скачать книгу бесплатно
Свободна! Можно идти куда захочешь! Делать что хочешь! Можно подпрыгнуть высоко-высоко, прямо сейчас, не стесняясь людей на улице. Можно заорать во все горло, запеть, пуститься танцевать! Пройтись на руках по тротуару, распугав прохожих.
А уже завтра… или послезавтра… В крайнем случае через неделю, как только получится выбить из школы документы, можно вскочить наконец в громыхающий, пахнущий железным жаром поезд – и нестись далеко-далеко. В Москву.
Оставаться здесь ей нельзя, дядя Коля ясно дал это понять. Кто бы мог подумать, что вся эта история будет иметь такой позитивный итог! Значит, теперь – успокоить мать, переговорить с Эсфирью Леонидовной, чтобы присматривала за ней, собрать вещи и документы, купить билет…
А Марат… Марат потом приедет к ней. И они будут вместе. Теперь уже навсегда.
Часть II
1
У собаки длинные желтые клыки. Глаза смотрят прямо, не мигая, и взгляд этот звериный, наглый, не предвещает ничего хорошего. Уши зверя плотно прижаты к черепу, тело подобралось, спина напряжена в струнку. Еще секунда – и псина бросится вперед, клацнут желтые свирепые зубы, и тогда…
Марат отступает на шаг назад. Странно, все вокруг какое-то вязкое, словно движется он по горло в воде. Он видит Риту. Она стоит чуть поодаль, вцепившись побелевшими пальцами в собственную куртку. В ее прозрачных, светло-зеленых глазах паника, губы чуть приоткрыты. Она не видит Марата, смотрит лишь на собаку, которая вот-вот кинется.
И Марат бросается вперед, сбивает Риту с ног и заслоняет ее собой. Собачьи лапы упруго толкают его в грудь. Он видит над собой оскаленную пасть. Еще миг – и беспощадные зубы вонзятся в его горло. Вдоль позвоночника стекает холодный пот, грудную клетку сковывает страх. Он пытается выставить вперед локоть, чтобы помешать псу убить его, делает нечеловеческое усилие…
И вдруг собаки уже нет, а перед ним стоят Руслан и Рита. Рус обнимает ее за плечи и привычно целует в темную макушку. И Рита смотрит ему в глаза и счастливо улыбается, как будто и не видит Марата.
– Это моя жена, – говорит ему Рус. – Моя!
– Эй, подъем! – услышал Марат над ухом голос Гаса.
– Слышь, дай пацану эротический сон досмотреть, – со смехом оборвал его Леха.
Марат крепко зажмурился перед тем, как открыть глаза. Наяву он давно запретил себе вспоминать о прошлой жизни, о доме, о Рите. Выработал специальную привычку, вроде условного рефлекса. Как только в голове начинало возникать воспоминание о доме, пускай еще даже смутное, неоформленное, просто какие-то солнечно-зеленые пятна, он резко прикусывал зубами подушечку большого пальца, зажмуривался, мысленно считал до трех и делал глубокий вдох. И воспоминания послушно уходили, не тревожа его больше.
Так и сейчас, выдохнув и досчитав до трех, он не выбросил из головы сон, а просто как будто выключил ту часть себя, что отвечала за домашнюю жизнь, и включил другую – армейскую. За месяцы, что он провел здесь, в Чечне, вот так переключаться получалось у него все быстрее и быстрее.
Марат открыл глаза и быстро поднялся, оглядел помещение. Раньше тут был детский сад, и со стен до сих пор ухмылялись нарисованные масляной краской бородатые гномы и девчонки в ярких косынках на головах. Вся эта идиллическая живопись довольно абсурдно контрастировала с бритыми мускулистыми парнями из его группы, быстро натягивавшими сейчас форму, с бьющим в нос запахом мужского пота и ношеных берцев.
Группа поспешно собиралась на выход. Парни подкалывали друг друга, пересмеивались. Настроение у всех было хорошее, хотя и слегка напряженное.
– Алло, Гас, ты куда прешь? Что, птичья болезнь, что ли, после вчерашнего? – проворчал кто-то.
Марат вспомнил, что вчера отмечали день рождения их командира, лейтенанта Стрешнева. Кто-то рванул к медбратьям, раздобыл спирта. Каждому досталось по полкружки. И один из парней, по кличке Джонни, взялся говорить тост за лейтенанта и понес какую-то пургу, что-то вроде – за нашу победу. А Стрешнев поморщился – кажется, здесь никто, ни командиры, ни солдаты не верили в «наше дело правое, мы победим». Нелепая война… Как тогда Рита сказала: «Отвратные политические игры, в которых ни я, ни ты ничего не понимаем». Ну вот, опять. Он привычно прикусил палец и выключил мысли о Рите, уже второй раз за это утро.
В самом начале, когда их с Лехой только перебросили сюда, как хорошо проявивших себя в учебке (им повезло, попали в одну часть), он пытался еще разобраться, с кем и за что они воюют. Думал, что прибыл сюда, чтобы отомстить проклятым врагам за смерть брата. Лез в самые опасные передряги, рисковал собой, где надо и не надо, чуть ли не сам подставлялся под пули. А потом его вызвал Стрешнев и, хмурясь, сказал:
– Слушай, Ибрагимов, я не знаю, что там у тебя произошло дома. Девчонка тебе изменила или друг предал. Да меня это и не особо интересует, честно говоря. Только смертники мне тут на хрен не нужны. Со своими тараканами разбираться будешь дома, с мозгоправом. А здесь твоя задача: выполнить задание и остаться живым. Потому что заменить тебя некем. Усвоил?
– Так точно, товарищ лейтенант, – отрапортовал он.
Тогда и стало окончательно ясно, что то, что он делает здесь, – просто работа, одна из многих. Не борьба за чью-то свободу и безопасность, не месть за Руса, не проверка себя на прочность, не попытка завоевать право на любимую женщину – нет, просто работа. Выполнять приказы, делать все четко и правильно и не думать.
Когда-то, тысячу лет назад, он боялся, что не справится, что глаза первого убитого им человека будут преследовать его всю жизнь. Он читал о таком в книгах, видел в кино. Но все оказалось совсем не так.
Он помнил тот первый свой бой. Боевики засели в селе, в каменном доме, вокруг выкопали рвы, укрепления, понатыкали мин. Они брали их несколько часов, под почти не прекращающимся огнем, в страшной жаре. И когда все было кончено и он вошел в полуразрушенный дом, там надсадно воняло гарью и кровью. Запах крови был такой густой, вязкий, что, казалось, его можно было потрогать руками. Трупы сволакивали к стене – бессильные тела в камуфляже, слипшиеся от крови бороды, оторванные конечности, обезображенные лица. Кого из них убил он? Может, вон того, совсем молодого, без одного пальца на руке? Или этого, с седыми висками? Он не знал и не хотел знать. Все происходящее казалось обыденным, нормальным. Просто такая работа – стрелять по людям. Раньше думал, будет их лечить, а оказалось – придется убивать.
Оказалось к тому же, что его дар остро чувствовать живое существо, его повадки, намерения, его боль – совершенно неоценим здесь. Выяснилось, что чем острее ты чувствуешь жизнь, тем точнее знаешь, как уничтожить ее. Такой вот парадокс. Но глубоко задумываться о его природе Марат не стал.
Нет, кошмары об убитых людях его не мучили. Только о живых, о тех, кто остался дома.
Вчера, после того, как выпили за лейтенанта, Стрешнева вызвали «наверх», и стало понятно, что на завтра что-то готовится. Никто особо не напрягся – все давно привыкли к регулярным вылазкам, операциям и зачисткам. Просто общая атмосфера стала чуть сосредоточеннее, чувствовалось, что все ожидают, какую задачу им поставят на этот раз.
И только Леха, размякший от спирта, беспечно жаловался Марату:
– Че делать, не знаю ваще. Мать в последнем письме писала, Катька узнала про Светку. Кто ей наплел-то, одного не понимаю? Ну пипец теперь, че она мне устроит, когда вернусь, даже не представляю.
– Про Галю не узнала? – подколол его Марат.
– Да не дай бог! – фыркнул Леха. – Не, про Галю ей не узнать. А то бы совсем край!
Любвеобильный Леха умудрился завести роман и тут, пока еще стояли в Грозном, с санитаркой Галей из санчасти. Марат знал, что многие из ребят, когда была возможность, ходили к медичкам. Но сам не ходил никогда. В группе над ним подсмеивались:
– Ибрагимов бережет себя до свадьбы!
Но он не обращал внимания. Знал, что дело не в этом, не в каких-то там обязательствах, хотя и в них тоже. Но главным было то, что он понимал – станет еще хуже. Сейчас ему удавалось почти безболезненно переключать себя, не позволять себе думать о Рите. Но как только до него дотронутся чужие женские руки, станет невыносимо. Сразу накатит тоска по ней – по ее волосам, струящимся сквозь пальцы, по ее взгляду – лукавому и откровенному до бесстыдства, по нежным губам – верхняя чуть пухлее, и край ее остро вырезан, по рукам, касающимся его тела, по ее коже, делавшейся горячей и влажной под его губами.
Нет, лучше было совсем не вспоминать, что на свете существуют женщины, чем так мучиться от невозможности быть рядом с одной из них.
Потом вернулся лейтенант Стрешнев, разъяснил им задачу: завтра будет проведена масштабная операция по зачистке крупного села, где засели боевики. Их подразделение двинется в составе колонны бронетехники. Выход запланирован на шесть утра. Теперь же всем приказано отправляться спать.
И Марат блаженно растянулся на койке, а потом увидел тот сон – про собаку.
Лейтенант дал команду:
– Группа, на выход!
И они высыпали на улицу. Высоко-высоко, над крышами домов, над шапками гор раскинулось небо – синее и бездонное. Утреннее, умытое росой солнце обсыпало его теплой позолотой. И прямо над головами, в безмятежной вышине, парил, раскинув крылья, остроклювый ястреб. Тишина звенела в ушах.
На узкой сельской улице стояли подготовленные БТР. Приземистые, широкие, как черепахи, издававшие запах железа и мазута.
– Ну че, пацаны, жить-то хочется? – потягиваясь, спросил кто-то из ребят.
– Да ну нах, – отозвался другой. – I hate myself and I want to die[2 – Я ненавижу себя и хочу умереть (англ.).].
– Бхаха, посмотрим, че запоешь, когда тебе звери жопу отстрелят!
Лейтенант отдал команду, и ребята принялись грузиться в БТР.
– Давай, шевели булками! – крикнул Леха Гасу. – Че тебя тут, до вечера дожидаться?
Марат запрыгнул в люк последним, сел рядом с Гасом. Леха поместился напротив, поправил каску. Загрохотал мотор, корпус машины дернулся, затрясся крупной дрожью – и колонна тронулась. Еще один парень, Митяй, перекрывая шум двигателя, орал в рацию:
– Да! Мы тронулись! Тронулись мы. Пока все спокойно!
Леха вдруг заржал – смеха не было слышно в реве мотора, Марат понял, что друг хохочет, только по белой полосе обнажившихся зубов. Леха сделал им с Гасом знак наклониться к нему и заорал, пытаясь перекричать рокот двигателя:
– Анекдот вчера рассказали. Хотите?
– Ну! – нетерпеливо кивнул Гас.
– Короче, слушайте! – Леха орал изо всех сил. Марат видел, как на шее его вздуваются от натуги синие вены: – «Товарищ полковник, мы окружены! – Зашибись! Теперь мы можем атаковать в любом направлении!»
Гас захохотал, откинув голову. Митя вдруг гаркнул:
– Хорош ржать. Люк открой! Ща мимо села разбитого проезжать будем.
Марат понял – есть опасность, что в развалинах затаились ваххабиты. Если начнут обстреливать колонну из гранатометов, люки в БТР должны быть открыты. Если граната прошьет корпус и разорвется в закрытом БТР, их всех размажет по стенкам, как паштет. А если люк будет открыт, хоть кого-то может выбросить, а он потом вытащит остальных.
Гас, матерясь, полез наверх открывать люк. Митяй орал в трещащую рацию:
– Что? Вас не слышно? Так точно, понял! Мы проходим…
Леха дернул Марата за рукав и, приблизившись вплотную, крикнул в ухо:
– Зашибись, можем атаковать в любом направлении!
Голубые глаза его прыгали и смеялись. И Марат засмеялся тоже.
– Проходим участок около села. Пока все тихо! – докладывал Митяй.
А потом вдруг загрохотало так, что шум от гусениц БТР стал еле различим. Корпус машины тряхнуло. И Марат удивился, что гром, оказывается, имеет цвет – черно-оранжевый, ослепляющий. Его тряхнуло, рвануло вперед и вверх какой-то обжигающей кипящей волной. Подбросило так, что он успел ухватить на миг ощущение полета, и воздух под раскинутыми в стороны руками стал плотным и вязким, как вода. Потом перед глазами мелькнула выжженная, покрытая растрескавшейся коркой земля – и Марат рухнул в черноту.
Рита поцеловала его. Он чувствовал под дрожащими пальцами чистую нежную прохладную кожу ее лица. Исступленно гладил выступающие скулы, не мог оторвать взгляда от ее причудливо выгнутых ресниц. Он хотел ударить ее, избить за то, что вывернула ему наизнанку всю душу, за то, что полезла в этот чертов ангар, и собака чуть не разорвала ее. Но Рита вырвалась и ударила его сама, по лицу. А потом поцеловала. И он совсем озверел, его просто трясло всего от сокрушительного, ненасытного желания. Ощутить ее, всю, прижать к себе, накрыть своим телом и никогда-никогда не отпускать. Моя! Навсегда моя!
Ее губы на его губах, ее вкус мешается со вкусом его собственной крови – железным, соленым…
Март облизнул губы, ощутил языком стекающую по запекшемуся рту кровь – и открыл глаза. Голову надсадно ломило, лицо было разбито. Он попытался сесть и понял, что в целом все в порядке. Руки, ноги двигались, спина была цела. Его только оглушило немного.
Вокруг все горело и чадило. Он увидел прямо перед собой развороченную тушу БТР. Черный дым клубился, застилая глаза, выворачивая легкие истошным кашлем. Красно-рыжее пламя вырывалось из корпуса, как экзотический южный цветок. Вокруг трещали выстрелы, проносились его товарищи.
Марат вскочил на ноги, уже не обращая внимания на шум в висках и подступавшую к горлу тошноту.
Там люди! Друзья! Вытащить…
Прищурившись так, чтобы лишь смутно различать, куда движется, он нырнул в развороченный металл. Ничего не видя перед собой, ухватил первое же тело, которое попалось в руки. Тяжелая, недвижимая плоть. Еще не видя лица того, кого он тащил, он перехватил его за подмышки, рванул на себя, выволок на воздух, сбивая ладонями огненные языки с занявшейся формы. Подплывшее кровью плечо, приплюснутый нос в черной копоти – Митяй!
Марат оставил его на земле и ринулся обратно. Он тащил следующее тело и молился про себя, чтобы это был Леха. Он знал, что обязан вытащить всех, что не имеет права выбирать, кого вытаскивать первым – должен хватать того, кто ближе к выходу. Все они – его товарищи, все одинаково ценны. Но, делая все, как их обучали, он все же молился, чтобы живым, дышащим человеком в его руках оказался Леха. Его земляк, одноклассник, друг.
Он может не успеть вытащить всех. Огонь все сильнее.
Он выволок следующего, опустил на землю, перевернул, вглядываясь в закопченное лицо. Гас…
Пламя за спиной радостно рванулось ввысь, заревело, празднуя свою победу. Марат быстро обернулся, прищурился, оценивая ситуацию. Там нет больше живых. Нет! В таком огне никого не спасти. Нужно уходить.
Он сжал губы и, прикрыв руками лицо, бросился в огонь. Пламя прорастало сквозь его форму, взвивалось желтыми ростками. Он сбивал его, не замечая жара, кашлял от чада, на ощупь пробираясь в полыхающем БТРе. Оттолкнул берцем что-то металлическое, почти упал – и наконец наткнулся руками даже не на тело, на какое-то полыхающее огнем смердящее полено. И только через секунду осознал, что это Леха.
Он не чувствовал, как жжет ладони, тащил его наружу, рыча от натуги. Выбросил на землю, вывалился следом и только тогда – увидел. У Лехи не было больше лица. Только черный обугленный остов. Там, где раньше были уши, остались угольные сморщенные хрящи. Марат испугался, что увидит среди этой изжаренной плоти голубые смеющиеся глаза, а потом понял, что и глаз уже нет. От того, что было когда-то Лехой, тошнотворно воняло прокопченной плотью. Желудок скрутило судорогой, и Марат едва сдержался, чтобы не выблевать весь свой животный ужас.
Прислушавшись, он различил вдруг среди рева огня и треска выстрелов слабый, еле слышный звук и понял вдруг, что обугленное тело рядом с ним – еще живое. Что это от него идет не то писк, не то шорох.
На висках выступил холодный пот, пальцы скрутило от ужаса. Он поверить не мог, что обугленный кусок мяса может еще жить, издавать звуки, испытывать боль.
Господи, Леха! Леха, нет! Подожди! Я сейчас!
Он несколько секунд дышал ртом, чувствуя, как рвутся наружу легкие. Показалось, будто сам воздух вырывается из него кровью, фонтаном хлещет из горла. Он подавился собственным криком, не понимая, почему отказали вдруг голосовые связки.
У него нет времени на истерику. Нет на нее права.
Быстрей!
Силой воли погасив дрожь в руках, Марат выхватил «стечкин», приставил его к почерневшей голове – теперь и не разобрать было, где висок, мучительно замычал и выстрелил.
2
На переговорном пункте почему-то пахло парикмахерской – чем-то кислым и синтетическим. Рита прижала к уху гладкую тяжелую трубку.
– Ну и как она? – спросила, задумчиво проводя пальцем по исписанной деревянной полке, на которой помещался телефонный справочник.
– Как? – отозвалась трубка каркающим голосом Эсфири Леонидовны. – Маргарита, детка, не морочь мне голову! У нас все в полном ажуре. Твоя мать жива, здорова, перечитывает Писемского и пытается со мной его обсуждать – ты можешь себе это представить?
– О да, пожалуй, могу, – хмыкнула Рита. – Эсфирь Леонидовна, я в этом месяце не выслала денег. Вы извините…
– Маргарита, иди в жопу! – весело посоветовала старуха. – Будут деньги, пришлешь, не будут – мы тут тоже голодать не станем. Ты себе даже не представляешь, сколько блюд можно приготовить из перловки. А у меня между тем десятилетний опыт обращения с этой бесценно-полезной крупой.
– Ладно, – рассмеялась Рита. – Я верю в ваше кулинарное искусство. Но денег все-таки постараюсь прислать. Думаю, на следующей неделе.
Она помолчала немного, перевела дыхание и спросила, как будто между прочим:
– А что вообще нового… в городе?
– В городе? Не смеши меня, Маргарита. Что может быть нового в этом богоспасаемом городе?
– Ну, я не знаю, – протянула Рита. – Может быть… кто-нибудь приехал?..
– Маргарита, что ты из меня пытаешься вытянуть, как энкавэдэшник на допросе? – оборвала Эсфирь Леонидовна. – Если бы у меня были новости, я давно бы тебе сказала, а не занималась светской трепотней. Никто не приезжал.
– Ладно, я поняла, – кивнула Рита. – Счастливо, Эсфирь Леонидовна, не болейте!
– Не дождешься! – пообещала старуха, и трубка откликнулась короткими гудками.
Повесив трубку, Рита вышла из здания и оглядела сквер, в котором располагался переговорный пункт. Деревья тянули к небу черные мокрые ветки, осыпанные золотыми листьями. Под ногами, на серой бульварной плитке, синело в лужах опрокинутое осеннее небо. Воробьи шумно ссорились из-за рассыпанных на траве темно-оранжевых рябиновых ягод. Прохожие поднимали головы, посматривая на небо, готовое вот-вот разразиться дождем. Некоторые уже щелкали зонтиками – и над толпой раскрывались разноцветные купола.
Она не сразу заметила среди прохожих человека, которого высматривала. Поначалу пробежала равнодушным взглядом высокую тонкую фигуру в длинном черном пальто и лишь потом, разглядев над по-пижонски поднятым воротником непокорные золотистые вихры, рассмеялась от неожиданности и пошла вперед, к скучавшему под фонарным столбом другу. Подойдя сзади, она ловко ухватила дожидавшегося ее юношу под руку и пропела, комично растягивая слова:
– Мужчина, вы такой шикарный! Можно с вами рядом постоять?
