скачать книгу бесплатно
Трагедия Швабской фамилии
Аркадий Маргулис
Виталий Каплан
Молниеносный сыщик — Надав Турман #1
Ночью в древней Кейсарии, в собственном доме, убит из огнестрельного оружия бывший полковник спецподразделения Залман Шваб. Убийца не оставил на месте преступления ни следа, ни зацепки. В последние годы покойный, отойдя от наполненного профессиональными опасностями прошлого, возглавлял процветающий бизнес. Мотивы убийства могли быть также связаны с притязаниями на семейное наследство, однако все родственники убитого имели неоспоримое алиби. Случилось загадочное и громкое на всю страну убийство. Но полковник Надав Турман, общеизвестный в полиции, как асс молниеносных расследований, в течение «семи дней скорби», последовавших после преступления, безошибочно вычисляет, арестовывает и... освобождает убийцу.
Аркадий Маргулис, Виталий Каплан
Трагедия Швабской фамилии
1
До заката солнца оставались минуты. Гостиная погружалась в полутьму, обглоданную уличными огнями, и Мааян поспешила зажечь свечи
— две наших и две детских. Они обагрили вышитую, от дедов-прадедов, скатерть, пришпилили к стенам тени и бесконечно размножились в старинном трюмо. Сколько ни наблюдал это, но всякий раз, словно впервые. Неясное движение, отклонившее занавес, коснулось язычков пламени, вынудив их дрогнуть и сместиться по кругу. Свершилось. Я церемонно поздравил жену, и она — меня. Наступил праздник. Сошла светлая царица-суббота
. Пусть ниспошлёт Всевышний благоденствие нашему народу на предстоящую неделю.
Праздничную ночь мы, как всегда, провели вместе. Я пробудился рано, но не решался встать. Наступило утро, последнее в устоявшемся укладе — завтра я выйду на пенсию. Мааян подтрунивала надо мной. Твердила — после смерти мамы в моей жизни осталось две женщины: она сама, преданная супруга и полиция, притязательная любовница. Жена останется со мной до конца дней, а с любовницей предстоит расстаться. Я предвкушал свободу и страшился её.
Стараясь не нашуметь, сполз с кровати. Благостно позёвывая, отправился в ванную. Привёл себя в порядок. Облачился в торжественный «Армани», аккуратно сложенный в кресло с вечера. Заварил кружку кофе и с ней вышел во двор. Над Кейсарией зарождалась хмарь. Солнце, заждавшись подходящего случая, укуталось подоспевшей тучей. Небо приблизилось, но стало чужим. Неуловимо запахло мятой. Я облюбовал местечко под тентом и позволил пространству течь сквозь себя.
Непостижимая тишина. Город без офисов и крупных торговых центров, без замусоренных промышленных зон, без заторов на дорогах — благолепие, упрямая плоть патриархального анклава. Народ торопливо возвращался из синагоги. Под мышкой наскоро свёрнутый талес
. Кто-то же должен замаливать наши грехи. Каждый волен поступать по-своему. Одни приветствовали меня кивком, другие притворялись, или впрямь не замечали, увлечённые разговором. Слыхивал я их беседы, кто и сколько пожертвовал на богоугодные цели. Пусть себе, всё равно никто не проверит. Да и не нужно. Хорошее человек совершает ради себя.
Наша семья из поколения в поколение владела скромной страховой компанией. Меня же с детства влекли детективные истории, до дрожи обожал раскопки криминальных завалов. Всё в памяти.
Вблизи громыхнуло — Швабы, соседи, тоже проснулись. В окне мелькнуло широкое лицо Залмана, побитое солнцем и войнами. Серьёзный мужчина, такому под настроение лучше не попадаться. Полвека назад Арон Шваб, дед Залмана срубил в Омере под Беер-Шевой дом — такой грубый, что можно было посадить занозу, только взглянув на него. Вилла его потомков, походившая скорее на дворцовый комплекс, разместилась в одном из престижнейших уголков Кейсарии. Райское место. В пятистах шагах море, рядом, за изгородью, эвкалиптовая роща. Никакой экстравагантной мишуры — строгие линии оконных обрамлений из светлого камня, просторная веранда на верхнем этаже между колоннами и несимметричным фасадом. Большая гостиная, столовая с кухней, оздоровительный блок, шесть вместительных спален, в придачу игровой зал с гардеробной, легко преображавшийся в дополнительные комнаты, и великое множество подсобных помещений. Излишество, но со вкусом.
Боковая дверь распахнулась, оттуда вихрем вылетел взбешенный Залман. Опять почтенные Швабы поцапались за наследство. Старый лев ещё жив, а они как с цепи сорвались. Прознав, что на пенсии я займусь досудебным урегулированием конфликтов, пожаловали ко мне. Житейское дело. Папа Бенцион в последнее время передвигался с трудом. Мучительно даже с посторонней помощью — чаще всего Далии, младшей дочери, и опасение, что властный старикан дотянет с завещанием до своего последнего часа, наверняка, тяготило наследников. Упаси Бог, преставится, не успев оформить. Так выглядела ситуация. Говорить со старым Швабом о судьбе наследства я отказался напрочь — себе дороже, но дети росли у меня на глазах и вместе со мной, видеть их в неприглядном свете казалось несносным, так что пришлось согласиться.
У нас в стране обращение в суд сродни выносу напоказ заношенного белья и омрачило бы жизнь известной в Израиле фамилии. Залман, хитрый лис, знал, что соглашусь, и тут же подсунул договор. Я, как нейтральный посредник, брался за разработку решений, отвечающих интересам сторон. Швабы обещали следовать моим советам при заключении соглашений.
Залман пару лет назад уволился из службы государственной безопасности. На нём, честно сказать, держался семейный бизнес. К тому же, он полагал, что ему, как старшему, причитается львиная доля. Ещё в Украине так вершилось у старого Арона — первенцу доставалось всё. Но он, Залман, настолько любил брата и сестру, что намеревался пожаловать им целую половину. Осторожный Марк высказывался, что перебирать варианты бессмысленно, ведь законы о наследстве в стране сильны, но своего, конечно, упускать не хотел. Далия старалась избегать трудных разговоров, целиком полагаясь на решение отца, каким бы оно ни оказалось. Про себя же, наверное, надеялась на родительскую благодарность. Бедняжку Дану, дочь покойной Дины, старшей сестры, во внимание вообще не принимали.
Завтра я окончательно сдам дела Изи Ману, дышавшему мне в затылок в течение года. В свои пятьдесят лет подполковник выглядел самонадеянным юнцом, возомнившим себя ясновидцем. Его нынешним амбициям отвечала моя должность. Наверное, представлялась ему обязательной ступенькой в карьерной лестнице. Завтра всё останется позади — внутренние склоки, скучная речь командира округа, скромный стол с виноградным соком, бамбой
и бурекасами
. Ах да, подарок за долгую и плодоносную службу — именные часы. И память, о ней уже говорил.
Бархатисто заурчал двигатель Залманова «Мерседеса». Сразу рвануть с места мешала стартовая заминка компьютера. И пусть до момента, когда стрелка тахометра метнётся вправо, пройдёт меньше секунды, сразу придётся пожалеть об отсутствии третьей педали. Следом мотор хватнул тон с «низов» — взревел, как нищий, выигравший в лотерею, и Мерседес взлетел над асфальтом, вздрагивая мощным корпусом, точно аэробус среди воздушных ям.
Сверкнуло и снова ударило. Теперь с небес. Дождь, справедливая примета уголовников, остудит пыл свидетелей и уничтожит следы. Словно наяву представилось, как глаза Залмана метали молнии навстречу небесным. Дворники на лобовом стекле не успевали сталкивать низвергаемую ненастьем воду. Наверное, небо в голове Шваба перевернулось с ног на голову и обратно. Джип, пугая пространство, мелькнул и исчез в тропическом ливне.
В непогоду лучше сидеть у камина, и мне померещилось, что Залман скоро вернётся. Я мог оказаться прав — рёв двигателя послышался снова. Судя по тону, машина шла на большой скорости.
2
Блеснули фары, показался облепленный ливнем пикап, бежевая «Тойота». Она вызывающе соперничала с великолепным Гелендвагеном Залмана. Оба, японка и немец, непримиримы к бездорожью, выносливы и дерзки. Оба настолько уверены в себе, что многие годы оставались утилитарными моделями. Но я опростоволосился, Залманом здесь и не пахло.
Дождь прекратился внезапно, как и начался. И, слава Богу. Я, как говорится, протёр глаза, но это был не мираж. Из «Тойоты», блистая улыбкой, выскочила Даночка Битон. Фантастика! Внучка старого Бенциона почтила присутствием фамильное прибежище!
— Детка… Даночка! — не скрывая чувств, закричал я, торопясь к машине.
В нимбе радуги она выглядела потрясающе. Джинсы-скинни — как возможно без них! Белая в обтяжку футболка. Волосы, разделённые на две симметричные половины, обрамляя лоб, ниспадали на плечи. Природная блондинка, потрясающее сочетание — глаза. Они, огромные, голубые, ни намёка на серый отлив, залихватски блестели.
Я раскрыл объятия и она, восхитительно взвизгнув, повисла на моей шее.
— Дядя Надав… Наконец-то! Так рада видеть тебя!
— Взаимно, моя девочка. Какими судьбами?
Она наклонилась к моему уху и прошептала:
— Взгляни на минуточку… У меня новый мальчик…
— Вот оно что. Познакомишь?
— Без проблем… Как раз поэтому мы здесь. Познакомлю его со всеми… Томер! Надо же! Он до сих пор в машине… Томер! — крикнула она, помахав ладошкой, — а ведь знаешь, я пошла по твоим стопам.
— Неужто поступила? Что учишь?
— Ничего сверхестественного…
— Значит, криминологию в Хайфском университете?
— Вот именно. Точно в цель.
Из кабины Тойоты показалась спина мужчины. Он доставал поклажу.
— Предполагаешь остаться подольше? — спросил я.
— На зимние каникулы… Если не разругаемся…
— Понимаю… Швабы, — сокрушённо развёл я руки, — вы случайно Залмана на дороге не встретили?
— Такой дождище, дядя Надав… Вроде, пролетел кто-то.
— Именно, пролетел. Выскочил, как бешеный гризли, и по газам!
— С него станется, — глаза девушки потемнели. Мужчина возле пикапа наконец-то справился. Выставил на тротуар багаж.
Меня интересовало всё, что касалось Даны. Знал девоньку с младенчества. Итак, у неё новый мальчик. Ничего выдающегося. «Пляжный костюм» — каскетка «Найк» с прямым козырьком, белые шорты под футболкой с короткими рукавами, мускулистые руки. Лет тридцати, не меньше. Высокий, худой, атлетичный. Лицо узкое, вытянутое к носу. Кожа смуглая, почти чёрная, парень вполне тянул на марокканца. То-то оскалятся Швабы. Нарочитая, если не врождённая неряшливость, нравилась восторженным девочкам, но не их близким.
Гость дёрнул плечом, забросив на спину сумку, и выпрямился. Именно в этом движении я его узнал. Он меня тоже, судя по изумлённому лицу. Мы стали сходиться одновременно, как два бретера по отмашке секунданта.
— Ого, да вы знакомы! — воскликнула Дана со странной интонацией, замешанной на недоверии.
Мы остановились, непринуждённо разглядывая друг друга. И я спросил, хотя многое и без того было ясно:
— Значит… чуда не произошло?
3
В Израиле скоротечность времени ощущается явственней, чем где-либо. Даже давнишние события помнятся так, будто случились пару дней назад или вовсе вчера. Ума не приложу, где отыскать объяснение этому феномену.
Года четыре назад Ури Фридман, старинный приятель из Управления
, к тому времени пенсионер, пригласил меня в рыболовный рейд. Ясно, не впервые, но всё же после длительного перерыва. Срочность похода подсказывала, что Ури внезапно понадобилось моя помощь в какой-то затее. Никогда в таких случаях не отказывал. Друзья для того и существовали, чтобы вспомнить о них в трудную минуту. По количеству одолжений у нас с Ури сложился паритет. Если удастся помочь, настанет его черёд быть обязанным. Иметь должником такого человека подобно хранению драгоценностей в швейцарском банке. В любой момент выручит.
Наступал исход субботы. Выслушав наставления Мааян, впрочем, вполне обоснованные, я отправился в Яффо. Субботние пробки уже начинали раздражать водителей, но шанс добраться засветло подгонял. Телефонный звонок Фридмана усугубил ситуацию, Ури просил прикупить на заправке десяток пакетов льда. Без него не обойтись, если хочешь сохранить улов.
Из окраины города на трассу я выехал без приключений. Развилку в Натании миновал с сотней на спидометре, но за Вингейтом застрял в пробке. Эфир источал банальность. В вечерних выпусках мусолили новости об аномальной жаре, свирепой безработице и кровавом терроре, возобновившем ненасытный отсчёт. Уточняли раздел вселенной на две неравноценные доли. Меньшую составляли евреи, гигантскую вторую — гои
. Сетовали на вопиющую несправедливость, когда в любых проблемах винили евреев. Даже за вынужденное противостояние арабскому террору. Я выключил радио. Любому ясно — когда остынет солнце, исчезнут все, и евреи, и неевреи.
Великодушно умирал закат. Было хорошо от мысли о предстоящей одиссее и вообще от жизни. На въезде в Яффский порт оживала автомобильная сутолока, её на исходе субботы создавала многолюдная суета вдоль набережной. В город можно было попасть по верхней дороге. Она извивалась за стеной, но въезд в порт с той стороны, как всегда, оказался закрыт. Поехал нижней, извивающейся мимо пакгаузов к причалам. С правой стороны парапета таилось заветное местечко, в молодости я приводил сюда подружек. Глаза в глаза, молча, в томлении, обласканном вечерним бризом, слушать старческое ворчание прибоя. Девочки млели и становились податливыми.
Море, разнеженное после зноя, не обнаруживало признаков жизни. Лодку Ури Фридмана я отыскал в южной части порта, у солидного, даже по щедрым меркам не дешёвого пирса. Большинство лодок швартовались, где подешевле, ведь платить за удобный уголок многим рыбакам не по карману. Ури сидел на палубе, свесив босые ноги за борт, задумчиво посасывая короткую трубку. Всё такой же брутальный кряж, с наметившейся на макушке лысиной. Вызывающе рыжий, никак не тусклее апельсина. Мы кивнули друг другу, будто расстались час назад. Обоюдная привычка, не помню, с чего она началась. Понимаем один другого без слов.
Прогулочный катер, «лодка Фридмана», приспособленный для рыбного промысла, сильно отличался от собратьев, потирающих друг другу борта у портовых причалов. Ухоженная, десяти метров длины посудина с низкой, идеальной для лова палубой, в носовой части имела надстройку, кубрик, способный защитить экипаж от штормовых напастей. Внутри, на широких скамьях-лежанках, валялось барахло — зюйдвестки, накидки, армейские спальники. Шмотьё при случае служило постелью. У Фридмана случаи, несомненно, бывали. Наконец, в надстройке, гордо именуемой «капитанской каютой», могли устроиться несколько человек в полный рост. Неизвестно почему — у Фридмана не допытаться — судно именовалось «Восток-Ориент».
— Мы кого-то ждём? — спросил я капитана.
— Можно сказать… — ответил Ури, осматриваясь.
Вдоль пирса, хихикая, бежал филипинец Эрвин, портовый дурачок, законченный наркоман. Тряс в баночке из-под хумуса горстку риса, раздобытого на ужин. Помахав нам рукой, покричав «Томер! Томер!», помчался к пустующему ангару. Все в порту знали — у него в опрокинутой бочке под стеной королевский ночлег. Никто не помнил, каким ветром занесло его в страну. По слухам, за ним неотступно брела чья-нибудь удача. Считалось добрым знаком повстречать его перед выходом в море.
Дверь «каюты» открылась.
— Знакомься. Это Томер. Будет в экипаже третьим, — сказал Ури, — он, правда, новичок, но в море держится молодцом. Увидишь, настоящий морской бродяга.
Худой, высокий и крепкий Томер пришёлся мне по душе. Сразу видно — скальной породы.
Он без слов подал руку.
— Слышишь, Надав, у парня неприятности, нужна помощь. Именно твоя. Возьмёшься?
— Друг мой Фрид, начинать знакомство с проблем, а рыбалку с геморроя не комильфо. Выйдем в море, наловим рыбки, примем трудовую каплю, тогда и поговорим. Уверяю, всё будет о-кей. Ты меня знаешь.
— Как облупленного. В некоторых вещах ты — фанат. Даже маньяк. Только не становись прокурором — взгляни на проблему глазами парня… Кстати, рыбнадзор пару месяцев назад закрыл ловлю. Ждали, пока рыба подрастёт. Срок вышел вчера, даст Бог, будем с уловом…
Выйти в море удавалось редко, но всякий раз я восхищался романтикой глубоководной рыбалки. Без сноровки, терпения и множества нажитых хитростей предприятие обречено.
Отчаливать лучше к ночи. Локус
не терпит солнца, уходит поглубже, где темно и прохладно. Рыбина устроена особым образом — стоит ей хапнуть воздуха, и раздутый пузырь внутри не позволит уйти в глубину. Выведешь зверюгу на поверхность — можешь расслабиться, будет дрейфовать, пока не затащишь в лодку.
Дальше пошло, как обычно. Фридман запустил двигатель на прогрев. Мы с Томером, отвязав швартовые, следили, чтобы катер не примял соседям борта. Наконец, отвалили и пошлёпали на малом ходу по бухте, укрытой от моря бетонным валом. Лишь миновав портовую границу, каменную гряду в пене и брызгах прибоя, помчались на полных оборотах. Берег толчками удалялся от кормы.
Ури похвастал новым навигатором, и мы вежливо поцокали языками.
— То-то и оно… Выбрать координаты… Так, сынки… Есть в моём меню полоса, сорок метров под килем, туда и побежим… Рыбу хоть руками вытаскивай…
У каждого рыбака на примете свои хлебные залежи. И прелесть как раз в том, что у всех одни и те же. Но морю от этого ни сухо, ни сыро.
Остановившись, зажгли на буйке лампу, поставили на воду. Начало пути, сюда вернёмся поднимать снасть. Дальше двинулись вдоль береговых огней на самом малом. Толстая леса, с неё свисали унизанные наживкой
крючки, уходила под воду, влекомая грузилами. Сначала огонёк буя приплясывал на близкой волне, но по мере того, как мы отплывали дальше, проблескивал слабее, пока не исчез. Когда расстояние до него по прибору составило около мили, обозначили конец снасти второй лампой и помчались к началу. Навигатор безошибочно вывел к буйку, радостно суетившемуся на волне.
Взялись за лесу. Эта работа стоила улова. Выбирать снасть и складывать, чтобы не запуталась, освобождать крючки — несъеденную, уже негодную наживу отдать морю. Обладая сноровкой, за ночь можно сверстать три-четыре ходки.
Фридман сонно посасывал трубку. Ящики с уловом и льдом стянули к каюте. Поутру потихоньку зайдём в порт, пришвартуемся. Бывший начальник аналитического отдела Управления Ури Фридман превратится в торговца. Балагуря, взвесит добычу, сбудет с борта, как подобает рыбаку, выкормышу моря. Рыбку расхватают по нужной цене. Но даже, если случится невероятное — народ забудет дорогу к причалам, улов достанется портовому ресторану.
Мы с Фридманом подались в каюту, Томер остался на палубе. Не захотел расслабиться. Угрюмо всматривался во тьму.
Ветер разъярял волны, и, закипая, они огрызались, пробуя борт на прочность. Вдали, как сияющие грозди раскачивались электрические зарева, между ними вспыхивали одинокие огни и недосягаемо высоко подмигивали звёзды. Перезрелая луна роняла на воду шлейф серебра, соединяющий миры. Казалось, по нему, как посуху, можно выбраться на берег.
— Обманка… Шторма не будет… Хотя дует сильнее… — сказал Ури, отпирая сейф. Вытащил запечатанную бутылку и пару миниатюрных стаканят. Звякнув, они мутно прояснились на свету.
— Ты специалист, тебе лучше знать, — согласился я.
— Двадцатилетний «Арманьяк
! — объяснил Фридман. Ничто так не умиротворяет душу, как бальзам, присыпанный крупицами солнца. Размывает проклятую желчь… Всё остальное — бурда!
Куда его потащило! Состарился, что ли! Я хотел возразить, намекнуть, что у меня другой распорядок, но сквозь потолок стены, и двери в уши ударил вопль. От неожиданности Ури Фридман развернулся. Жалко звякнули, расколовшись, стаканы, и мы, мешая друг другу в узком створе двери, выскочили наружу.
4
Кричать мог только Томер. Ещё бы! Никого, кроме него, на палубе не было. Да и не могло быть. Для него, наверное, тоже никого не существовало — я увидел, как он, вскинул руки, потрясая кулаками под фонарём, услышал, как закричал протяжно и мощно:
— Ли-и-н-да-а!
В его зове билась боль, столько боли, гнева и страсти, что они, слившись, заглушили шум моря.
— Ли-н-да! — крик вдруг оборвался, скомкался, как кровельная жесть под натиском урагана. Рассыпался, сначала взлетев до отметки «Зелёных ботинок
», затем скатившись на дно Мёртвого моря
. Насыщенный обертонами вопль заметался болезненным эхом, пока неожиданно не прервался всхлипом.
Я растерялся, не зная, что делать. Посмотрел на Ури, он пожал плечами. Таил что-то старый лис и выглядел так, будто происходящее его не касалось — кричит себе человек, и пусть кричит, имеет право.
Мне показалось, Томеру не справиться в одиночку.
