скачать книгу бесплатно
Волчьи стрелы. Часть первая
Павел Канаев
Добро пожаловать в удивительный мир, наполненный реальными историческими чертами Древней Руси XIII – XIV веков! Великая Сеяжа, некогда единая и сильная, только начала возрождаться после двухвекового кровавого ига степняков кархарнов, завоевавших полмира и накинувших свой аркан на сотни народов. Но в один прекрасный день к искусному оружейнику и златокузнецу Фоке, мирно живущему со своей семьей в стольном граде Сеяжске, приходит странный гость и, щедро заплатив, просит выковать золотую брошь для его зазнобы. Сам того не подозревая, кузнец оказывается втянутым в подлый заговор, в котором переплелись, как ядовитые змеи, крамольные бояре, кочевники и, разумеется, алчущие власти князья.
Глава 1. Незнакомец
Промокнув лоб рукавом своей посконной рубахи, Фока взял клещи и вынул из пылающего горна поковку. Красный и полупрозрачный, словно обрывок вечерней зари, кусок металла протяжно стонал от жара. Кузнец аккуратно положил заготовку на наковальню и занес над ней свой молот. Но скрип двери и чей-то голос бесцеремонно оторвали его от работы.
– Ты Фока? – громко спросил незнакомец. – Можно, или не ко времени пришел?
Растекаясь по полу и прокопченным бревенчатым стенам, из дверного проема в кузницу хлынул свет солнца. В ярких лучах вычерчивался, будто угольком, четкий силуэт.
– Раз пришел, так заходи! – ответил кузнец.
Наконец незнакомец подошел ближе. Гиганту Фоке он был по подбородок, но все равно высок и широкоплеч, особенно для своего юного возраста. Его карие глаза под маховыми перьями бровей отражали мерцание горна, а темно-русые волосы ниспадали чуть выше плеч, небрежно пушась на лбу поверх серебряного обруча с яхонтом. Горбинка на переносице, явно полученная в драке, и небольшой шрам на щеке лишь оттеняли почти ангельские черты мальчишеского лица.
– Чем обязан, боярин? – спросил Фока.
Хотя аксамитами, золотом и каменьями юнец вполне сошел бы за княжича. Бирюзовый шелк его роскошной, подпоясанной кушаком рытого бархата свитки
капризно морщился складками по бокам. На правом плече пылала золотая фибула в виде лука со стрелой на тетиве, что застегивала алый плащ корзно
.
– Не боярин я. Называй меня просто, Владимир. Слыхал я про тебя много. Говорят, мастер ты на все руки, лучший во всем Сеяжске. Хоть меч, хоть топор, а хоть и драгоценность какую выковать можешь.
– Выковать могу. А мастер, или нет…. Людям виднее, да только знавал мастеров и искуснее. Здесь, в Панцирной слободе много кудесников…
– Но пришел я к тебе, кузнец, – в голосе его промелькнула начальственная нотка. Однако он быстро одернул себя, снова мило улыбнулся и продолжил: – Мне тебя рекомендовали, Фока. Есть девица одна, глаз от нее не отвести. Щеки солнышка румянее, кожа – луны белее, брови – ночи чернее. Голос ее – точно ангелов пение. Медом уста ее смазаны, а в глазах бездонных – мироздания смысл… Понимаешь кузнец?
– Понимаю, влюбился ты, кажись, боярин, без оглядки, – ответил Фока, почесывая свой косматый затылок огромной пятерней, что, сожми ее в кулак, будет размером с булыжник.
– Да не боярин я, сказал же, Владимиром зови! Так вот, хочу ей брошь подарить – золотую да с жемчугом и самоцветами. Выкуешь?
Молодец вытащил откуда-то из-за пазухи желтоватый обрывок харатьи
, протянул его кузнецу. Фока взял клочок и, нахмурив брови, рассмотрел изображение.
– Искусно! Сам начертил? – спросил кузнец.
Владимир ничего не ответил – лишь сорвал со своего кушака набитую мошну, висевшую рядом с красными сафьяновыми ножнами.
– На вот! Если мало, еще заплачу.
Он кинул мошну кузнецу – тот ловко ее поймал, и увесистые серебряники звякнули в его руке задорнее бубенцов.
– Три дня хватит тебе? Сделаешь раньше, еще столько же дам.
– Постой, боярин! – поймав недовольный взгляд, он исправился: – Владимир… Эк ты скор! Я ведь со златом и серебром уж давно не работаю. Все оружие да доспех кую. Глянь!
Фока указал в сторону почерневшей бревенчатой стены, на которой распластались, точно шкуры трофейного стального зверя, несколько кольчуг. На незамысловатых дощатых столах лежали, переливаясь сиянием новизны, лезвия мечей, кинжалов, топоров, наконечники копий, грозные навершия шестоперов и булав. Кое-где валялись, как осенняя листва под ногами, стальные чешуйки для панцирей и набедренников.
– Да, знаю, Бог даст, потом и меч мне выкуешь славный. Но ведь это же ты для самой княжны Алены по поручению великого князя гривны и браслеты чудные ковал? Говорят, тем украшениям равных нет, а тебе ни один златокузнец неровня. Не скромничай, или обидеть меня хочешь?
От такого напора Фока не сразу нашелся, что ответить. Снова почесав затылок, он кинул мошну с монетами обратно Владимиру.
– Ладно, сделаю, только золотники мне для работы нужны, да побольше. А серебра раньше сроку не надобно. Не за что платить пока что.
***
Возвращаясь с шумного Ладнорского торжища, Лебедь с удивлением обнаружила у своих ворот огненную тройку отборных жеребцов, запряженную в расписную колымагу
. Окованные бронзой ворота отворились, и со двора, сверкнув золотом и шелками, вышел гость Фоки. Он ловко запрыгнул в повозку, откинулся на обшитую синим сафьяном спинку, и челядин на облучке дернул поводья. Копыта златогривых красавцев гулко забарабанили по бревенчатым, гладко стесанным плахам мостовой. Весело зазвенели бубенцы, усыпавшие гроздьями серебряных ягод тонкие красные хомуты. Тройка с ветерком пронеслась мимо нее по широкой улице, туда, где над обширным посадом парил детинец, венчавший гряду из трех высоких холмов. Оберегая городской покой, они замерли в ратном построении плечом к плечу.
Красавица Лебедь встретила мужа на дворе возле крыльца избы: подпирая резной столб, он продолжал с интересом разглядывать клочок пергамента.
– Горлица моя ясноглазая, воротилась уже.
Она ласково обняла его за талию, прижалась покрытой зеленым платом головой к широченной груди мужа.
– Милый, все трудишься, как пчелка?
Лебедь провела ладонью по его влажной от пота посконной рубахе, подвязанной грубым пеньковым шнуром.
– Что это за знатный боярин к нам приходил? Никак дружинник ближний князя нашего? Больно тройка у него хороша, да и одеждами своими за версту сияет. Поди хочет, чтобы ты ему меч выковал?
– Да нет, говорит, не боярин он. Велел просто Владимиром звать. Хочет, чтобы я для его зазнобы брошь золотую выковал, вот, глянь, голубка…
Кузнец показал рисунок жене, и ее зеленые глаза загорелись.
– Красиво… Сильно, видать, любит ее. А мне такую выкуешь?
– Еще лучше тебе сделаю, солнышко мое ненаглядное, – сказал он и нежно поцеловал Лебедь.
Фока вернулся в темную жаркую кузницу, чтобы закончить работу, но мысли его путались. Жуткое любопытство, обычно совершенно ему несвойственное, почему-то терзало все новыми вопросами. «Кто же этот Владимир, если не боярин? Почему именно сюда пришел? Все, наверное, и забыли уже, что когда-то я был златокузнецом? Зеленый, как трава на лугу, а, кажись, уже кровь в битвах проливал».
– Вот стервец! Сказал же, раньше сроку серебра не надобно! – воскликнул он, когда увидел прямо на своей наковальне ту самую распухшую от монет мошну. Под ней была зажата какая-то записка, тщательно выведенная стройным уставом
, какому мог позавидовать даже летописец.
«Через три дня по полудню жду тебя в роще за Струпными вратами, с брошью. Поспеешь в срок и сделаешь ладно – еще серебра получишь. А не по нраву мне твоя работа будет, головы не сносить тебе… Шутка!».
– Экий шутник, дошутится когда-нибудь, – с ухмылкой сказал Фока.
***
Раскатом грома хриплый басистый крик огласил княжий двор, потонувший в зелени каштанов, яблонь и смородины. Казалось, даже кроны деревьев всколыхнулись, а пичужки умолкли и замерли на ветвях.
Бедный конюх великого князя стоял, потупив глаза в землю, и боялся пошевелиться. На недавней соколиной охоте княжич наследник Яромир превзошел в озорстве даже самого себя: едва не убился в чистом поле, каким-то чудом удержавшись на необузданном Буяне.
– Да я тебя в кипятке сварю, бездарь проклятый! Да на кой такие, как ты, вообще землю-матушку топчут? Из-под носа твоего мальчишка сопливый жеребца самого резвого умыкнул! Если бы шею дурень сломал – ты бы виновен был!
Как никогда, князь Невер походил на разъяренного быка: приземистый, тяжеловесный, с наклоненной вперед головой и налитыми кровью выпуклыми глазами. Его пушистые совьи брови топорщились, а борода с легкой проседью трепетала, как трава под дуновением ветра.
– Княже! – вдруг раздался знакомый голос. По аллее цветущих каштанов стремительно приближался дворский воевода Дмитрий. На стальной черепице его полированного панциря, туго переплетенного красными ремнями, леденели солнечные блики. Из-под короткой пластинчатой брони Дмитрия струились зернистый подол кольчуги и край поддоспешной рубахи, окаймленный ярким орнаментом.
– Государь, разговор есть!
По выражению лица воеводы Невер сразу понял, что это не для посторонних ушей. Он хмуро кивнул другу головой.
– С тобой, аспид, я еще разберусь! Пока судьбу твою не решил, но мало не покажется! – бросил князь напоследок конюху.
Небрежным жестом он позвал за собой Дмитрия, и они отправились по аллее в сторону дворца, сияющего, будто ларь резной кости. Между двумя белокаменными палатами в три яруса протянулись длинные сени, над которыми вырастал бревенчатый теремной этаж. Раздвоенные окна улыбались расписной слюдой, а тесовые шатры
, венчавшие терем, вонзались в небо пестрыми наконечниками копий. Над резным дубовым крыльцом взгромоздилась толстобокая кровля – бочка, похожая на нос перевернутой кверху килем ладьи.
Не дойдя до палат, они свернули к затаившейся в тени раскидистых дубов запруде. В этой части двора было тихо и укромно, ведь все хозяйственные постройки – кузни, мыльни, конюшни, медовуши – находились в другом конце.
– Ну, Дмитрий, чем порадуешь меня?
Князь уже немного пришел в себя; кровь отхлынула от головы, и глаза его снова стали синими, как небо.
– Княже, людишки мои верные из посадских нашептали, что по полудню Ладим?ра, княжича гривноградского, в Панцирной слободе видали и на Ладнорском торгу. Говорят, бахвалился он, что Гривноград теперь над Сеяжском главенствовать будет, а тебя, государь, ослом трусливым бранил.
– Как? Брешут, гады! Княжич с отцом вместе на рассвете отбыл, ты же сам их до ворот градских провожал! Кто эти людишки твои? Почто брешут и смуту сеют?
– Не думаю, княже, что брешут. Люди проверенные, да и стали бы они? Ведь знают, что вскройся обман, головы им не сносить.
Прищурившись, воевода наморщил удлиненный залысинами лоб. Лицо его поблескивало капельками пота.
– Государь, тут нечисто что-то, как пить дать. Мы с дружинниками выведали, что потом тройка его через Солнечные врата в сторону Златолесска укатила. Поехали по следу. В двух деревнях его еще видали, а после Ловья его и след простыл. Но соглядатаи божатся, что сам княжич это был.
– Ты что, думаешь, не уехали они, хотят предать наш союз?
Воевода присел на дерновую скамью, положил рядом с собой высокий конический шлем с кольчужной бармицей
.
– Бог его знает, государь. Кому же можно в наше время верить? Хотя, не похоже. Гривнограду союз этот как никогда нужен. Праденский рыцарь с запада опять попер, оправился от поражения у Ястребиного холма, раны зализал. Сам знаешь, княже, как Гривноград на помощь твою уповает.
– Да как же не помочь? Ведь они подсобили нам иго степняков поганых сбросить. Если бы не их подмога, до сих пор бы кархарну дань платили. Не верю, вчера только рукобитие заключили. Да моя Аленушка – лучшая партия княжичу гривноградскому!
– Твоя правда, государь. Кстати, кузнец Фока с Панцирной слободы ведь знаком тебе, княже?
– Отчего же не знаком? Искусный мастер. Таких по пальцам перечесть. Да и честен он, цену не задирает. За гривну золотую для княгини я ему еще сверху серебра дал, так ладно получилось. А причем тут Фока?
– Да говорят, к нему Ладимир, княжич, сегодня в Панцирную слободку наведывался. Самого его заприметили, как со двора кузнеца выходил, да и тройка его у ворот стояла.
– Так чего же ты ворон считаешь? Надобно его под микитки взять, да в темницу приволочь. На дыбе соловушкой запоет!
Князь нервно провел ладонью по волнам своих каштановых волос, раздвоенных на массивном лбу.
– Государь, стоит ли? Коли он в чем худом замешан, надобно его постеречь, может статься, кузнец нас на остальных смутьянов и выведет.
– Ну смотри, дело это тебе лично поручаю. Не подведи!
– Хоть раз подвел? Кровь в сечах за тебя проливал, живота не жалел…
– Ну, будет, будет! Знаю все, на тебя лишь и уповаю!
Невер хлопнул воеводу по стальному наплечнику, пристегнутому к пластинкам панциря сыромятными ремешками, и отправился во дворец.
***
Диву давался каждый, кто видел, как колдует Фока над золотом или серебром. Так ловко его огромные загрубевшие руки управлялись с крошечными молоточками и резцами златокузнеца. Но еще чудеснее оказывался результат: изящество и тонкость работы никак не вязались с внушительным, почти лихим обликом мастера. Возможно, именно поэтому, где-то в глубине стесняясь своего таланта, он и решил посвятить себя грозному оружию и доспеху. Однако навыков не растерял – брошь вышла на славу и была достойна самой взыскательной госпожи, хоть вирейской императрицы.
Кузнец неспеша шел туда, куда наказал ему Владимир в оставленной записке. Людная улица шумела бурной рекой, а вместо набережных с обеих сторон вставали заостренные частоколы и дощатые заплоты. Кое-где над ними игриво выглядывали своими резными косящатыми окнами терема; в беспорядочном танце поднимались шатры, толстобокие бочки и разномастные кровли богатых дубовых хором на подклетах
. По соседству едва заметно серели верхушки скромных изб, украшенные лишь фигурными коньками и незамысловатыми полотенцами
. Над острыми грядами крыш светились маяками купола многоглавых каменных соборов – шлемы, луковицы, полусферы.
То и дело Фока настороженно оглядывался – люди брели по своим делам. Пронзая толпу, повозки с товарами продолжали тянуться к торгу, раскинувшемуся на берегу могучего Ладнора. Ничего необычного. Но кузнеца не покидало странное, тревожное чувство преследования.
«Не ходи туда, Фокушка! Зачем ему тебя у черта на куличках ждать, в укромном местечке? Никак худое что-то замышляет», – он снова вспомнил предостережение своей жены, но все же не отступился.
– Здрав будь, кузнец! Принес? – раздался откуда-то сверху веселый голос, стоило только Фоке прийти в назначенное место. В небольшом ольховнике неподалеку от посадских ворот было тихо – окольные валы и стены приглушали городской шум.
– Принес, боярин, – ответил кузнец. За спиной он услышал шлепок и почувствовал порыв ветра, будто кто-то спрыгнул с дерева.
– Сказал же, не боярин я! Ну да ладно, показывай…
Фока развернулся. Перед ним стоял Владимир, но выглядел он совсем не так, как в прошлый раз. Вместо роскошных шелков на нем висела мешком серая суконная накидка, вотола, из которой торчали рукава и подол грубой бедняцкой сорочицы. На лбу уже не сияло серебро, а уныло чернел потрепанный ремешок.
– Ну, показывай, что сотворил!
Фока развязал кожаный кошель, достал оттуда золотую брошь и протянул ее Владимиру. На мозолистой громадной ладони кузнеца переплетались в танце, сливаясь воедино, две великолепные птицы – аист, раскинувший в стороны крылья, и длинношеяя степная дрофа с распушенным, словно у павлина, хвостом. Взяв украшение, юнец поднес его к лицу и стал пристально разглядывать каждую мелочь, каждое золотое перышко, хохолок, лапку. Все выглядело живым и объемным, казалось, подкинь брошь в воздух – птицы оживут и полетят.
– Если хочешь ее самоцветами изукрасить, могу алмазника посоветовать, в Ладнорском конце живет. Равных нет ему, – сказал кузнец.
– Не брешут про тебя, и впрямь кудесник ты, Фока! Ну, как и договорились, вот, бери остальное, заслужил.
Владимир потянулся к поясу, но вдруг замер и насторожился. Где-то совсем рядом тихонько треснула ветка, зашелестела листва.
– Ты кого с собой привел?
– Стоять, собаки!
Из густых кустов выскочили двое, одетые как простые посадские, но стать и косая сажень в плечах выдавали в них ратников. Один из них метнулся коршуном к Фоке, приставил к его горлу изогнутый кинжал с посеребренной рукояткой. Кузнец опешил, однако сразу узнал нападавшего: его рыжая курчавая борода и высокий валяный колпак с отворотами постоянно маячили в толпе, когда Фока оборачивался, почуяв что-то неладное.
