Бездна

скачать книгу бесплатно


Мозг несложно подловить на вранье. Например, перед глазами всегда находится нос, но человек его не замечает. Левый и правый глаз поставляют картинки с разных ракурсов, а мозг делает из них одну. Где гарантия, что эта картинка, слепленная наспех, подоткнутая нашими стереотипами, достроенная тем, что мы уже знаем, правдива? А ведь есть еще ложные воспоминания и стирание из памяти слишком болезненных событий. Можно еще вспомнить изменения в поведении человека, у которого поврежден мозг или проблемы в гормональной системе, или принявшего наркотики (или даже просто неподходящие ему таблетки от ангины). Малейшего сбоя достаточно, чтобы человек начал видеть мир не так, как обычно. С чего мы взяли, что мозг не обманывает нас в большем?

Выбраться за пределы черепной коробки, конечно, невозможно. Но, как минимум, можно расширить свою картину мира. Как максимум – попробовать вырваться за пределы нашего мира, может быть, даже умудриться увидеть реальность такой, какая она есть, хотя бы и через призму черепной коробки.

Мы часто обсуждали это с Игорем. Мы хотели узнать, что происходит на самом деле.

Мы хотели найти что-то иное, то, о чем люди еще не знают. Мы были уверены, что это «иное» существует и что до него можно добраться. Дверь туда где-то рядом, хотя открыть ее непросто.

А мы ее открыли.

Кто бы знал, к чему это приведет.

Много лет я посвятил науке: учился в университете, посещал дополнительные лекции и семинары, читал научную литературу, работал, исследовал. В свободное время смотрел фильмы про ученых, фантастику, научпоп. Я был полностью погружен в это. Человеческое бытие прекрасно тем, что можно посвящать свою жизнь крутым и интересным вещам.

Я увлекся физикой еще в школе. Затем отучился в университете, где изучал физику элементарных частиц и космологию. Кварки, струны, сверхранняя Вселенная, поиск скрытой массы Вселенной – одним словом, все чудеса и тайны мира.

В университете я и познакомился с Игорем. Тогда он был кем-то средним между скучноватым советским профессором и главным тусовщиком курса. В социуме Игорь управлялся куда лучше, чем я. Прирожденный лидер. Всех знал, всем нравился, не пропускал ни одной тусовки, встречался с девчонками. При этом всегда успевал учиться и работать.

В «Прометей» он устроился еще во время учебы. Получал там неплохие деньги. К окончанию вуза уже занял там должность руководителя отдела. Такой он был, Игорь. «Прометей» был условно частной конторой, которая занималась исследованиями для оборонного комплекса страны. Словом, деньги и возможности там были.

Потом он позвал в «Прометей» и меня. Я тогда как раз потерял свою подработку лаборантом, да и пора было искать что-то стоящее. Я пошел туда, не сомневаясь. Устроился в отдел, руководителем которого был Игорь.

Тогда я еще не знал, к чему это приведет.

Офис «Прометея» располагался в небольшом московском технопарке. Вокруг были только нежилые здания с конторами. Наши кабинеты и лаборатории занимали отдельный корпус.

Меня назначили на должность с таинственным названием «специалист» – даже не «инженер». Под таким обтекаемым словом может скрываться что угодно. В моем случае это означало помощь в исследованиях и много бумажной работы – вторые роли, как и всегда в моей жизни.

Работа в «Прометее» быстро меня разочаровала. Мы занимались какой-то фигней. Ни знаний, ни опыта, ни особенных денег мне это не приносило. Я потихоньку искал другое место. Игорю не говорил: как-то неудобно было. Думал, если что-то найду, то скажу, что случайно получилось.

В газетах часто появляются увлекательные статьи в духе «ученые нашли способ жить без воздуха», «найдено лекарство от смерти», «открыты параллельные миры» и тому подобное. На деле все эти слова ничего не значат. Обходиться без воздуха можно недолго и только ценой неимоверных усилий, а опробовано это только на собаках. Лекарство неожиданно для самих ученых подействовало на какого-нибудь несчастного червя, который вскоре все равно сдох по непонятной причине. Параллельные миры оказываются очередной физической теорией, которых и без того многовато. Все это никак не применимо в жизни. Мы тоже занимались подобными вещами. Может быть, когда-нибудь человечество сможет придумать, как их использовать, но пока все это бесполезная фигня.

Вообще-то возможности у нас имелись. У нас было много крутой аппаратуры, с которой можно делать что-то интересное. Плюс мозги, ресурсы и финансы. Но под любой опыт требовалось обоснование, надо было оформить кучу бумаг. Сделать что-то просто так, для души, для науки, было невозможно. А то, что мы делали, было мелочью.

Просто так, ради науки и движения человечества вперед, ничего не делалось. И это меня раздражало. Я не готов был существовать в таком мире.

Я хотел его изменить.

Я жаждал открытий, достижений. Желал познать что-то новое, лежащее за пределами уже известного. Хотел принести пользу миру, совершить великое открытие, изменить жизнь людей к лучшему. Мечтал о славе, чего уж там. Стать новым Ландау или Фейнманом!

Я много чего хотел.

Через несколько недель работы Игорь предложил мне посмотреть на варп-двигатель.

Давайте я объясню, что такое варп-двигатель. Попробую сделать это максимально просто. Как говорится, если не можешь объяснить просто, значит, не понимаешь.

Если вкратце, Вселенная огромна, и в ней сложно перемещаться на серьезные расстояния – на это потребуется слишком много времени, куда больше человеческой жизни. Варп-двигатель позволяет искривить пространство-время, чтобы долететь из точки А в точку Б побыстрее. Ну, или для каких-то еще целей.

Проблема в том, что варп-двигатель – выдумка фантастов. Его не существует. Он пришел в наш мир из «Стартрека». Такие дела.

И вот Игорь предлагает мне его посмотреть.

Мы прошли в один из дальних кабинетов. В углу стояла большая металлическая туба размером с ванну. Ее опоясывали трубки, провода и диски.

– Варп-двигатель, – объявил Игорь. – Производство новосибирского НИИ. Суперсекретная технология. Выдан нам по контракту за много денег для исследований. Не используется три года.

– Чем докажешь, что он работает?

– Предлагаешь искривить пространство-время дорогущей аппаратурой, чтобы тебе что-то доказать? Нет уж, дружок. Придется поверить на слово, – сказал Игорь. – Ладно, на самом деле я и сам сомневаюсь. Проверить его невозможно. Нужны особые условия и гора денег. Может быть, однажды…

В общем, я потрогал неизвестный механизм, испачкав пальцы пылью, мы поприкалывались над новосибирскими учеными и ушли.

Господи, если бы я тогда знал. Я бы расколошматил эту штуковину молотком и натравил бы на тех новосибирских умников, что его собрали, Минобрнауки.

Запомните этот варп-двигатель. Штука, искривляющая пространство-время. Он нам еще пригодится.

Есть такие люди, которые очень любят перекладывать ответственность на других. Они не могут найти работу из-за правительства, а любовь – из-за того, что все представители нужного им пола меркантильные сволочи. Если бы я был одним из них, я бы сказал, что все случившееся произошло из-за этого варп-двигателя. Или из-за аномалии, запустившей его. Из-за стечения обстоятельств.

Но это неправда.

Все произошло из-за меня.

Вам может показаться, что я в этой истории не виноват. Я не хочу, чтобы вы так думали. Очень вас прошу, запомните это: я абсолютно точно виноват во всем, что происходило. Будет лучше, если мы сразу это обозначим. Я рассказываю эту историю не для того, чтобы вы делали выводы о том, виноват ли я. Это вопрос решенный, я виноват, и не утруждайте себя размышлениями об этом. Я не пытаюсь красоваться и не хочу, чтобы вы меня разубеждали. У меня нет невротической вины за все на свете. Строго говоря, сейчас у меня потребностей и неврозов в принципе нет. Я абсолютно объективен.

Не знаю, что сделал бы правильный, хороший человек, попав в такую ситуацию. Я ничего правильного не сделал. Я совершал ошибку за ошибкой. Один неверный шаг за другим. Потом попал сюда. Вот и все.

Я мог рассказать все людям. Обратиться к властям и журналистам. Поднять шумиху. Доказательств у меня было предостаточно. Некоторое время я специально снимал на телефон многое из того, что видел. Бездна на экране отображалась только черным экраном, зато было видно многое другое: сталкивание жертв в проход, разрезание век, похожие на транс безмолвные посиделки. Я скопировал все это на личный ноутбук и в два облачных хранилища. Но так никому и не показал.

Я мог обратиться в полицию. Мог бы даже сделать это анонимно. Некоторые из тех, кто погиб из-за нас, не были никому не нужными, случайными людьми. Иногда это были бездомные, а иногда – загулявшие наркоманы, и их искали близкие, которым они были небезразличны. Были и обычные люди, не маргиналы. Девушка, которая первой прыгнула в бездну, находилась в розыске. Ее искали. Достаточно было передать информацию ее родственникам или полиции. Я даже нашел в сети ее мужа. Я мог бы написать ему так, чтобы он меня не отследил, или от своего имени – какая, в общем-то, разница? Искали и других. Я ничего не сделал. Никак не помог их родным, которые так мучились из-за исчезновения близких.

Я ничего этого не сделал.

Я мог бы искать другие пути поддержания прохода открытым.

Я ничего этого не сделал.

Вот так.

Поэтому, очень вас прошу, вините во всем меня.

Я знаю, как бесят все эти люди, которые демонстративно берут на себя вину. Некоторые из них хотят, чтобы вы их стали убеждать, что они не виноваты. Но в моем случае это абсолютная правда.

Это все я. Даже то, о чем я не знал. Даже то, что они сделали со мной.

Это все я.

Глава 5. Она не могла

Около четырех утра сон оборвался. Не знаю, что меня разбудило. Спать не хотелось абсолютно, и я выбралась из постели. На улице было темно и холодно. Хорошо, что выходить туда только через несколько часов. Может, даже успею еще подремать.

Квартира промерзла, особенно кухня. Там у нас были проблемы, о которых хозяйка квартиры еще не знала: мы умудрились пробить в окне небольшую дырку. Ладно, не мы – я. Я открывала шампанское и пробка полетела прямо в окно. С тех пор там дырочка, от которой расходятся лучики-трещины. Дырочка совсем крошечная, но через нее в комнату сочится холод.

Я натянула растянутый свитер и включила кофеварку.

Темнота молча смотрела на меня из треснувшего окна. На пустом столе стояла чашка кофе. Тусклая люстра давала свет, но с ним становилось даже хуже. Я ощутила мучительную бессмысленность. Не подъема в четыре утра и не чего-то конкретного, а вообще. Какую-то общую бессмысленность. Она придавила меня к стулу. Холод, натекший из дырки в окне, морозил мне стопы.

Когда рядом есть другой человек, твоя собственная жизнь не так сильно бросается в глаза. Когда сидишь в четыре утра в одиночестве на промерзшей кухне, проблемы становятся куда более очевидны. Многие люди заводят отношения именно по этой причине.

Несмотря на мое присутствие, квартира ощущалась ужасно пустой. Словно меня и не было.

Мы с Настей выбрали эту квартиру по многим причинам. Например, потому что она на двадцать пятом этаже. Я люблю высоту. На высоте мне всегда хорошо: в самолете, в горах, в небоскребах. Жить на двадцать пятом этаже – совсем не то, что, скажем, на втором. Душа тут расширяется, глазам больше видно. Бытие определяет сознание и все такое. Мир отсюда совсем другой. До переезда на двадцать пятый этаж я даже не знала, как выглядит туман с высоты. Словно смотришь на облака с высокой горы, сверху вниз.

Короче, красиво это, и все тут.

Правда, есть нюанс. В нашем доме замороченная система отопления: чтобы в остальных квартирах стало тепло, надо произвести какие-то манипуляции с нашей батареей. Начало отопительного сезона почему-то всегда совпадало с нашим желанием уехать в отпуск. Так мы однажды оставили соседей без отопления. Хозяйка квартиры не могла попасть внутрь – потеряла ключ. Тогда нас ненавидел весь подъезд.

Настя любила эту квартиру по двум причинам: за близость к работе и за то, что на красной ветке метро ездят самые симпатичные мужчины. К тому же нам обеим нравился район.

Мы платили за аренду чуть дороже, чем могли бы. Но решили, что эта квартира того стоит.

Нам было тут хорошо. И вместе, и по отдельности. Мы умели проводить время порознь, даже находясь в одной квартире. Полезный навык для любых отношений.

Квартира была максимально простая. Двушка. На кухне стол, стулья с зелеными подушками, диван, шкафчики и т. д. Кухней мы давно уже особо не пользовались. Когда у нас все было хорошо, мы придумывали необычные блюда, искали в интернете рецепты, заморачивались с подачей. Когда мы рассорились и перестали есть вместе, я стала готовить себе кое-как. Настя много времени проводила вне дома и ела там же. Когда она пропала, я перешла на покупную еду. В лучшем случае пользовалась доставкой.

В самые хорошие дни я заказывала супы и второе. Чаще – суши. Еще чаще я просто шла в ближайший «Вкусвилл» и брала там сэндвич-ролл. Дома я ела его холодным, просто чтобы дать телу еды. Одной есть совершенно бессмысленно. Тем более есть что-то особенное. Конечно, это совершенно неправильная позиция. Но что делать, если у меня вот так.

В моей комнате стояла полуторная кровать, которую я никогда не заправляла, и шкаф. Эта комната была меньшая из двух. Окна выходили на проспект. На стенах были дурацкие обои, абсолютно лишенные вкуса – желтые с невнятным орнаментом. Я хотела их сменить, и даже договорилась об этом с хозяйкой квартиры, но руки так и не дошли. Настина комната была больше, симпатичнее, и там, помимо кровати, был диван. У меня кресла или дивана не имелось, поэтому я часто сидела на кухне или у Насти. Я приходила к ней почитать книгу или посидеть в интернете.

Свою настоящую сестру я потеряла, когда мне было одиннадцать лет. Она пропала. Вряд ли Настя пропала по-настоящему. А моя сестра пропала.

Мы жили втроем: мама и две дочери. Наша квартира была заполнена всем детским и женским: розовым цветом, игрушками, цветами. Мы обожали все это. Платья, сережки, косметика. Мы постоянно проводили время вместе, втроем. Собирали пазлы, делали друг другу прически, вышивали, читали книги, клеили коллажи, рисовали, играли в настольные игры. Мама была скорее нашей третьей сестрой. У нас имелся наш маленький уютный мирок. Там все было хорошо.

До того, что случилось с сестрой, мама была легкой, даже чуть инфантильной. Она выглядела совсем юной девочкой. Даже странно, что ей удалось вырастить двух дочерей одной. Впрочем, у нее много чего получалось легко, словно само собой. Она говорила, что просто не заморачивается и поэтому большинство проблем даже не возникает. Впрочем, помню, однажды я сказала маме, что у нее все легко получается. Она тогда посмотрела на меня очень странным взглядом, но ничего не сказала.

Мама была не из тех, кого угнетают работа и быт, кто вечно жалуется на тяжелую судьбу и необходимость всю жизнь пахать и мыть посуду. Мама говорила, что работает по любви, а за такое всегда платят больше. Работала она худруком в одном из московских театров. Быт ее не беспокоил, а когда вдруг все-таки напрягал, она вызывала клининг и не заморачивалась.

Жив ли отец, где он, почему его нет в нашей жизни и помогает ли он чем-то, мы с сестрой не знали. Его образа в принципе не существовало. Мама описывала наше появление в ее жизни так: она поехала на дачу и нашла нас в цветах, меня – в ромашках, а сестру – в васильках. И решила взять с собой. Отца в этой истории не было. Он в нее не укладывался. Вряд ли мужчина вписался бы в наш уютный мирок.

Я тоже так и не смогла построить отношений. В моей жизни любви не было. Мужчины все так же не вписывались в мою жизнь. Возможно, потому что все мои шаблоны для общения были настроены на женщин.

Иногда мне безумно хотелось, чтобы меня полюбили. Я мечтала ехать с любимым человеком в машине, ходить с ним по улицам, заниматься любовью – не каким-то там сексом. Но в то же время я понимала, что это маловероятно. Не знаю, почему я так считала. У меня не было убеждений, что я какая-то не такая или что любят каких-то особенных. Любят любых. Просто это не моя история.

В моем детстве было много любви. Может, это искупало ее отсутствие во взрослом возрасте. Может, каждому выделено определенное количество любви, и я свой лимит израсходовала.

Да и накатывало это желание отношений только иногда. А в другое время мне совсем не хотелось чувствовать связь, принимать обязательства, долго и мучительно врастать в другого человека, а потом, возможно, все разрывать. Не хотелось скучать, ревновать, волноваться за него. Внутри меня любви было совсем чуть-чуть. Едва хватало на себя.

Мне не нужен был мужчина. Мне нужны были мама и сестра. Я не просила ничего нового у вселенной. Я только не хотела, чтобы забирали то, что у меня было.

Летом мы ездили на ту самую дачу, где мама нашла нас с сестрой в цветах. Деревянный дом с верандой. Внутри все в нашем стиле – занавески в цветочек, много декоративных подушек, ковров и пледов, вазы для цветов, настольные игры… Во дворе стояли качели и беседка. В хорошую погоду мы надували небольшой бассейн, готовили лимонады и объедались сладостями, греясь на солнце и плескаясь в нашем крошечном водоеме.

Дачный участок и дом достались маме от ее родителей, но она все переделала под себя. «Под себя» значило, что все будет уютным и красивым, для радости, посиделок и веселья, а не для пахоты на огороде или минимально приемлемого проживания и закрытия галочек «вывезла детей на природу».

Мы купались в озере, ходили в лес, собирали в лесу ягоды (не грибы – мама считала их невкусными и мещанскими). На участке росли цветы. Мама покупала семена самых необычных растений и выращивала их. Многие не приживались, потому что она была не из тех, кто тщательно блюдет правила и скрупулезно выращивает растение. Но сад все равно цвел, пышный, буйный, полный ярких красок. Овощей и фруктов мама принципиально не сажала, но на участок каким-то образом пробралась клубника и каждое лето давала нам крупные сладкие ягоды.

Я не знала тогда, что это самое счастливое время моей жизни.

В нем было столько «мы».

Когда кто-то уходит в мир иной, становится остро очевидна его отдельность. В отношениях этого нет. В отношениях есть только «мы», нет никаких «я» и никакой нужды в «я».

Как и в случае с Настей, теперь мне кажется, будто уже тогда были какие-то намеки, мысли, знаки. Но про них начинаешь думать уже после произошедшего. Птица, бившаяся в окно перед чьей-то смертью, – знак или случайность?

После всего, что случилось, я пыталась понять: предчувствовали ли они? Разве может человек не чувствовать, что завтра умрет? Когда я видела в новостных сводках фото тех, кто умер, то пыталась прочитать на их лицах ответы: знали ли они? Чувствовали ли? Иногда казалось, что в их глазах предчувствие, тревога и печаль. Но это как смотреть на снимок и угадывать, маньяк ли этот человек. Если знаешь, что маньяк, кажется, все указывает на это. Нависший лоб, глубокие морщины, сжатый рот. Если не знаешь, покажется, обычный человек, каких много.

Летними вечерами мы с мамой и сестрой сидели на веранде, включив фонарь, висевший на стене. Вокруг разливалась тьма, но нам втроем на территории нашего уютного дома было не страшно. Здесь с нами не могло произойти ничего плохого. Мы пекли печенье, накрывали на стол, пили чай, секретничали, играли в игры. В фонарь бились мотыльки.

Мне было жалко их. Наблюдать гибель живого существа было больно, как будто я сама была таким маленьким насекомым. Я не верила, что мотыльки бьются о стекло по глупости. В их действиях должен быть смысл. Мотыльки явно что-то знали, но что именно?

Мама объясняла нам про полосу Маха. Из-за этой оптической иллюзии мотыльки думали, что рядом с фонарем есть темное место, где можно спрятаться от света. Таким образом, они летели не к свету, а от него. Но я не верила и в то, что мотыльки хотели спрятаться. Здесь была какая-то тайна. Я подолгу наблюдала за ними тихими летними вечерами.

Утром мотыльки обращались в легких белых бабочек. Вечерами снова становились жрецами огня.

Когда холодало и начинался дождь, мы натягивали свитера и носки и пили горячий чай. Мы читали книги, озвучивая интересные куски друг другу вслух.

Иногда мы приезжали на дачу зимой. В доме было холодно. Мы включали обогреватели на полную мощность и сидели вокруг них, грея руки и ноги. Мы надевали на себя кучу одежды, но нам было весело и уютно. Мы всегда приезжали на дачу на все новогодние каникулы. Обязательно смотрели «Гарри Поттера» – запоем, все восемь фильмов. Мама закупала к этому событию какие-нибудь связанные с фильмом сладости. Мармеладные бобы с разными вкусами, тыквенное печенье. Мы пили какао, плакали, когда умирал Сириус и на моменте «После стольких лет? – Всегда». Досмотрев «Гарри Поттера», мы принимались за другие зимние фильмы. Иногда смотрели ужастики. Нам страшно нравилось «Сияние» по роману Стивена Кинга. Потом мы боялись спать и ночевали в маминой постели втроем. Иногда смотрели традиционные рождественские американские фильмы: героиня не замужем, Новый год будет одиноким, все в ее жизни катится под откос, но в последний момент она встречает любовь всей своей жизни и проводит праздник с ним.

Лето, посиделки на веранде, вечерняя прохлада, мотыльки, ягоды клубники, тополиный пух. Новый год, марафоны «Поттера», горячее какао. Наша семья. Наша близость. Все это уже ушло. Все однажды проходит, и от этого больно и страшно. Все поглощает тьма. Разве что мотыльки продолжают так же биться о фонарь – правда, о чей-то чужой, наш-то давно не горит. Дом стоит пустой.

В деревне жила настоящая колдунья. Во всяком случае, так говорила мама. Колдунья была очень старая. Мама уверяла, что она была старой еще в ее детстве. Иногда мы ходили мимо ее дома и боялись. Я верила, что она колдунья. У нее были очень страшные глаза. Один косой, другой нормальный, совсем черные – то ли зрачка нет, то ли он захватил всю радужку. Когда она смотрела на тебя, становилось тревожно. Колдунья была одинока и ни с кем не общалась. Никто к ней не приезжал. Не знаю, чем она занималась и было ли у нее вообще занятие. Имелись ли у нее близкие. Может, она была просто одинокой пожилой женщиной.

На самом деле мама тоже была не очень общительной. Ей хватало нас с сестрой и нескольких близких подруг. Были ли у нее мужчины, я не знаю. Но она была счастлива. По крайней мере, до того, что произошло с сестрой. После случившегося мама быстро выросла до своих лет, а потом перегнала их и стала старше.

Мне было тринадцать, когда сестра пропала. Я не думала, что с ней могло случиться что-то плохое. Я была уверена, что она сбежала, – в какое-то интересное путешествие, с необычными людьми, в жизнь, которую описывают в книжках. Может, ее даже позвали учиться в Хогвартс и она не имеет права сообщить об этом нам, маглам, или сова с письмом заблудилась где-то по дороге. Или она в какой-то волшебной стране – такой, где живут драконы и на каждом шагу случаются приключения.

А потом сестру нашли. Оказалось, по пути из школы ее изнасиловали, перерезали горло ножом и, еще живую, кинули в заросший кустами люк на пустыре, из которого она так и не смогла выбраться. Сестра все это время, пока мы искали ее, была в люке, – сначала, может быть, пыталась выбраться (а может, просто лежала без сознания и теряла кровь), потом умирала, потом разлагалась. Она вовсе не путешествовала по чудесной стране. Все это подробно (слишком подробно, до садизма) рассказала маме женщина из полиции, а я подслушала под дверью.

Тех, кто это сделал – их было двое, – так и не нашли. Не спрашивайте, как выяснилось, что их было двое. Об этом та женщина тоже подробно рассказала.

Потом были похороны. Я хотела увидеть ее напоследок – не понимала тогда, что ее тело уже изменилось. Конечно, гроб был закрытый.

Потом к нам еще несколько раз приходила полиция, но все это уже было неважно. Сестра была мертва, и ничто не могло этого изменить. Даже если бы убийц нашли, это уже не имело значения.

Никто никогда всерьез не думает, что с ним и его близкими может случиться что-то плохое – во всяком случае, не верит в это по-настоящему. «Что-то» всегда случается с «ними». «Нас» такое коснуться не может.

Но оно может. И периодически касается.

Пока сестру не нашли, мама мобилизовалась и была полна энергии. Она держалась. После того, как нашли тело, она словно выключилась. Пропали ее легкость и яркость. Навсегда. Больше я никогда не видела ее той мамой-девочкой, с которой мы собирали ромашки и играли в игры.

Иногда она включалась и пыталась быть живой. Тогда мы пытались чем-то заняться, куда-то сходить. Но все это было не по-настоящему. Каждый раз я чувствовала, что мама пытается заткнуть мной дыру, образовавшуюся после смерти сестры. Проблема была еще и в том, что, когда сестра была жива, в маминой душе уже была дыра – от разрыва с отцом. Это я поняла только спустя много лет. Теперь дыра была в несколько раз больше, а я осталась все той же. Я была гораздо меньше этой дыры, и заткнуть ее мной никак не удавалось. Она и не ждала от меня этого.