скачать книгу бесплатно
Записки бездарного режиссера
Стас Канин
Сборник откровенных рассказов. Эти истории возникли не на пустом месте, а после личных встреч, съёмок и интервью с великими актёрами советского кино, театра и телевидения. А это: Александр Демьяненко, Наталья Андрейченко, Армен Джигарханян, Владимир Высоцкий, Михаил Боярский, Леонид Якубович, Геннадий Хазанов, Олег Стриженов, Сергей Иванов. Для оформления обложки использована иллюстрация автора.
Последняя роль Шурика
Он вошёл в душный зал аэропорта, пряча глаза за огромными дымчатыми стёклами очков. Под руку его держала улыбающаяся симпатичная женщина, которая с удовольствием ловила на себе восхищённые взгляды окружающих. Люди перешёптывались, тыкали пальцами и останавливались как вкопанные, не веря, что мимо них только что прошли те, кого они обожали с самого детства. И все бы ничего, если бы неожиданно одна из встречающих женщин не заверещала на весь зал: «Боже мой, да это же Шурик!» Он остановился, высвободил руку, повернулся к вспотевшей от восторга женщине и, глядя ей прямо в глаза тихо сказал: «Я не Шурик! Я Александр Сергеевич Демьяненко». Он произнёс это так тихо, что услышали все, и толпа сразу отступила в сторону. Только сейчас, стоя с дурацким букетом цветов посреди аэропорта, я понял, что может быть зря написал сценарий рекламного ролика, в котором самих себя должны были сыграть постаревшие Шурик и Лидочка.
Производитель сосисок захотел, чтобы в его рекламе было такое, чего ни у кого раньше не было. Ну что-то вроде «пойди туда не знаю куда, принеси то не знаю что». Больше месяца я ломал голову, написал десятки вариантов – им всё не нравится. Была даже мысль послать их, но желание заработать победило чувство собственного достоинства. Меня водили по цехам, показывали, как забивают несчастных коров, как их тела перемалывают в фарш и как потом этим фаршем набивают сосиски. Они были уверены, что я намек понял и завтра обязательно принесу гениальный сценарий.
Я приехал домой, воткнул в видеомагнитофон первую попавшуюся кассету и сел на диван ужинать. На экране замелькали знакомые кадры Гайдаевской «Операции Ы». Я помнил каждый кадр, знал наизусть каждую фразу, но все равно ловил себя на мысли, что не могу оторваться от экрана. Ступор продолжался до тех пор, пока Лидочка не наколола вилкой сосиску и не произнесла: «Горчички»… И я понял, вот оно!…
Заказчик плакал от счастья, когда на следующий день я рассказал ему идею – пригласить Александра Демьяненко и Наталью Селезнёву, чтобы они заново сыграли этот знаменитый эпизод из фильма «Операция Ы или Новые приключения Шурика» с поеданием сосисок. Не помню какими правдами и неправдами мы добыли их телефоны. Решили, что нужно сначала договориться с Александром Демьяненко, но в Питере никто не брал трубку. Поэтому позвонили в Москву и долго пререкались с домработницей Натальи Игоревны, пока она не передала телефон своей хозяйке, та не стала строить из себя звезду и сразу согласилась, оговорив лишь одно условие – гонорары за съемку мы должны отдать ей, а она сама рассчитается с Александром Сергеевичем. И предупредила, что уговорить его сниматься в этой роли сможет только она и звонить ему больше не нужно. Действительно, на следующий день все было решено. И вот они стоят рядом – кумиры моего детства, но только он – с глазами полными тоски, а она – с сияющей улыбкой, такой же, как и тридцать лет назад.
Всю дорогу до гостиницы Наталья Игоревна болтала без умолку, подтрунивала над Александром Сергеевичем, расспрашивала о предстоящих съёмках и шутила, что сниматься в купальнике будет только за очень большие деньги. Бывшая обкомовская гостиница, к которой мы подъехали – это ещё один из капризов повзрослевшей Лидочки. Она пару десятков лет назад была в Донецке на гастролях и трупа жила именно здесь. Каково же было ее разочарование, когда мы вошли в её «люкс», в котором ничего не изменилось с момента её последнего приезда – вытоптанные ковровые дорожки, прокуренные стены, полированные деревянные кровати с аляповатыми вензелями и графин с водой на тумбочке. «Советский шик», доступный ранее только избранным, сегодня выглядел убого. Мы предупреждали, что есть гостиницы поновей, но Наталья Игоревна настояла на своём и теперь, видимо, пожалела.
Чтобы снять неловкость ситуации, она попросила всех, кроме меня, выйти. Я понял, что пришло время выполнить основное требование нашей «специально приглашённой звезды» и достал из портфеля пачку долларов. Она деловито пересчитала купюры, убедившись, что там обещанные пять тысяч и спрятала деньги в свою сумочку, тем самым дав понять, что разговоры на сегодня окончены. Я попрощался и зашёл в комнату к Александру Сергеевичу, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Он сидел на кровати и накручивал диск телефона:
– Хочу позвонить в Ленинград. Анжелика, наверное, переживает, – как будто оправдываясь сказал он, – Но что-то не получается…
Уходя, я оставил на рецепции номер домашнего телефона Александра Сергеевича и попросил обязательно дозвониться. Дежурная посмотрела на меня и отрешённо кивнула, ведь я запросто общался с людьми, которых она видела только на экране. Она тут же дозвонилась и утром Александр Сергеевич долго благодарил меня за то, что он смог поговорить с семьёй.
А пока до утра было ещё очень далеко, и сделать нужно было очень много. Несколько дней назад мы арендовали студийный павильон у рекламного агентства, в котором я проработал более шести лет. Не могу сказать, что это было сделано случайно или не было другого выбора. Я, наверное, очень хотел доказать что-то своему бывшему шефу, показать, что я тоже чего-то стою и могу что-то сделать самостоятельно. Другой на его месте послал бы меня, в лучшем случае на все четыре стороны, а он согласился.
Мы вместе с художником, оператором и гримёром разобрали по кадрам нужный нам эпизод из фильма – как построен свет, как движется камера, какой должна быть декорация, что нужно из реквизита, как одевать актеров и какие им делать причёски. Пока мы работали в студии на нас не обращали внимание, поскольку никто, кроме директора агентства, не знал о наших планах. Но уже утром, когда вслед за мной из лифта вышли Шурик и Лидочка, ситуация повторилась, точь в точь, как в аэропорту – сначала всеобщий ступор, потом перешёптывание, потом приставания с просьбой сфотографироваться. Пока мы в гримёрке занимались примеркой костюмов, мой администратор, Валерий Валентинович, купался в лучах славы, отвечая на многочисленные вопросы. Он не любил, когда его называли «администратор» и предпочитал именовать себя «продюсер», хотя к продюсированию не имел ни малейшего отношения, а был банальным «найди, достань, договорись», но к чести сказать, эти функции выполнял безукоризненно.
Я думал, что к началу съёмок, как всякий артист соскучившийся по работе, Александр Сергеевич перестанет хандрить и хотя бы раз улыбнётся, но как только парикмахер развел краситель и начал делать из него блондина, как в фильме, я заметил, что по его щекам покатились слезы. Он незаметно смахнул их и уставился в одну точку, не реагируя на непрерывную болтовню Натальи Селезнёвой. Она же готова была рассказать все, что помнила и даже больше: как ей тошнило от сосисок, как она стеснялась сниматься в купальнике, как к ней приставал Гайдай, как её чуть не выгнали из института, как приятно было целоваться с Сашенькой и что они специально несколько раз запарывали дубли, чтобы поцеловаться ещё раз. Закончив с гримом и костюмами, мы вошли в студию:
– Боже мой, – воскликнула Наталья Игоревна, – всё точно так же, как в картине!
Да, мы постарались. Декорация была действительно точной копией гайдаевской, даже на столе стояли настоящая бутылка минералки и баночка горчицы из 60-х. Внутри, конечно, была не горчица, а подкрашенный пищевым красителем майонез, чтобы актриса могла спокойно кусать сосиски… Кто знал, что именно сосиски станут тем, что чуть не сорвёт нам съёмки. От заказчика мы получили целый ящик свеженьких сосисок. Перед началом съёмки сварили пачку в надежде, что их вполне хватит на десять дублей, чтобы получить желанный результат. Но ни тут то было.
Мы долго все вместе смотрели эпизод из фильма, актёры отрабатывали моторику движений, вспоминали фразы, съёмочная группа репетировала движение камеры и доводила свет. Несколько раз попробовали «в сухую», и, когда все сказали, что готовы, художник внёс сосиски и аккуратно уложил парочку на тарелку. Мотор. Камера. Начали… Лидочка накалывает вилкой сосиску, а та, изогнувшись разламывается пополам и падает на стол. Второй дубль – та же история. В третьем, четвёртом и пятом снова подвела «высококачественная» сосиска. Может быть не так накалывает? Может вилка слишком острая? Может быть переварили? А может сырую снимать? Часа три мы бились, экспериментировали, злились – все безрезультатно. Через студийное окошко за нашими потугами поочерёдно наблюдали почти все сотрудники рекламного агентства. Очередь дошла и до поварихи. Она недолго смотрела на нашу войну с сосисками, а потом спокойно ушла к себе на кухню. Через десять минут в дверь студии постучали. На пороге стояла повариха Лена и держала тарелку с сосисками.
– Я подумала, что эти, из ларька, внешне ничем не отличаются от ваших, но ломаться не будут, гарантирую.
– Ни в коем случае, – закричал Валерий Валентинович, – нужно искать возможность и снимать только сосиски заказчика. Они же нас не поймут. Как я буду сдавать ролик?
– Я вы им ничего не говорите, – тихо сказала повариха, поставила тарелку на стол и ушла.
Мы заменили хозяйские сосиски на принесённые. Они действительно ничем не отличались. И снова: «Мотор. Камера. Начали!» Лидочка протягивает вилку, накалывает… и сосиска не ломается. Ура, получилось!… Но Шурик забыл намазать «горчичку», а Лидочка уже откусила кусок – всё сначала.
– Дайте тазик, – кричит Селезнёва, – мне нужно выплюнуть эту дрянь!
К концу съёмки тазик был полон. Наталье Игоревне досталась малозавидная роль – плевать в него после каждого дубля. Дублей было много, потому что Александр Сергеевич постоянно ошибался. То снова промазывал горчицей мимо сосиски, то о чем-то задумывался и не реагировал на команду «Начали», то не попадал вилкой в сосиску. Мы смеялись, обсуждали ошибки, Селезнёва вспоминала, что на съёмках фильма она вообще два тазика нажевала. А он словно не присутствовал на площадке, вроде бы все делал, старался, но глаза были абсолютно пустыми и равнодушными. И я все ломал голову, ну что же я не так делаю, почему он так себя ведет, почему уклоняется от расспросов о фильме, почему не поддерживает заданную Селезнёвой положительную тональность съёмки. Даже на фотографии вместе со съёмочной группой он вроде бы случайно закрыл лицо рукой....
Наконец все получилось. Мы совместными усилиями добились почти стопроцентной похожести, но мне не хотелось говорить: «Съёмка окончена. Всем спасибо». Хотелось продолжать общаться, слушать смешные истории Натальи Игоревны, следить за грустным Александром Сергеевичем, чувствовать сзади восхищённые взгляды бывших коллег и приятное посапывание Валерия Валентиновича, словно это он придумал, как выкрутиться из ситуации с вялыми сосисками заказчика. Ко мне подошла Наталья Игоревна и потрепала волосы:
– Хитрый вы. Ничего, вроде бы, не сделали, не кричали, не психовали, а я как дура сожрала целый мешок дерьмовых сосисок, выложила все тайны, да ещё и ролик сняли достаточно быстро.
Мы погасили свет и пошли смотреть отснятый материал, а актёров отвезли в гостиницу отдыхать, поскольку вечером их ждала традиционная «культурная программа» в виде посещения лучшего ресторана города, а рано утром самолёт в Москву.
Наталья Игоревна вошла в холл ресторана, словно королева, в роскошном платье и бриллиантовом колье, позади нее ссутулившись брёл Александр Сергеевич. Глядя на него, складывалось впечатление, что он даже не переодевался, а после съёмок прямо в костюме лёг на кровать и заснул. Нам выделили самый удобный стол – мы видели всех, нас не видел никто. Селезнёва продолжала щебетать, смеяться и подтрунивать над Демьяненко, а он с жадностью накинулся на еду и не дожидаясь тоста, опрокинул рюмку водки, а после третьей в его глазах появилась ещё большая, чем на съёмках, тоска.
Официант принёс очередные разносолы. Мы продолжали болтать о кино, о ролях и, конечно о Гайдае: какой он хороший, какой он талантливый, как он любит актёров и как актёры любят его, как он помог начинающим опериться и почувствовать себя в профессии, как сделал из молодых и неопытных актёров настоящих звёзд, которых по сей день узнают на улице. Александр Сергеевич выпил очередную рюмку и глядя мне в глаза тихо сказал:
– Как я его ненавижу! – за столом все затихли. Я чуть не подавился от его слов и от его взгляда. – Не-на-ви-жу! Он мне всю жизнь сломал. Мне 62 года, а я до сих пор «Шурик». Какой я «Шурик»? Я должен был Гамлета играть. Меня Козинцев утвердил на главную роль, а тут Гайдай со своей «Операцией». Читаю сценарий – дурацкая комедия, подумал снимусь и все забудут. Сижу, жду звонка Козинцева: месяц, два, полгода. Потом не выдержал сам позвонил на «Мосфильм», а там говорят, что после премьеры «Новых приключений Шурика» худсовет решил отказаться от моих услуг и Гамлета теперь будет играть Смоктуновский.
Несколько лет спустя, работая в архиве «Мосфильма» и пересматривая папки с фото пробами актёров, я вспомнил этот разговор с Александром Сергеевичем и попросил работницу архива принести мне папку с пробами на «Гамлета». На первой странице были приклеены несколько фотографий молодого Демьяненко в образе принца датского, а под ними два штемпеля: первый – «Утвердить», с подписью Георгия Козинцева, второй – «Не утверждён», с подписями членов худсовета. Хочу сказать, что это был бы фантастический Гамлет. Нет, он не был бы похож на Гамлета в исполнении Смоктуновского, но это был бы гениальный Гамлет. А тогда, в ресторане, я был уверен, что это немножко алкоголь, немножко «звёздная болезнь» развязали язык Александру Сергеевичу. Какой из него Гамлет. Так, наверное, думал не только я, но и все сидящие за столом. Александр Сергеевич, видимо почувствовал это и больше тему «Шурика» и «Гамлета» не затрагивал.
– Сашенька, давай ты не будешь больше пить, – обратилась к Демьяненко Наталья Игоревна, – ты же знаешь, чем все может закончится.
– Всё будет хорошо, – ответил он и обратился к нам, – простите, я испортил вам настроение своим нытьём. Обещаю, больше не буду. Но ещё рюмочку выпью за здоровье Юры Беленького. Он вытащил меня с того света, пригласив сниматься в его «Клубничке». Дурацкий сериал, но после него меня почти перестали называть на улице «Шуриком». Простите ещё раз, обещал ведь больше не упоминать это имя.
Александра Сергеевича словно подменили, он балагурил, рассказывал о своей приёмной дочери Анжелике Неволиной, что он любит ее как родную, а она почему-то называет его «Дядя Саша». Мечтал, что приедет в Ленинград и обязательно на весь гонорар накупит ей подарков. Наталья Игоревна напряглась и что-то начала быстро шептать ему на ухо. Он кивнул ей и продолжил рассказывать, но как не старался, а разговор все время скатывался на его невостребованность, на то что он заложник одной роли, что из-за этого его так ни разу и не дали сыграть серьёзную роль.
Я слушаю, а в голове звучит его голос, который я помню с детства, голос которым говорили почти все знаменитости западных фильмов: Жан-Поль Бельмандо, Роберт Де Ниро, Джон Войт, Стив Бушеми. Я смотрел на подвыпившего Александра Сергеевича и вспоминал не Шурика, я вспоминал его Диму Горина, Илью Сохатых из «Угрюм-реки», Валерия Сергеевича из «Учителя пения», интеллигентного милиционера Шестакова из «Зелёного фургона». Он сыграл почти в ста фильмах и пусть в большинстве это были эпизодические роли, но каждая из них не оставалась незамеченной. А он был обижен, считал себя обделённым, болезненно переживал каждый отказ после проведённых проб и много пил. Он сторонился больших компаний, не любил ходить по многолюдным улицам, избегал навязчивого общения, поэтому дублирование фильмов стало спасением: его никто не видел, он сидел в тёмном помещении и вживался в образы чужих людей, после чего нам, зрителям, казалось, что не может Бельмандо и Де Ниро говорить по-другому. Как я удивился, где-то в году 80-м, когда узнал, что Донатас Банионис – это только лицо, а голос – это Александр Демьяненко.
Неожиданно в разговор вмешалась Наталья Селезнева:
– А вы ещё не знаете, как Сашенька может попадать в артикуляцию, даже не шлядя на персонаж. Он накуривает в тонстудии, поворачивается спиной к экрану, смотрит на проекционный луч и по его пульсации может в точности попадать в нужные слова. Так никто в мире делать не умеет.
После этих слов Александр Сергеевич смущённо отвёл глаза и сильно покраснел, но было видно, что он доволен услышанным. И сколько бы он не говорил о своей невостребованности и ненужности, все вокруг понимали, да и он сам понимал, что без него трудно представить советское кино.
Мы считали, что останемся незамеченными в ресторане и спокойно сможем посидеть, но официанты быстро разнесли слух о «Шурике», и к нам то и дело стали заглядывать всевозможные личности с просьбой дать автограф и сфотографироваться. Отбиваться было бессмысленно. И все сказанное Александром Сергеевичем, в очередной раз свелось к нулю. Для простых людей он навсегда остался «Шуриком». Другой бы принял это, как должное и купался бы в лучах славы, но только не он.
Утром они улетели, а через несколько дней я случайно узнал, что Александр Сергеевич по прилёту в Москву получил лишь тысячу долларов из пяти, которые были переданы Наталье Игоревне. Он был рад этим деньгам и позвонил, чтобы поблагодарить… Я понимаю, что она всё организовала и сумела уговорить Александра Сергеевича снова влезть в шкуру Шурика, но я не понимаю, почему он снова оказался в дураках.
После этого вечера я понял одно – пригласив Александра Сергеевича сниматься в своём рекламном ролике, я не преднамеренно нанёс ему очередную душевную травму. Но кто я, по сравнению с теми, кто затеял в конце 90-х съёмки «Старых песен о главном». Они уж точно знали о фобии Александра Демьяненко, но это не помешало им снова сделать из него Шурика, оправдываясь лишь благими намерениями и безграничной любовью народа, но умалчивая о всепоглощающем понятии – рейтинг.
Вся эта история с сосисками произошла в июне 1999 года. 22-го августа того же года Александр Сергеевич Демьяненко умер. При вскрытии, на его сердце было обнаружено несколько рубцов от тайно перенесённых инфарктов. И я презираю себя за то, что последний шрам на его сердце появился после того, как по моей идиотской прихоти Александр Демьяненко в очередной раз превратился в Шурика…
Прощайте, Мэри Поппинс
У каждого из нас в памяти хранятся образы, которые проникли туда много лет назад, закрепились и никак не хотят растворяться в массе новых поступлений. Мы любим порой поворошить фрагменты прошлого, где можно найти одноклассницу, в которую был когда-то влюблён, фильм, во время которого впервые с ней поцеловался, музыку, под которую сделали то, что еще нельзя было делать и… актрису, которую любил даже больше чем ту самую одноклассницу. Недоступность будоражила тогда твою фантазию, а понимание того, что ты никогда не увидишь свою мечту, кроме как на экране или на обложке журнала, заставляла влюбляться еще больше. Это как безнаказанность – буду, потому что мне все равно ничего не светит. Но судьба злая штука и иногда делает так, что мечты сбываются.
Скажите, кто не был влюблён в Мэри Поппинс? Совсем недавно миллионы мальчишек, юношей и зрелых мужчин мечтали о том, чтобы хоть на минуту оказаться рядом с нею, вдохнуть её аромат, насладиться её голосом и хоть на секунду прикоснуться к её руке. Этого было бы вполне достаточно, чтобы, умирая, считать себя счастливым. Так казалось и мне, но только до тех пор, пока мечта не материализовалась. И я на себе не испытал прописные истины – что не нужно возвращаться в сладкое прошлое, не нужно пересматривать некогда любимые фильмы и не нужно перечитывать старые книги, которые будоражили детское воображение. Не дай вам бог наяву прикоснуться к своей мечте, потому что вы с горечью поймёте, что Мэри Поппинс действительно улетела и улетела навсегда… Но как только появилась возможность, я не задумываясь отправился в Москву, чтобы встретиться со своей мечтой.
Уже на начальном этапе подготовки к съёмкам документального фильма о Наталье Андрейченко начались, как говорят, «непонятки». Она наотрез отказалась общаться с нашими журналистами и администраторами и всё свалила на своего пресс-секретаря, которая всё равно по любой мелочи бегала к «боссу» советоваться: то согласовывала сроки, то место съёмки, то количество вопросов. Бесконечно долго оговаривались темы, вокруг которых может строиться интервью, а которых ни в коем случае нельзя касаться. И когда, казалось, всё было согласованно, пришло последнее и самое обескураживающее сообщение – интервью будет стоить минимум две тысячи долларов. Слову «минимум» тогда никто не придал особого значения, но именно оно оказалось ключевым в дальнейшем развитии событий.
Мы долго искали мастерскую «знаменитого скульптора Потоцкого», которую, как нам сказал личный секретарь Натальи Андрейченко, покажет любой прохожий. Но прохожие с недоумением выслушивали наш вопрос и о мастерской, и о «знаменитом скульпторе Потоцком» и равнодушно продолжали свой московский бег. Мастерской оказался сырой подвал недалеко от Пушкинской площади, уставленный десятками невостребованных чугунных голов, по которым, только прочитав нацарапанные внизу фамилии, можно было понять, что это голова Высоцкого, это портрет Андрейченко, а вон там пылится бюст певца Юлиана.
Именно здесь, среди этого творческого хлама, должна была состояться встреча с мечтой. «Мечта» сидела в соседней комнате за огромным столом, уставленным всевозможными блюдами и с удовольствием ела борщ. Вокруг неё хлопотала парикмахерша, пытаясь, не отрывая «звезду» от приёма пищи, навести у неё на голове порядок. Скульптор Потоцкий, такой себе опереточный бородач с надменным взглядом, сидел на противоположной стороне стола, вожделенно смотрел на свою гостью и что-то непрерывно ей говорил. Наталья Эдуардовна на его пылкие речи никак не реагировала, а была занята двумя вещами, которые ей явно доставляли большее удовольствие – поеданием аппетитно пахнущего борща и сотворением причёски на её голове. Судя по степени готовности волос, было понятно, что интервью начнётся не раньше, чем через час.
Помимо интервью, мне как режиссёру нужно было придумать ещё какой-то ход, чтобы оправдать съёмку нашей героини в мастерской художника. И первое, что пришло в голову – это предложить хозяину подвала сразу после интервью написать портрет Натальи Андрейченко. Он моментально согласился, но посетовал, что пишет только обнажённую натуру. На что прервавшая поедание борща Наталья Эдуардовна отреагировала короткой фразой:
– Так что мне теперь прикажешь перед ними ещё и голой задницей крутить?
– Что ты, Наташенька, – замахал руками скульптор Потоцкий, – ты будешь моей первой моделью, которую я буду писать в одежде. Это для меня такая честь!
– Ну хорошо, – согласилась она и зачерпнула очередную ложку борща, – Только чтобы похожей нарисовал, а то я тебя знаю.
Скульптор Потоцкий раболепно закивал, и тут же бросился искать среди всевозможного хлама, сложенного в углу комнаты, подрамник с чистым холстом. Этот короткий диалог внёс какое-то смятение. Где-то в глубине моей души сиял образ «Леди Совершенство», но перед собой я видел бой-бабу с хриплым голосом и властным характером. Может быть я ошибался тогда или ошибаюсь сегодня? Может быть я просто чего-то не заметил и чего-то не понял? Ведь сколько мужчин, знавших её, во время интервью говорили нам о том, что нет на свете лучшей женщины и лучшей актрисы чем Наталья Андрейченко.
В глазах композитора Максима Дунаевского загорались шальные огоньки, когда он вспоминал об их первой встрече, о свадьбе, о рождении сына. Он говорил, что уже давно простил ей измены и пьяные загулы, что очень жалеет о расставании, вспоминает как плакал, когда узнал, что она уезжает жить в Америку и забирает с собой их сына. Он готов был бесконечно говорить о том счастливом времени, когда пышнотелая Настя из «Сибириады» у него на глазах превратилась в роскошную Любу из «Военно-полевого романа», а затем в элегантную Мэри Поппинс. И как потом он ненавидел тот день, когда она согласилась играть княжну Лопухину в американском сериале «Пётр Великий», когда сериальная любовь Петра к молоденькой княжне переросла в любовь реальную между актером Максимилианом Шеллом, игравшем русского царя, и его Наташкой. Со слезами на глазах он будет вспоминать, как она в то время убегала по ночам из дома, как придумывала отговорки, почему не вернулась вовремя со съемок. Как после окончания работы над фильмом, накрывшись одеялом, она часами будет шептать в телефонную трубку недавно выученные фразы на английском языке. А потом однажды скажет: «Я ухожу», а он еще долго после этого будет оплачивать гигантские международные телефонные счета. Но сколько бы его не спрашивали, какую из своих мелодий он считает лучшей, Максим Дунаевский не задумываясь отвечает: «Музыка к фильму о Мэри Поппинс. Потому что я писал ее, когда был влюблён в Наташу».
Пётр Тодаровский, которого мы чудом перехватили в коридоре Мосфильма, согласился дать короткое интервью только после того, как узнал, что мы хотим поговорить с ним о Наталье Андрейченко. Он с придыханием вспоминал о том, с каким наслаждением снимал эпизоды «Военно-полевого романа» с ее участием.
Роман Балаян, который не особо жалует журналистов, как только узнал, о ком пойдёт речь, моментально вышел во двор киностудии Довженко, чтобы рассказать, как снимал Андрейченко в «Леди Макбет Мценского уезда». Что уж говорить о Леониде Квинихидзе… Он ведь собирался снимать в роли Мэри Поппинс Анастасию Вертинскую, но увидев на одной из вечеринок у Максима Дунаевского его молодую жену, тут же позвонил Анастасии и сказал, что она не подходит на эту роль.
А вот гламурный московский сводник Петя Листерман, не скрывая подробностей и не стесняясь в выражениях, рассказал о том, что он сейчас подыскивает для Натальи Андрейченко выгодную партию и что она недолго походит в «девках» после своего скандального развода с Максимилианом Шеллом. Знал ли тогда Петя Листерман о существовании бойкого певца Юлиана, который в своих откровениях едва не перешёл грань дозволенного, рассказывая нам о своей любви к актрисе: «Она с детства спасала меня от плохого настроения.... Я прихожу к ней, и она даёт мне силы… А когда она переводит фильмы с английского на русский у меня дома, простите, в спальне… Сразу секс у всех в голове!!! Да, у нас роман, мы просто дружим! Постель – это не самое главное.... Журналисты все за нас придумали… Они говорят, что Юлиан развалил голливудскую семью, а я с Шеллом даже не знаком!»
Во время интервью певец Юлиан постоянно поправлял элегантную кепку, поминутно припудривался и требовал от оператора не брать слишком крупный план и не снимать его снизу. Было ещё много его словесных возлияний, которым можно было верить или не верить. Но его утверждение, что «она единственная российская актриса, которая покорила Голливуд, снявшись в мировых фильмах», вызвало сомнение. Весь багаж «голливудского покорения» – это «Свеча во тьме», творение американских и эстонских кинематографистов начала 90-х, пошленькая комедия «Маленькая Одесса», где, как и все наши кино-эмигранты, Андрейченка играла русскую эмигрантку. Ещё малюсенькую роль в одном из эпизодов сериала «Доктор Куин, женщина-врач» и фильм «Современные вампиры», где ее фамилии нет даже в заглавных титрах. Ну, да бог с ним, с эти Голливудом. Юлиан развеял главный миф всех неожиданно помолодевших звезд: «Она просто подошла к зеркалу и сказала: «Я не люблю такую Наташу, мне не нужно такое тело, мне не нравится вот это всё, что я вижу»… И она похудела. Я знаю, что ни одной пластической операции у неё нет, – убедительно произнёс Юлиан и почесал кончик носа, – Она даже у меня спрашивала: «А что такое ботокс?»
Тот, кто смотрел сериал «Теория лжи», поймёт что означает это невинное почёсывание носа…
Наталья Эдуардовна вышла к нам через два часа. Вся в кучеряшках, улыбающаяся и уверенная в себе. Она уселась в приготовленное ей кресло и начала говорить. Её, казалось, не интересовали вопросы журналистки, она начала свою игру, в которой должна была предстать перед нами и перед зрителями в образе загадочной звезды, вкусившей голливудского греха и через слово сыплющей американизмами в виде «май лайф», «кеш» и «мирикел». Мы слушали о духах, с которыми она разговаривала в своем калифорнийском саду, о сверхъестественных силах, которые давали ей возможность понимать животных, о деньгах, которые она притягивала одной только силою мысли, о глупости американских продюсеров, которые не заметили ее таланта, о детях и о Максимилиане Шелле. Этот рассказ длился довольно долго, пока наша журналистка не поняла, что если так будет продолжаться дальше, то она так и не выполнит установку руководства и не вытянет из героини главное признание – как ей удалось вылечится от алкоголизма, сколько миллионов она отсудила у своего американского мужа после развода и что она ощущала после своей клинической смерти. И найдя небольшую паузу в монологе Натальи Эдуардовны, журналистка задала первый из заготовленных ранее вопросов… Лицо Натальи Андрейченко стало каменным. В глазах пропал блеск и из них покатились слезы. Она встала, опрокинув кресло, сорвала микрофон и ничего не сказав вышла из комнаты. Мы несколько минут молча сидели в полной тишине, не понимая что делать дальше, пока к нам не зашла пресс-секретарь: «Что вы наделали? Наталья Эдуардовна больше не хочет с вами разговаривать! Я не знаю какие вы найдёте аргументы, чтобы убедить её продолжить интервью». И тут я вспомнил, что вместе с нами возможности пообщаться с Натальей Андрейченко ожидал один московский журналист, которому было обещано несколько минут после нас. Я предложил, а что если он будет беседовать с Натальей Эдуардовной, а мы тихонечко все это запишем на камеры. Через несколько минут пресс-секретарь вернулась и сказала, чтобы мы готовились к съёмке – она согласна.
Парнишка уселся на место нашей журналистки и начал раболепно задавать слащавые вопросы о детстве, о первых актёрских порывах, об учёбе, о первой любви и о первых ролях. Все потекло как по маслу: «…Я была всегда отличницей, круглой, а по поведению у меня всегда были исключительно двойки!…» «…На экзаменах после двух строчек басни мне сказали «спасибо», и я поняла, что с треском провалилась…» «… Я была единственной студенткой, кому Бондарчук разрешал сниматься…» «…Я никогда в жизни не знала, что всё то, что я люблю, всё то, что я пою, это и есть Максим Дунаевский…Я влюбилась в этого человека…» «…Он стоял в костюме Петра, и я глаз не могла отвести от него, меня просто к нему так тянуло, что я не знала, что мне делать…» «…Алла Пугачёва сказала мне однажды: «Аристократка ты моя! Если ты не научишься в этой стране людей на три буквы посылать, ничего у тебя не получится!..»
Московский журналист не задал ни одного каверзного вопроса, но Наталья Эдуардовна сама того не подозревая рассказала обо всем, что интересовало нашу журналистку. Она слово в слово повторила почти всю интернетовскую желтизну, добавив немного своей непосредственности: «В то время мы очень сильно все гуляли. В том числе и я. Все говорят: Париж, Париж… А я не люблю Париж, потому что нельзя здесь раздавить бутылочку водочки с селедочкой за углом или в подъезде!»
Потом без слез рассказала про то, как попала в страшную аварию в Америке и только чудом осталась жива, потому что в 30-ти градусную жару зачем-то вырядилась в кожаный костюм, и что именно он спас её от смерти под колёсами автомобиля: «Я уже ничего не боялась. Я уже понимала, что я умираю, я знала, что это не страшно, что это не больно. Я ждала, когда по мне эта машина проедет. И уже лента пошла крутиться в обратном направлении. И вдруг последняя мысль…. Боже мой! Максимилиан не успел Митю усыновить! Я не просила, спаси меня, боже, я умираю, как ужасно! Я так хочу жить! Ничего не будет, умрёшь в две секунды. А здесь я попросила за своего ребёнка, и все произошло замечательно. Машина прокатилась, и я лежу… живая…»
В конце интервью Наталья Эдуардовна сказала: «Я недавно спросила свою маленькую дочку, как мне жить, а она говорит – делай только то, что ты хочешь. Так и живу…» – после этого она встала и избавившись от образа, в котором работала последние несколько часов, спокойно сказала, обращаясь к нам:
– А теперь я хотела бы получить свой гонорар.
Мы протянули ей конверт с оговоренными двумя тысячами долларов. Она взяла его и ушла в свою комнату. Ровно через минуту к нам выбежала испуганная пресс-секретарь и потребовала, чтобы мы немедленно зашли к Наталье Эдуардовне. Та сидела за огромным столом и ела морковные котлеты, рядом с тарелкой валялись наши деньги:
– Это не то, о чем мы с вами договаривались, – небрежно бросила она, не отрываясь от котлеты.
Мы начали оправдываться, ссылаться на телефонную договорённость, на подписанное авторское соглашение, но все было бесполезно Она спокойно парировала:
– Я не дешёвка, чтобы работать за такие деньги. Я запрещаю вам использовать этот материал до тех пор, пока не получу положенный мне гонорар, – Мы поинтересовались, сколько же она хочет за это интервью, – Час моей работы на съёмочной площадке стоит десять тысяч долларов, а я с вами провозилась больше трёх часов. Вот и считайте.
Это была катастрофа. В такую ситуацию мы никогда еще не попадали. До этого ни одна звезда, о которой делался фильм, не брала ни копейки, понимая, что сам факт того, что о тебе снимают фильм и есть самая большая плата за твой талант. Я выгнал всех из комнаты и остался с Натальей Эдуардовной один на один. Находясь в стрессовом состоянии, я не помню, что ей говорил, какие аргументы приводил, но в конце своего монолога сложил деньги обратно в конверт, положил его перед ней и уходя сказал:
– Это всё, что мы можем вам заплатить. Решайте сами брать их или не брать, быть фильму или не быть. В любом случае это было самое запоминающееся интервью в моей жизни.
Через несколько минут она вышла. Снова улыбалась и шутила, как будто ничего не было:
– А вот и я. Гриша, ты же никогда не рисовал девушек в одежде! Я специально так оделась, видите, практически голая.
На ней действительно было полупрозрачное шифоновое платье. Григорий Потоцкий дрожащими руками установил холст и начал писать обещанный портрет. Он не использовал кисть, а зачерпывал краски мастихином, такой металлической лопаточкой и быстренько наносил ее на холст. При этом он постоянно что-то бормотал, то о ее неземной красоте, то о своем таланте, то о каких-то своих проектах, на которые она обязательно должна найти для него деньги. С первых мазков я понял, что коллекцию Потоцкого скоро пополнит еще один невостребованный «шедевр». И счастье его, что сидела Наталья Эдуардовна в стороне и ничего не видела. Неожиданно она прервала лепет Потоцкого и задумчиво произнесла:
– Представляешь, Гриша, никогда не загадывала такого желания за всю свою жизнь… Да, я хочу зарабатывать много денег… Понимаешь… Нет не зарабатывать, а получать! Получать деньги за восхитительную творческую работу, – а потом повернулась к сидящей в углу журналистке и, глядя ей прямо в глаза продолжила, – Кто-то же должен нести людям свет, а не только чернуху. Не рассказывать про клинические смерти, да про алкоголизм… Кто-то же должен оставить что-то светлое.
К этому времени Потоцкий решил, что портрет готов, и с гордостью развернул холст, чтобы Наталья Эдуардовна могла увидеть его творение. Финальная сцена из гоголевского «Ревизора» не передала бы всю полноту эмоций, которые промелькнули в глазах Натальи Андрейченко. И если бы не мы со своими камерами, то висеть бы этому «шедевру» на шее скульптора Потоцкого. Придя в себя после секундного шока, «Леди Совершенство» стала возле портрета и, глядя в камеру сказала:
– Поздравляю, это опять я! Красивая, восторженная, такая, как всегда, какой меня помнят…
Один в поле чудес
Зрителям, которые ещё в начале 90-х были подсажены на наркотик под названием «Капитал-шоу Поле чудес», трудно представить, что улыбчивый усатый обаяшка, щедро раздающий подарки, вовсе не так обаятелен и улыбчив. Что он, как и миллионы обычных людей, люто ненавидит свою работу и рад бы её бросить, но… Есть много «но», которые не позволяют ему это сделать. И он снова и снова, на пороге съёмочной площадки, незаметно для окружающих, нажимает кнопку «вкл» и на несколько часов превращается в милого балагура, а после команды режиссёра: «Стоп, снято!», также незаметно нажимает кнопку «выкл» и превращается в самого себя. С лица стёрта улыбка, парадный смокинг спрятан в шкаф, а усы снова обжигает любимая сигарета.
Работая над сценарием о Юрие Николаеве, я однажды утром обнаружил на своём столе записку от руководителя проекта: «Сегодня нужно срочно позвонить Якубовичу и договорись об интервью. Оказывается, он давно дружит с Николаевым». Я сразу вспомнил о блокноте нашего администратора. Это был волшебный блокнот. Я бы многое отдал, чтобы тайком, как секретный агент, перефотографировать каждую страницу или даже украсть его…
Спрятав в стол только что купленную мной бутылочку коньяка, администратор достал из портфеля тот самый истрёпанный блокнот, пару минут порылся в нем и, с наслаждением выводя каждую цифру, написал на листочке номер мобильного телефона Якубовича и протянул его мне. Леонид Аркадьевич снял трубку после первого же гудка. Он был просто душка – моментально согласился на интервью, смеялся, шутил, без колебаний дал номера мобильных телефонов своих редакторов и администратора и пообещал, что сам договорится о пропусках в Останкино:
– Как только приедете – сразу звоните мне. Все порешаем.
Москва встретила нас промозглым ветром и колючим снегом. Я набрал номер Якубовича, но услышал в трубке совсем другого человека – он был груб, немногословен и раздражителен:
– Какая ещё съёмочная группа? Какой к черту Киев? Какое интервью? Вы бы ещё раньше позвонили!…
Больше двух часов мы с оператором, навьюченные сумками с техникой, простояли на морозе возле проходной телецентра. Ни один из номеров, которые несколько дней назад так любезно продиктовал мне Леонид Аркадьевич, не отвечал. Опасаясь того, что интервью может сорваться, я в очередной раз набрал номер Якубовича. В этот раз он очень долго не брал трубку.
– Вы что ещё не уехали? – наконец раздражённо спросил он. И услышав, что мы все ещё ждём его у входа в Останкино, буркнул, – Вас сейчас заберут.
Почти мгновенно появился администратор «Поля чудес» и провёл нас внутрь. Мы долго шли по длинным коридорам Останкино, и я попытался разузнать, что же случилось с Якубовичем, почему он так изменился.
– Не обращайте внимания, – ответил администратор, – просто сегодня запись программы, в эти дни Леонида Аркадьевича лучше не трогать.
– Он так настраивается перед съёмкой? – снова поинтересовался я.
– Нет. Он просто ненавидит «Поле чудес», – равнодушно бросил администратор и открыл дверь редакции.
Сказав эту привычную для него фразу, администратор и не догадывался, что нанёс страшный удар по моему сознанию, в котором понятие «Якубович» и «Поле чудес» всегда жили только со знаком равенства. Слава богу, что Леонид Аркадьевич застрял где-то в московской пробке, и у меня было время ещё немного по расспрашивать его помощника о деталях этой нелюбви.
– Не помню случая, чтобы Леонид Аркадьевич хоть раз смотрел «Поле чудес» по телевизору. Он и нам, и семье запрещает смотреть, – разоткровенничался администратор. – Мы перед съёмкой даже боимся к нему подходить. Он кроет всех матом, всё ему не нравится, всё раздражает. И уж не дайте тебе боже, если на его столе не так стоит пепельница или не на том месте лежит ручка – уволит и глазом не моргнёт. В эти дни лучше вообще ему на глаза не попадаться.
В это время кто-то позвонил по мобильному, и администратор выбежал из редакции. Я уже несколько раз написал слово «редакция», и знакомство с ней стало ещё одним откровением. В моем представлении, да и в представлении миллионов телезрителей, редакция «Поля чудес» – это огромное помещение с сотнями сотрудников, бесконечными телефонными звонками, беготнёй и шумом. И где-то среди этого творческого бедлама обязательно должна быть дверь, над которой красуется огромная надпись: «Музей Капитал-шоу «Поле чудес». А за ней десятки тысяч экспонатов, подаренных трогательными участниками программы любимому ведущему. На самом деле редакция «Поля чудес» – это небольшая комнатка, в которой с трудом вместились два рабочих стола, шкаф, факс и ксерокс, а в углу возле окна – стол Якубовича, и не просто стол, а точная копия его домашнего рабочего места. Кто знал, что на эту территорию посторонним вход воспрещён. И самое главное, нет никакой двери с надписью «Музей». И есть ли он вообще? На мой вопрос о музее администратор ответил многозначительной улыбкой.
Мы тем временем расставляли свет и настраивали камеру. Я выкатил из-за стола Якубовича кресло, поставил напротив камеры и сел в него, чтобы оператор мог выстроить кадр. В это время в комнату вошёл администратор. Он застыл в дверях с выражением лица, словно у него умерли все родственники одновременно.
– Встаньте, немедленно! И поставьте кресло на место! – прошипел он.
– А что случилось? – спросил я.
Он не стал ничего объяснять, а просто вырвал кресло из-под меня и бережно поставил его на место. Отошёл, посмотрел со стороны. Снова приблизился и на несколько сантиметров сдвинул кресло. После чего ещё раз взглянул со стороны и только после этого, расслабившись уселся за свой стол.
– Я же говорил вам, что Леонид Аркадьевич не любит, когда трогают его вещи, он любит порядок во всем, – объяснил он своё поведение.
В это время в редакцию вошёл Якубович. Он с порога за что-то обматерил администратора и пройдя к своему столу, сухо поздоровался с нами. Поправил пепельницу, закурил и глядя сквозь меня сказал:
– У вас есть полчаса. Вопросы задавать не надо, я сам знаю, что сказать о Юре. У вас все готово? А почему камера направлена в другую сторону?
Поддавшись на его давление, я как мальчишка начал оправдываться:
