скачать книгу бесплатно
Трещал огонь, пахло пряностями и вином, на подоконнике блаженствовала толстая старая кошка. Ее звали Метхен.
– Фердинанд умер?
– Если бы, – регент махнул рукой и побрел от стола к камину. – В Эпинэ всплыл Альдо Ракан, а Робер Эпинэ умудрился разбить Леонарда Манрика. Ты будешь смеяться, но собранная тессорием сволочь, которую он назвал Резервной армией, перешла на сторону мятежников. Леонарда, судя по всему, прикончили свои же. Маркиз Сабве, к несчастью, удрал. Видимо, в Каделу, так как в Олларии не объявлялся, а Ворон для него хуже Ракана. Сообщить в столицу о поражении Сабве, по великой своей занятости, забыл.
– Трус, – не выдержал Ариго, – заяц свежеванный!
– Не больше, чем братец, – буркнул Ноймаринен, буравя взглядом безответную кочергу. – Весть о поражении привез теньент Куртис. Из парня будет толк, так что возьмешь его в разведчики. Заодно и расспросишь, если охота будет.
– Расспрошу, – пообещал Жермон. Регент что-то буркнул и пошевелил угли.
– Узнав про Люра и Ракана, Манрик со товарищи все бросили и сбежали. Надеюсь, недалеко, – по лицу Рудольфа плясали недобрые отблески, само лицо тоже добротой не блистало. – Принца с принцессами уроды прихватили с собой, а вот короля потеряли. Фердинанд где-то отсиделся, вылез и начал править. Через три дня Рокслеи продали его с потрохами. Что творится в Олларии сейчас, не знаю. Ансел был последним, кто мало-мальски соображал, больше там сопротивляться некому.
Ариго не вскочил, не заорал, не подавился. Он даже не опрокинул кружку, только в голове завертелось какое-то тошнотворное колесо.Генерал торопливопроглотил ставший горьким глинтвейн.
– Мне лучше поспешить.
– Нет, – регент оторвался от камина и нацелился на письменный стол. – Ты едешь со мной в Придду. Не только как генерал, но и как граф Ариго.
Жермон кивнул; свое генеральство, в отличие от отобранного и брошенного назад титула, он ценил. Да и Рудольф то и дело говорил, что родословная – дело собачье, а не человеческое. Разве что дело в Катарине.
– Монсеньор, я правильно понимаю, что мне придется стать опекуном Ее Величества?
– Не совсем. —Ноймаринен остановился у письменного стола, тронул свиток с зелеными печатями и потер поясницу. – Не терплю воевать зимой – спину ломит… Ты когда выехал?
– Пятнадцатого. Мог раньше, но возил Людвига к Айзмессер.
– Правильно сделал, – одобрил регент Талига, отправляясь к окну. – Когда соседи узнают про наши дела, они обрадуются, а радость, как известно, окрыляет. Не удивлюсь, если дриксы с гаунау попробуют полетать. И еще меньше удивлюсь, если они замахнутся на Хексберг.
А в Хексберг хорошо если осталось два десятка кораблей… Когда Альмейда уходил в Фельп, считалось, что Готфрид с Хайнрихом будут сидеть и глядеть, как Гайифа грызется с Талигом. Кесарю надоело таскать хвост императору, он был бы счастлив, если б этот хвост выдернули. Именно поэтому Сильвестр отпустил Альмейду, а фок Варзов – Дьегаррона и Вейзеля. Расчет на скрытое соперничество Паоны и Эйнрехта был верным. Пока не умер Сильвестр.
– Закатные твари, – пробормотал Ариго, – Алва знает?
– Нет, – отрезал герцог, – и когда узнает, ведомо только Леворукому и Фоме, а старый пройдоха станет тянуть до последнего и будет прав. Грех упускать такой случай.
Да, второй раз Гайифа с Бордоном вряд ли позволят схватить себя за шиворот, да еще в строгом соответствии с Золотым Договором. Закатные твари, Рокэ не должен возвращаться, будь он хоть трижды регентом.
– Значит, – подвел итог Жермон, – вы не просто регент Талига, вы еще и Первый маршал.
– Вот уж не думал, что снова влезу в эту упряжь. – Рудольф Ноймаринен приподнял портьеру. Сквозь пылающий запад стремительно прорастала ночь. Осенняя или уже зимняя?
Трое слуг – пожилой и двое мальчишек – приволокли подносы с едой, которой хватило бы на троих генералов и одного крокодила, зажгли свечи и ушли. Ноймаринен вернулся к столу, отломил кусок хлеба, обмакнул в соус и отправил в рот, под аккуратные седые усы.
– Не удивляйся, с вареной мочалкой покончено, – регент прикончил еще один кусок. – Оказывается, я голоден… И ты, между прочим, тоже.
Генерал послушно ковырнул густо приправленную сельдереем зайчатину. Рудольф был прав, есть действительно хотелось.
3
– Рад? – регент поморщился и потер поясницу. – Проклятая спина, еще хуже Манриков, тех хотя бы удавить можно.
– Чему рад? – переспросил Жермон, отодвигая наполовину опустошенный поднос, живо заинтересовавший Метхен.
– Что остаешься, – герцог неторопливо отхлебнул из кубка. Волк, который перед охотой пьет глинтвейн. Старый волк, но от этого не менее опасный.
– Что остаюсь, рад, – признался Жермон, – но не такой ценой.
– Цены мы еще не знаем, – серый взгляд скользнул по увешанному оружием гобелену, – только, боюсь, с платежами мы просрочили. Ринальди Ракан платил в девяносто седьмом году гальтарского круга, императорская семья – в девяносто седьмом следующего, Эрнани Последний дотянул до осени девяносто девятого, а мы и того хуже.
Жермон угрюмо кивнул, древние беды его никогда не занимали, но с этими Изломами что-то и впрямь не так.
– Не любишь заумных разговоров? – Регент прикрыл остывающую кружку, крышка щелкнула, как капкан захлопнулся.
– Не люблю. Чувствуешь себя петухом в мешке.
– Хорошо, не ызаргом[4 - Намек на варастийскую забаву, когда двух или более ызаргов помещают в мешок; животные начинают драться, и в конце концов в живых остается лишь один. Если подобное развлечение сопровождается ставками, ызаргов метят особым образом.], – пошутил Рудольф. – Сколько я тебя знаю?
Если считать с первой встречи – больше двадцати лет, если с первого настоящего разговора – девять. Они встретились, когда герцог Ноймаринен был первым маршалом Талига, а Жермон – столичным щенком, выброшенным в Торку. Теперь один – регент, второй – генерал, а Излом – вот он! Дриксы который год орут, что Олларам отпущен один круг, но Оллары – это еще не Талиг.
– Твоего отца я знал меньше, чем тебя, – задумчиво произнес герцог, – но Пьер-Луи был справедливым человеком.
– Справедливым, – подтвердил Жермон, потому что это было правдой. За отцом не числилось ни одного несправедливого поступка, ни одного злого слова. Только как назвать письмо, даже не письмо, записку, превращавшую графа Энтраг в пустое место и уведомлявшую означенное место, что оно незамедлительно должно отбыть в Торку и жить исключительно за счет жалованья?
Королевский указ отстал от родительского «благословения» всего на два дня: геренций Фукиано, как и все в Олларии, не усомнился в справедливости графа Ариго.
– Ты ничего не забыл. – Рудольф тяжело поднялся и двинулся к глядящему в вечер окну. – Забыть и не вспоминать – это разные вещи. Очень разные.
– Отец мертв, – Жермон посмотрел в глаза регенту, – это все, что я могу сказать.
– Мертв. – Витражи прятали звезды и облака, но не тьму. – Иначе б я говорил не с тобой, а с ним.
Метхен покончила с остатками подливы и облизнулась, показав розовый язычок; за спиной что-то сухо треснуло. Свеча…
– Эсператисты не зря придумали исповеди, нельзя всю жизнь таскать в душе пулю. Что ты натворил?
– Прошло двадцать лет, не все ли теперь равно?
– Тебе не все равно, – Рудольф принялся растирать запястье, – но будет все равно, когда ты расскажешь.
– Вы этого не узнаете, – Ариго тронул пальцами опустевший кубок, – по крайней мере от меня.
– Тебя послушать, – хмыкнул герцог, – так ты чужие души Леворукому продавал, не меньше. А хоть бы и так, время любой грех хоронит. Расскажи и забудь.
– Не могу, – выдержать взгляд Проэмперадора Севера было непросто, но Жермону это удалось, – потому что сам не знаю. И Арно Савиньяк не знал. Обещал спросить, не успел.
– Закатные твари! – регент остановился, качнулась огромная, в потолок, тень. – Так какого ызарга ты молчал?!
– А такого! – огрызнулся Жермон. – Я хотел сначала доказать… Отцу, матери, братьям… После первого ордена я попросил бы отпуск и потребовал бы ответа, но отец умер раньше. О его смерти я узнал от фок Варзов. Через полгода. Мать мне так и не написала, мне никто не написал, а Торка меня и грязным съела.
– Торка нелюбопытна, – подтвердил Ноймаринен, возвращаясь к столу.
– Отец был болен, – зачем-то пробормотал Жермон, водя пальцем по резному дубу. Почему он не помчался в Гайярэ, не бросился за советом к тому же Арно? Оскорбился? Испугался? Растерялся? Или все сразу? Теперь уже и не вспомнить. Загнанная в дальний угол боль – вот и все, что осталось в памяти от далекой, злой весны. Это было весной, и день был солнечный, до отвращения, до рези в глазах.
– Допей, – регент кивнул на свою кружку, – я не хочу.
Допить за кем-то – узнать чужие мысли. Бергеры привезли это поверье в Золотые земли вместе с кораблем на флаге и ненавистью к гаунау и дриксам. Если бергер отдает свое вино, значит, верит собеседнику до конца, а Ноймаринен наполовину бергеры.
– Что думаешь о Бруно? – неторопливо осведомился регент, почесывая за ухом незнамо как оказавшуюся у него на коленях Метхен. Прошлое осталось прошлым, а настоящим была война.
– Когда «гуси» поймут, что у нас творится, они обнаглеют, – предположил Жермон. – Шутка ли, такая возможность. Двадцать лет ждали.
– Своего они не упустят, – согласился Рудольф, – но когда и как? Попрут вперед сразу или подождут, пока мы бросимся на Ракана?
– А мы бросимся? – Ариго залпом прикончил остывшее вино.
– Оставлять столицу в руках мятежников неприлично. – Свечи плавились в серых человеческих глазах, заливая их звериным золотом. – С другой стороны, Манрики позаботились о том, чтоб в Олларии приличных людей не осталось, а приличные люди загодя вывезли семьи. По крайней мере, я на это надеюсь. На письменном столе касера и стопки, принеси.
Фляга была бергерской, и касера тоже. Жермон откинул крышку, запахло дымом и можжевельником, Ариго любил этот запах, он не напоминал ни о чем, кроме Торки. Торка жила войной, Оллария – миром, но сейчас все смешалось.
– Мы не должны оголять границу и не должны отвлекать Алву от Бордона и Гайифы, но Лионель… – начал было Жермон и осекся.
– Вот именно, – подтвердил Рудольф, принимая касеру. – Если Савиньяк уйдет, гаунау пожалуют в Кадану и внакладе не останутся. Мы потеряем Северный Надор вместо Северной Придды, и потеряем надолго.
– Значит, Ракана должен есть Дьегаррон. Если только не зашевелятся «павлины».
– Вот слова умного человека, у которого в столице никого нет, – регент усмехнулся, кошка перевернулась на спину, игриво дернув лапкой. – Ничего, отгоним кабанов, дойдут руки и до залезших в капусту зайцев, а пока пусть жрут, не до них!
Рудольф Ноймаринен замолчал. Он уже все решил, и отменить это решение мог только герцог Алва. Если б захотел. Или Фердинанд, если б вернулся и посмел сказать «нет».
Том первый. Из глубин
О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ни явился, – ибо я знаю, что ты придешь, – я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело.
Надпись на гробнице Кира в Персиде[5 - «Когда Александр узнал, что могила Кира разграблена, он велел казнить Поламаха, совершившего это преступление, хотя это был один из знатнейших граждан Пеллы. Прочтя же надгробную надпись, Александр приказал начертать ее также и по-гречески». Плутарх. Избранные жизнеописания.]
Чистая правда со временем восторжествует…
В. Высоцкий
Часть первая
«L’IMPERATRICE»[6 - «Императрица» – высший аркан Таро. Символизирует соединение внешнего и внутреннего могущества, уравновешенного разумом, указывает на то, что некий процесс близок к завершению, можно надеяться на успех, все происходит естественно, без напряжения. Может говорить о предстоящем рождении ребенка, а также указывать на деспотичную особу женского пола, у которой отсутствует способность критически оценивать свои действия. Перевернутая карта (ПК) указывает на бесполезный труд, безрадостность, упадок творческих сил, домашние хлопоты, материальные затруднения, часто мщение, семейные неурядицы, служебные трудности.]
Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда она враждебна
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Оллария
399 года К.С. 11-й день Осенних Волн
1
Первый маршал Талигойи не обязан самолично чистить лошадей, но что делать, если никого не хочешь видеть, а каждый день превращается в пляску то ли среди тухлых яиц, то ли среди ядовитых змей? Тут сбежишь не только на конюшню, но и на кладбище. Покойники ни о чем не просят и ничего не требуют, а выходцы… Живые бывают отвратнее. И опасней.
– Ну что? – тоскливо спросил герцог Эпинэ своего жеребца. – Что скажешь?
Дракко ответил коротким фырканьем и чувствительным тычком в плечо. Робер решил, что в переводе с лошадиного сие означает: «Хватит отмерять, пора отрезать».
– Уверен? – рука герцога скользнула по огненной гриве, такой же, как у иноходца из то ли снов, то ли видений. Дракко еще разок фыркнул и ухватил хозяина за ухо. Не больно, а в шутку. В отличие от Робера полумориск был в отменном настроении и желал одного – пробежаться.
– Успеешь, – заверил Эпинэ расшалившегося друга, – мы с тобой еще погуляем, а сейчас мне нужно еще кое к кому…
«Кое-кто» прижал уши, но войти позволил. Моро смирился с присутствием Робера, но больше не подпускал к своей особе никого. Даже тех, кого знал по прошлой жизни. Королевские конюхи, воспринявшие перемены с философским спокойствием, обходили черного змея по стеночке. В их присутствии мориск не желал ни есть, ни пить, смотрел зверем и норовил врезать любому, до кого удастся дотянуться.
Конечно, управа бывает и на таких: жажда сломит любую лошадь, но Эпинэ наорал на умника, предложившего оставить строптивца без воды. Робер не мог предать Моро, ведь он был тенью клятвы, о которой знали только Повелитель Молний и Повелитель Ветров. По крайней мере, Роберу хотелось думать, что Алва знает. И Первый маршал Талигойи самолично таскал ведра и мешки, возился со скребницей и проминал осиротевшего жеребца, несмотря на ревность Дракко и скрытые ухмылки конюхов, вбивших в свои дурные головы, что Эпинэ приспичило прокатиться на чужой лошади.
– Здравствуй, – маршал Талигойи медленно протянул руку к черной шее. Моро не отшатнулся, но и не потянулся вперед, а остался стоять, как стоял. Жили только глаза, да вбирали знакомый, но все равно чужой запах влажные ноздри. Гематитовая статуя из мертвого города, которая вдруг почти ожила.
– Есть будешь? – спросил герцог, он всегда спрашивал, хотя Моро никогда ничего не брал из рук. Не взял и сейчас. Эпинэ выждал пару минут – пусть в очередной раз привыкнет к неизбежности – и, взявшись за недоуздок, велел конюхам приниматься за уборку. Моро коротко и зло всхрапнул, превратившись на мгновенье в живую лошадь.
Робер с радостью бы забрал Моро в родовой особняк, но жизнь Первого маршала Талигойи протекала где угодно, но не в построенном Рене Эпинэ доме на улице Синей Шпаги. Оставить вороного там означало обречь его на заточение в деннике, от чего даже лучшая лошадь за месяц выйдет из порядка[7 - Вышла из порядка (спец. термин) – лошадь стала вялой, потеряла аппетит, неохотно движется во время тренинга, снизила упитанность, стала хромать и т. д.]. Робер выбрал меньшее из зол и привел мориска в дворцовые конюшни. Альдо это не нравилось, коню тоже.
– Монсеньор, осторожней!
Никола… Разыскал-таки. От настырного коротышки уйти не проще, чем от судьбы.
– Успокойтесь, Карваль, – Эпинэ скосил глаз на вновь окаменевшего мориска, – смерть от лошадиных копыт мне не грозит.
– Так то от лошадиных, – скривился южанин, – а этот зверь похлеще Чужого будет.
– Ничего он мне не сделает, – отрезал Робер. – Что случилось? Ведь просил же…
– Вас хотят видеть.
Раз «хотят», значит, речь о Его Величестве Альдо Первом Ракане. Никола, хоть и прыгнул из капитанов Талига в генералы Талигойи, благодетеля не возлюбил, избегая называть того по имени, не говоря уж о титулах. А Робер так же упрямо называл, тем более что считать Альдо другом мог уже с трудом. Когда-то это выходило само собой, но чем дальше, тем больше походило на вранье.
Робер угрюмо глянул на суетившихся конюхов, и те, не дожидаясь окрика, замахали вилами еще чаще. Пять минут сюзерен подождет, не стоять же Моро целый день среди навоза. Эпинэ поймал довольный взгляд Карваля – радуется, что его «Монсеньор» не мчится к королю, задравши хвост. Любопытно, что б выбрал Никола, окажись он между Альдо и Алвой?
Повелитель Молний вздохнул, предвкушая очередной неприятный разговор. Конюхи уйдут, и верный вассал в сотый раз спросит, когда они вернутся в Эпинэ, а сюзерен в сто первый ответит, что не сейчас, и спрячется за присягу, хотя дело в другом. Нельзя бросать Олларию на милость обалдевшего от победы вертопраха и падальщиков, которых становится все больше.
Глупо звякнули вилы. Конюхи закончили работу, и Робер кивнул – уходите. Здоровенные дядьки бочком скользнули за дверь, казалось, они боятся не столько Моро, сколько чего-то, чего сами не понимают. Иноходец тоже многого не понимал и еще большего боялся. Боялись многие – заливающие страх вином солдаты, ошалевшие от ужаса горожане, шарахающиеся от людей псы. Боялись и ждали то ли зимы, то ли беды, то ли того и другого.
– Никола, – окликнул Робер, – принесите воды. Я его держу.
Карваль без лишних слов приволок четыре ведра, вылил в каменную колоду и поспешно отступил. Робер выпустил недоуздок, Моро передернул ушами, но к воде не потянулся. Не хотел, чтобы видели его пьющим, сдавшимся, предавшим. Людям бы такую гордость и такую верность! Эпинэ едва сдержал желание потрепать лоснящуюся шею. Нет, Повелитель Молний не боялся, что конь его покалечит, просто это было чем-то, на что он не имел права. Все равно что лезть в постель к жене угодившего в беду друга. Может быть, потом, когда он расплатится с долгом, он и попробует приласкать Моро. С разрешения хозяина…
