скачать книгу бесплатно
– Комбат ещё здесь?
– Тут. Спит. Пленных доставили? – больше для поддержания разговора поинтересовался Каблуков.
– А куда ж они денутся? – Лизунов протянул приёмо-сдаточную ведомость.
– Молодцы!
– Молодца на кусок хлеба не намажешь, лейтенант!
– Ладно, ладно, придумаем, как вас поощрить. Посмотрите в доме, там жратва оставалась, а потом спать, устали небось.
– Ещё бы, знаешь, как нас на ДПСП промурыжили? Эти-то сидели, фрицы наши, а мы вокруг них колечком стоим, чтоб ни одна падла ни дёрнула. Да дорогой всё время наготове, каб на повороте каком не устроили чего.
– Всё, завтра расскажешь, ужин и отбой! – Каблуков знал за Лизуновым слабость преувеличивать собственные заслуги.
На том и расстались, Лизунов повёл своих бойцов в бауэрскую гостиную, где на большом, семейном столе лежали три початых круга кровяной колбасы, хлеб, несколько взрезанных ножом банок американской тушёнки, большой шмат сала и немного почиканная копчёная свиная нога. «Ну хоть голодными не останемся, мужики, налетай!» – скомандовал Лизунов, наглядно демонстрируя как надо расправляться с припасами сбежавшего бауэра.
Однако о недополученной доле выпивки Лизунов не забыл и утром не побоялся явиться с претензией к самому Выгоревскому пред ясны очи. Комбат устроился на услужливо вынесенном кем-то во двор кресле с подлокотниками в виде вырезанных из дерева львиных голов и потягивал чаёк из такой же, как у Каблукова накануне, чашки с полуголыми античными красотками. Выгоревский был выбрит, причёсан, на лице румянец – всполоснулся холодной водой из ручья – свежий кавалер, как будто и не пил четыре дня подряд. Завидев Лизунова, начал разговор первым:
– Лизунов, ну как, немецкие бабы дают? – по тону было понятно, что комбат находится в хорошем расположении духа и тему такую затронул лишь по привычке.
Лизунов сообразил, что майор не собирался на самом деле стружку снимать и попробовал сделать из врага союзника:
– Ещё как, товарищ майор, могу Вам вариант найти.
– Я тебе найду, – в голосе майора появились металлические нотки, – лучше мои слова помни. Если что – трибунал! Там никакие прежние заслуги не спасут.
– Помню, товарищ майор, как не помнить, Ваше слово как немецкий «Тигр», против него не попрёшь.
Получив очередное внушение от комбата, Лизунов не решался перейти к запланированному разговору. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, сопел и время от времени потирал левую скулу: привычка, выработанная годами, – два зуба с той стороны ему уже вырвали в санбате, но ещё несколько оставалось.
– Ну что ещё у тебя?
– Товарищ майор, как-то несправедливо получается. Вчера народ веселился, а мы службу тащили, и нам даже на пару глотков не оставили!
Выгоревский почесал затылок, он и сам, увидев Лизунова, тоже подумал, что нехорошо вышло, надо было им заначить хоть чуть-чуть, только кто ж вчера об этом вспомнить мог? Да и вспомнил бы, всё одно, пока не подчистили по сусекам, не остановились бы, и он, Выгоревский, тем более.
– Ладно, сержант, я тебя услышал, придумаем что-нибудь. Позови мне Каблукова и старшину.
– Есть позвать ротного и старшину! – Гаркнул повеселевший Лизунов.
Когда те появились, Выгоревский начал издалека:
– Вот что Каблуков, – негромко проговорил майор, вертя в руке чашечку, – вчера на радостях, ребята твои начали хозяйскую посуду бить. Я их остановил, конечно, зачем зря добро переводить, но ты следи, чтоб без этого, без хулиганства такого.
– Так точно, товарищ майор, не повторится! – недоумённо ответил Каблуков, трудно было ожидать от комбата после стольких дней беспробудного веселья заботу о буржуйских тарелках.
– Так вот, посуду не бить, слышишь, Каблуков, она ещё нам пригодится. Надо вчерашнему конвою праздник устроить, а то некрасиво вышло – они с немцами весь день проваландились, а мы всё выпили и сожрали.
– Я накормил ребят вообще-то, – поправил майора Каблуков, – но вина, конечно, им не досталось.
– Вот и я про то, так что давайте думать, товарищи члены Военного Совета, как нам с честью выйти из этой недостойной ситуации, – произнёс Выгоревский, многозначительно рассматривая щегольскую, только со склада, гимнастёрку старшины. Казалось, что именно в ней он хочет найти ответ на мучавший его вопрос. На самом деле, он прекрасно понимал, что от Каблукова в данном случае толку мало и, кроме себя самого, нужно было рассчитывать только на старшину и на его «деловую» хватку.
Они уединились в комнате Каблукова и начали перебирать варианты. В деревне имелся ещё один брошенный дом, но только речь зашла о нём, как старшина, скромно опустив глаза, сообщил, что там ловить уже нечего, и предложил потрясти деревенских: «Немцы у наших баб три года последних курей вылавливали!» Но комбат был категоричен: «Людей тоже будем живьём сжигать, как они? Нельзя им уподобляться!» Все замолчали, других вариантов в голову не приходило. Тогда неунывающий комбат приказал грузиться в свой «Виллис»: «Поедем, волка ноги кормят!» На вопрос «Куда?» вразумительного ответа не дал, а только деловито распорядился: «Старшина, ты здесь останешься, ремень дай, у тебя как раз командирский. Каблуков, возьми с собой автомат и солдатика любого!» Потом он вытащил из патронного ящика между рядами сидений старую, промасленную гимнастёрку с майорскими погонами – Выгоревский сам любил ковыряться в машине, если было время, – натянул её на свой мощный торс, подпоясался и вскочил на водительское сиденье. «Поехали», – крикнул он подоспевшему Каблукову.
Тот сначала не понял замысел комбата, но вскоре план ему стал ясен. Выгоревский остановился на шоссе неподалёку от поворота в деревню и стал высматривать проезжавшие машины. Их было не так много, первый виллис с шофёром и двумя офицерами он пропустил, останавливал лишь гружёные и крытые машины. Выходил прямо на середину дороги и поднимал руку вверх с наведённым в белый свет «ТТ». «Мародёров хочет потрясти», – сообразил Каблуков, получив приказание шмонать остановленный транспорт в поисках спиртного. Выгоревский даже легенду правдоподобную придумал: «Передвижной контрольно-пропускной пункт 278-й стрелковой дивизии. Майор Выгоревский. Ведём поиски сбежавшего из плена немецкого полковника. Необходимо совершить досмотр груза!» Водители и сопровождающие удивлялись, не понимая, как беглого оберста можно искать в попутных машинах, но без сопротивления открывали задний борт Каблукову.
Первый час трудов неправедных успехом не увенчался. Каблуков проинспектировал кузова пяти-шести машин, но всё без толку – кто вёз продовольствие, кто запчасти, кто вообще шёл порожняком. Старший лейтенант уже начал нервничать, как бы до ушей комдива история об этом «КПП» не дошла. Тогда всем несдобровать и ему самому в том числе. Это ж надо было до такого додуматься – устраивать самовольный КПП. Подобное дело и до более высоких инстанций дойти может. Но Выгоревскому всё не почём, Каблуков про себя восхищался своим комбатом: «Орёл, никого не боится, ни своих, ни врагов». В конце концов Выгоревскому удалось остановить видавшую виды полуторку. В её кузове странных форм разнокалиберный груз был тщательно прикрыт брезентом. Люди в кабине подчиняться не изъявляли желания, машина вильнула, чтобы объехать майора, пришлось автоматчику по команде Выгоревского дать одну предупредительную очередь в воздух, только тогда грузовичок с угадывавшимися очертаниями чего-то похожего на пианино между бортов резко затормозил на обочине. На дорогу выскочил раскрасневшийся тучный старший лейтенант с крылышками связиста на погонах, и только он собрался открыть рот, как Выгоревский, прочувствовав ситуацию, заткнул его на месте:
– В лесу, – махнул он в сторону вытянувшегося ровными рядами березняка, – находится до тысячи эсэсовцев, среди них военные преступники. Они пробиваются к американцам. Имею приказ: задержать их до подхода наших танков, для этого мне даны все полномочия. Вы с водителем поступаете в распоряжение старшего лейтенанта Каблукова, – кивнул Выгоревский в сторону своего подчинённого, – машину отгоните в деревню!
– Товарищ майор, у меня срочный приказ доставить груз начальнику связи армии, вот, – побледневший связист протянул засаленную бумажку, которую Выгоревский даже смотреть не стал.
– Сожалею, лейтенант, придётся ему подождать, – строго сказал майор, потом более дружелюбно обнадёжил, – да не дрейфь, может обойдётся малой кровью, часок постреляют да и сдадутся. А что за груз у вас?
Лицо лейтенанта-связиста побелело ещё больше, он невольно сделал несколько шажков назад к кузову и заикаясь ответил:
– Армейский дом офицеров оборудуем, музыкальные инструменты, там ещё кое-какие дела.
– Не знал, что домами культуры нынче начальники связи занимаются. Ну ясненько, пианину для веселья, пару шубеек меховых, чтоб зимой начальские бабы в концертном зале не мёрзли, – понимающе добавил Выгоревский, – да это Бог с ним, с барахлом этим, давайте. Исполняйте мой приказ, товарищ старший лейтенант, – как бы прекращая прения, отрезал майор и, незаметно подмигнув Каблукову, отвернулся в сторону леса, будто хотел там в самом деле увидеть противника.
Тот понял без слов и, вздохнув, не любил он такие истории, подошёл к связисту и тихонько, чтоб не слышал водила, прошептал ему:
– Слушай, от вас всё равно толку мало, мы отпустим, ежли нашим бойцам по сто грамм перед боем выделите!
Рыбка клюнула:
– А сколько надо?
– А что у тебя?
– Коньяк, конечно, что ж ещё могу полковнику везти?
– Ну давай бутылок пять-шесть, и мы квиты.
Обрадованный связист положил в протянутый Каблуковым вещмешок, не пять, и не шесть, а семь бутылок с тёмно-коричневой жидкостью и незнакомым французским словом на этикетке потом робко взглянул в сторону грозного майора. Но Каблуков ему махнул рукой: «Проезжай!», и полуторка на пределе своих возможностей резко дёрнула с места, оставив позади всё так же внимательно рассматривавшего лес Выгоревского.
– А если он своему полковнику расскажет, товарищ майор? – переживал Каблуков.
– Расскажет. Ну и что?
– Так хай подымется!
– Не знаешь ты тыловых крыс, лейтенант! Ты что думаешь, начальник связи армии будет всем звонить, что его подчинённый, французский коньяк из немецких домов выгребал, совсем как ордынский баскак?
Каблуков согласился: «Логично!» и успокоился. Ну а Лизунов со своими бойцами остался доволен, он прямо с горла опробовал напиток и, высосав добрую порцию, сообщил: «Волшебная вещь! Камус называется». Потом предложил Выгоревскому, тот лишь пригубил из вежливости, но продолжать застолье отказался: «Мужики, это ваше законное, товарищей угостите, а мы с лейтенантом пока на вашу вторую точку съездим».
Он увёл с собой Каблукова и, когда они заняли места в машине, сказал ему: «Пусть без начальства немного побудут, а мы с тобой к Ковалевскому заглянем, всё ли там в порядке, – потом изучающе взглянув на своего подчинённого, добавил, – или ты тоже хочешь принять грамм двести?» Каблукова аж передёрнуло при одной мысли о спиртном. Выгоревский усмехнулся и повернул ключ зажигания.
Инспекция была не долгой, Ковалевский – единственный взводный в изрядно потрёпанной роте держал своих солдат в строгом теле, особо не позволяя расслабляться. «Из него выйдет хороший служака, – подумал Каблуков, – не то, что из меня. Замполит недаром говорит, что я слишком мягкий. Война кончится – уйду». Но как не давать временами поблажки людям, с которыми вместе идёшь на смерть и делишь порой последний кусок хлеба, Каблуков не понимал. Зато знал, случись что, бойцы не бросят, вытащат даже из самого кромешного ада. Как тогда, на плацдарме за Вислой, когда его вынесли двое солдат после неудачной атаки. Немцы беспощадно поливали свинцом отходивший на исходные батальон, но раненого в обе ноги Каблукова подхватили Прохоренко и Сафиуллин, несмотря ни на что не бросили истекавшего кровью командира. Они вскидывали на руки его лёгкое тело и пригибаясь неслись назад, валились в очередную воронку, пока немец не опомнился и не врезал по ним из прочёсывавшего всё поле, зажатое между лесочком и рекой, крупнокалиберного зенитного пулемёта.
Когда командиры вернулись, веселье в роте было в самом разгаре: солдаты шумно разговаривали, бурно жестикулировали, кто-то на трофейном аккордеоне пытался наигрывать «Катюшу», несколько голосов не в такт затянули её первый куплет. Каблуков с Выгоревским переглянулись: «Народ отдыхает, лейтенант, дай им повеселиться». Ротный совсем на гражданский манер кивнул и, отказавшись от рюмки, определил на пост у ворот усадьбы непьющего восемнадцатилетнего солдатика из керженецких староверов.
Каблуков не заметил, как Выгоревский подозвал старшину, и они куда-то исчезли, рядом с ротным заспорили туляки с хохлом Нечипоруком. Один из туляков доказывал:
– А я тебе говорю, звери они. Вот ты почему думаешь хозяин этой домины сбежал? – спросил, указывая рукой на коттедж, служивший им для постоя.
– Ну пропаганды багато слухал, думаю, – предположил Нечипорук.
– Ага, держи карман, пропаганды. Мы тут позавчера встретили двух поляков – они на него работали. Так твоя жертва пропаганды тут маленький концлагерь устроила: за неснятую шапку плетьми воспитывал, так и говорил: «Вас, свиней, только плети исправят!»
– Ну не знаю, а вот жинка писала, шо нашего наймолодшего, коли помер в Германии, похоронити нема где було, так одна немка дала мисце сына, який пид Сталинградом загинув.
– Ну похоронить нашего брата, так это они завсегда пожалуйста, – не унимался туляк.
Каблуков отошёл от спорщиков, после бессонной ночи ему страшно хотелось спасть, но что-то удерживало старшего лейтенанта здесь, в уютную постель совершенно не тянуло. Он побыл ещё в кругу своих бойцов: аккордеонист уже играл «Смуглянку», и это у него получалось гораздо лучше. Под мелодичную музыку Каблуков не отказался от рюмки коньяка, протянутой Лизуновым и вышел к ручью. Он не стал искать тень под молодой липой, наверное, младшей сестрой той, что стучится в окно его комнаты. Напротив, с наслаждением растянулся на согретой майским солнцем траве. Лучи земного светила ласково укутали его теплом, шелестящая листва убаюкивала сознание, а монотонный плеск воды звучал, как колыбельная. «Ну вот она всё-таки закончилось, война эта». Он успел ещё раз порадоваться за себя, за своих выживших в страшнейшей мясорубке последних веков солдат и погрузился в сладкую дрёму. Ему снился деревянный дом на берегу блестевшей на солнце реки Мсты, мать, возившаяся у печки, жена его, имени которой он почему-то не помнил, всё хотел спросить, да как-то неудобно было и две незнакомых маленьких девчонки, возившихся на полу с деревянными куклами, доставшимися ещё от бабушки. Увидев его, крошки в один голос закричали: «Папка, папка пришёл!» Им вторила, широко улыбаясь, безымянная супружница: «Да, это ваш папа, вот он и вернулся!» Мир, дом родной, тихое семейное счастье, лето, яблоки на ветке, доросшей через распахнутое окно аж до печки, дети и никакой войны. Опять, уже пятый день и пятый сон.
***
– Петька!
– ….
– Петька! Петька! Каблуков!
Старший лейтенант протёр глаза: перед ним стоял растерянный старшина с трофейным «вальтером» в руке. Каблуков недовольно поморщился, чего он пушку вытащил, не навоевался ещё что ли?
– Ну что такое, старшина?
– К-комбат.., к-комбата убили! – слегка заикаясь от волнения произнёс старшина.
Каблуков вскочил:
– Что ты несёшь, как убили?
– З-зарезал немец, товарищ старший лейтенант.
– Ничего не понимаю, какой немец?
– Мы с комбатом пошли вокруг деревни, он захотел местность осмотреть. Тут из того, второго, брошенного дома кашель раздался, такой надрывный, сильный кашель. Форточка открыта была, – старшина запнулся, словно не знал, что говорить дальше.
– Ну, говори!
– Да что говорить. Предупреждал я его: «Не ходите, товарищ майор! Там никого не было, значит, окруженец прячется, может с оружьем! Так куда там, он мне заявляет, я, мол, вчера двести человек уболтал, а уж одного-двоих и подавно! Ну и начал перед дверью что-то по-немецки лопотать.
– Едрёна корень! Что ж ты комбата просрал! – перебил Каблуков. – Сколько их?
– А-адин, – словно стесняясь такого несерьёзного количества, выдавил из себя старшина.
– Лизунов, – громко позвал ротный, – ко мне с двумя бойцами, – и уже старшине, – веди нас.
Тот не спешил, однако, выполнять приказание, он явно хотел выговориться.
– Я его подстрелил, лейтенант, он без сознания лежит.
– Тем более, очнётся – умотает, гад.
Они бегом добежали до места гибели комбата. Выгоревский лежал на пороге дома неестественно скрючившись. Под ним натекла лужа крови, ветер молотил мертвеца по левому плечу распахнутой и скрипящей при каждом движении дверью. Рядом стонал немец, держась руками за правый бок, там, где расползалось по мундиру тёмно-красное пятно.
– Едрёна корень, – прошептали губы Каблукова.
– Да-а, – пробормотал Лизунов и повернул тело комбата, в области сердца из груди торчала финка.
– Прямо в сердце, сволочь! Гад, – диким голосом заорал он, надвигаясь на немца и скрючив руки как будто собирался задушить его – такого человека! Да я тебя сейчас, сука, прикончу, на кусочки разрежу и кишки твои на ветру болтаться будут!
Лизунов, не отрывая взгляд от задрожавшего немца, достал из голенища сапога эсэсовский кинжал с молниями и орлом на свастике.
– Ну молись своему фашистскому Богу, гнида, десять секунд даю!
Хайнц испуганно прижался к стене и вытянул вперёд левую руку как бы пытаясь защитить себя от лизуновского тесака. Возмездие было неотвратимо, Хайнц закрыл глаза.
Он сам не знал, зачем он воткнул свой нож в огромного русского майора, ведь видел, что сзади стоит второй с пистолетом. Но в тот момент, когда русский верзила с волосатыми руками и густой шерстью, выпиравшей из расстёгнутого воротника, распахнул дверь и спокойно сказал ему по-немецки: «Война кончилась, пошли со мной!», его воспалённое лихорадкой сознание помутнилось. «Зверь, ещё один, страшный, мохнатый, чудовище, дикая сибирская тварюга, убить, прикончить, зарезать гадину!» И резко подавшись вперёд, со всей силы Хайнц всадил своё оружие в моментально обмякшее тело майора. Не рассчитал Выгоревский, переоценил свои силы: одно дело уговорить сдаться пару сотен деморализованных, готовых к пленению окруженцев, другое – иметь дело с загнанным в угол, наполовину обезумевшим от страха, оголодавшим одиночкой.
И не успел ещё старшина выстрелить, как Хайнцу пришло осознание ненужности, глупости и бесцельности содеянного: «Зачем, что это я, что это изменит?», но ужаливший правый бок металл тут же оборвал мысли, и Хайнц очнулся только от вновь зазвучавших поблизости голосов русских.
Лизунов неумолимо надвигался на Хайнца:
– Давай, молись, сука!
Тут раздался голос Каблукова:
– Отставить Лизунов!
– Как отставить, лейтенант? Это что ещё за интеллигентские слюни? Раньше такого за тобой не водилось!
– Раньше, Лизунов, была война, а сейчас уже мир, всё, хватит убивать!
– А комбата как борова резать – это мир что ли?
– Тогда для немца ещё шла война, а теперь всё! Всё! Ты понял Лизунов! Хватит убивать! Раненого перевязать, мы не фашисты. Нельзя им уподобляться! – повторил он сегодняшние слова Выгоревского.
***
Майора Выгоревского с воинскими почестями подхоронили к последней братской могиле, выкопанной больше двух недель назад ещё до встречи с американцами. В том тихом немецком местечке до сих можно прочитать его фамилию в списке из трёх десятков других, выгравированных на стелле из чёрного мрамора. Она самая первая в скорбном перечислении званий, имён и дат, указали даже послевоенный день гибели бесшабашного комбата: Майор Выгоревский З.Е. 1908-13.05.1945. Ведь войны кончаются, а люди продолжают погибать, матери теряют сыновей, жёны – мужей. За два месяца до смерти Выгоревского, когда в Подолье растаял снег, вернулась на родное пепелище его семья. Отец семейства сам настоял: «Наймём людей, отстроимся!» Они устроились временно у соседей, успели получить победную весточку от мужа, а через шесть дней растерянная почтальонша принесла похоронку, последнюю в небольшом, ещё несколько лет назад почти полностью еврейском местечке. Полгода оформляли пенсию, но её хватило только на полуразвалившуюся, тесную халупу, в которой они и прожили втроём, пока дети не уехали учиться.
Лизунов вернулся домой, на Рязанщину, погулял несколько лет, потом завёл семью, устроился в МТС и зажил неплохо, но в пятьдесят третьем году, возвращаясь со свадьбы родственника, продолжая потягивать из большого бутыля мутный самогон, Лизунов выпал на ухабе из тракторного прицепа и сломал себе шею. Его предали земле на небольшом деревенском кладбище. В последний путь Лизунова провожали заплаканная жена, согбенная от тяжких трудов мать, двое маленьких ребятишек и незамужняя соседка Люба, на которой он обещал жениться ещё до войны. Потом три осиротевшие бабы выпили в лизуновской избе, разговаривая с фотографией бравого сержанта с орденом Славы и тремя медалями.
Каблуков после войны всё-таки остался в армии, окончил академию и дослужился до подполковника. Мог стать и полковником, но подвела его неистребимая мягкость к подчинённым. Однажды в полку случилось ЧП – пьяный дежурный офицер застрелил рядового солдатика, сказавшего ему что-то поперёк. Того пьяницу давно следовало выгнать, но всякий раз Каблуков жалел его жену, она приходила и плакала, слёзно умоляла дать мужу дослужить два года до пенсии. На следствии всё вскрылось, и Каблукову предложил написать рапорт об увольнении. Он вышел в запас и прожил ещё долго, даже пережил свою дорогую Машу, с которой вырастил троих детей. Успел услышать неведомые ранее слова «ваучер», «деноминация», «дефолт», встретил новый, двадцать первый, век и умер через несколько дней во сне тихо и спокойно от разрыва аневризмы, один, в оставшейся у него после разменов на благо детей однокомнатной новгородской «хрущёвке» с окнами на железную дорогу.
