевич имел явное намерение и дальше клеймить соседа, Серегу Сойдёта, но тут во двор зашел рыжеволосый подросток лет тринадцати в яркой куртке и с ранцем за плечами.
– Добрый день, с праздником, с Красной горкой, – скороговоркой протрещал мальчишка!
– Здравствуй, Денис.
– Отец дома? – спросил Иван
– Ага, – кивнул Денис.
– Трезвый?
Денис смерил оценивающим взглядом Ивана и веско ответил:
– Как ты.
– Поди, лед долбит?
– Поди, долбит, – видно, что Денис не очень-то уважает отцовских друзей, а конкретно Бровкина вообще ни во что не ставит. – Или, как вариант, чинит сучкорез.
****
Отцу Дениса было тридцать лет всего – он рано женился. Захар сидел на маленькой самодельной табуретки посредине безнадежной пустоты, уткнув отвертку в ямочку на подбородке. Комната (она же прихожая, она же кухня) была бедной, известка на русской печке исчерчена глубокими морщинами. Между двух стульев натянута веревка, где сушится детское белье. У окошка в детской кроватке спит грудной ребенок.
Захар поскреб отверткой по рыжей щетине. На лице отражается догадка-открытие. Наклоняется к компактной бензопиле, стоящей у ног, что-то крутит в механизме.
Захар встал, поднял пилу, дернул стартер, сучкорез с противным визгом завелся. Захар с довольной улыбкой газанул два раза и заглушил. От рева пилы испугано заплакал ребенок.
Захар глянул в сторону кроватки.
– У, неженка хуев, – мрачно сказал он.
Из комнаты выскочила взбешенная жена Захара – Наталья. Женщина в теле, женщина сильная. На голове – белая косынка. Она с размаха огревает Захара полотенцем, ругается:
– Чё он делат-то!? Чё ты приташшил в дом?! Идиотина! Иди, давай!
– Я для кого это все? – огрызнулся Захар.
Потом не спеша одел фуфайку, вышел во двор, огляделся. Посмотрел с тоской на лед на фундаменте дома. Слегка покачал внушительную поленницу. Сам покачался.
Подошел к уличному туалету, потянул на себя дверь, она не поддалась. Тогда он с силой дернул дверь, та распахнулась, послышался вскрик. С той стороны двери за ручку была привязана нитка, на которой теперь болтался зуб. В сортире сидит средний сын Захара Андрюшка с отцовской ямочкой на подбородке и улыбается во весь рот, в котором теперь не хватает переднего зуба.
Захар передразнивает: «Гы-ыы!» – и видно, что у него тоже нет на этом месте зуба.
Андрюшка отвязывает зуб, бежит в дом в сенцы, запихивает зуб за плинтус, приговаривая: «Мышка, мышка! На тебе молочный, дай мне костяной».
****
В это время во дворе у Николая Францевича по-прежнему стоят хозяин, Иван и Денис. Николай Францевич листает ученическую тетрадь
– Это уже не учебная программа, – задумчиво произносит Николай Францевич. – Денис, пойдемте в дом. Тут надо подумать…
Иван смотрит в открытые ворота. Видит переулок, который вливается в улицу под углом.
– Ученика на «вы», – говорит Иван сам себе. – Меня никогда так.
****
Иван на несколько лет моложе. Он стоит у школьной доски и чешет свой белобрысый чубчик. Иван Францевич, сидя за учительским столом, произносит:
– Плохо, Бровкин. Очень плохо.
Иван незаметно лезет в карман, вынимает край шпаргалки, смотрит. Учитель дотягивается и легонько бьет Бровкина указкой по лбу.
– Тройку поставлю единственное за то, что ты интуитивно понимаешь демонов Максвелла.
Голос из класса: «Бровкин – демон». Иван грозит одноклассникам кулаком.
****
Иван из двора видит, как вдали в переулке едет большой черный автомобиль, направляющийся прямо к воротам Николая Францевича.
«Я топчу поле одуванчиков, я топчу поле одуванчиков!..», – надрывается песня. Иван решил, что музыка из джипа, но во время гитарного соло, автомобиль обгоняет впряженная в телегу белая лошадь несущаяся галопом. Под музыку повозка приближается и влетает во двор. В телеге сидит Серега Сойдет, рядом его друг казах Ермек, у которого в ногах стоит музыкальная колонка, откуда и гремит музыка. Ермек и Сергей – сорокалетние мужики, заспиртовавшиеся в юном возрасте – они прислонились друг к другу и будто спят. Серега в шапке натянутой до бровей, Ермек без шапки вовсе, он поднял воротник тулупа до ушей. Лошадь остановилась у второго крыльца, фыркнула, косясь на Ивана – вроде, оцени.
Мужики очнулись, Ермек выключил звук.
– И музыка их – старье, – ворчит Николай Францевич.
– Классика, – не соглашается Денис и следом за учителем уходит в дом.
Мужики, кряхтя, вылезают из телеги. Серега гладит кобылу по шее.
– Умница, домой вернула, чё автопилот. Хилари.
Серега смотрит на небо, говорит Ермеку:
– Там – восток, там – запад.
Они встают спина к спине. Серега лицом на восток, он снял шапку. Ермек достал из кармана и водрузил на голову тюбетейку.
Они зашептали каждый свое, Серега накладывал крестное знаменье, Ермек проводил ладонями по щекам. Лошадь недовольно вертела головой.
