скачать книгу бесплатно
История на грани non-fiction
Кира Каменецкая
Жизнь создаёт истории лучше любого писателя. Память, неотделимая от восприятия, сохраняет воспоминания субъективными, а значит, чуточку вымышленными. Время лишь кажется линейным, тогда как на самом деле прошлое всегда внутри нас – бесконечное, живое, эхом звучащее в настоящем. И пусть в одну реку нельзя войти дважды, равно как нельзя всё начать с нуля, только мы сами решаем, станет ли наше «вчера» тюрьмой для «сегодня» или ключом к «завтра».
История на грани non-fiction
Кира Каменецкая
© Кира Каменецкая, 2021
ISBN 978-5-0055-3832-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ИСТОРИЯ НА ГРАНИ
NON-FICTION
С чистого листа
Не получится, ты слышишь,
Надо поменять карандаш.
Знаешь, иногда,
Чтоб с разбегу прыгнуть выше
Надо сделать пять шагов назад,
Пять шагов назад
Р. Дакота «Карандаш»
ПРОЛОГ
– Опять? – тихо спрашивает Рита.
– Снова, – огрызаюсь я, начиная рыться в сумочке.
Мы сидим в некогда любимом кафе, но сегодня оно вовсе не кажется мне уютным. Деревянные панели на стенах будто скрадывают пространство, отчего помещение кажется мне тесным и душным. Слишком широкий стул противно скрипит, даже тихая музыка кажется навязчивой, а желудок болит так сильно, что я смотрю на недоеденную пиццу почти с ненавистью. В то время как подруга на меня – с нескрываемой тревогой.
Стараясь не замечать её взгляда, я забрасываю в рот пару таблеток от изжоги и старательно разжёвываю их, всеми силами пытаясь подавить тошноту.
– И долго ещё это будет продолжаться? – тоже начисто потеряв аппетит, хмурится Рита.
– Видимо, пока совсем не помру.
– Это не смешно.
– А я и не клоун, чтобы тебя смешить! – наверное, мне стоит быть помягче с той, которую я знаю всю жизнь, но… – Так, ладно. Ты хотела, чтобы я выбралась из дома – я выбралась. Итог тебе виден? Прекрасно. В таком случае давай расплатимся, и я поеду домой, варить себе овсянку и прятать подальше кофе и шоколад.
Рита кивает.
– Без проблем. Если не считать того, что это не поможет. В смысле овсянка и всё прочее. Потому что дело не в том, что ты ешь. Я устала тебе повторять, что никакие лекарства и диеты не помогут там, где ты сама не хочешь себе помочь. Чтобы нормально переваривать еду – любую еду, понимаешь? – надо заново научить переваривать жизнь. А ты жизнью давишься так, будто она прогоркла. И пицца тут не причём.
– Прогоркла? – я невольно усмехаюсь. – Отличная метафора. Прямо в точку, потому что так оно есть. Всё, профессор, лекция окончена? Или ещё что-нибудь душеспасительное мне задвинешь? Не зря же всё-таки у тебя диплом в столе валяется.
– Язви сколько хочешь, но именно нечто душеспасительное тебе сейчас и нужно. А диплом мой не просто валяется. Не суть важно, веришь ты в это или нет, но я действительно помогаю людям. Могла бы помочь и тебе тоже, если бы ты позволила.
– Позволила что? Копаться у меня в мозгах? Как в кино, лежать на диване в твоём кабинете и изливать, глядя в потолок, душу? И что же я могу рассказать тебе такого, чего ты сама обо мне не знаешь, скажи?
В ответ она смотрит на меня так терпеливо и внимательно, будто я – семилетний ребёнок, которому она должна здесь и сейчас объяснить основы квантовой физики.
– В моём кабинете не смотрят в потолок, и ты это прекрасно знаешь. Там смотрят внутрь себя – это куда сложнее и порой страшнее. А душа… Ты уверена, что она у тебя ещё есть? Нет, конечно, не в том самом библейском смысле, но… С житейской, с энергетической точки зрения, ты уверена? Я вот нет. Потому что всё, что сейчас внутри тебя клокочет, всё, что делает твою жизнь прогорклой, давно уже твою несчастную душу растерзало и обглодало, как дикий зверь. А тебе остался только голый скелет.
– У души нет скелета.
– Но ты же у нас любишь метафоры? Вот и представь! Включи воображение и представь, что каждая твоя не прощёная обида, каждая не зажившая рана – это своего рода клетка. Точнее, много клеток, как тюремный коридор. И в каждой такой клетке сидит кусочек твоей души. Крохотный совсем или наоборот, но сидит долгие годы, будто в одиночной камере. Воет и не может понять, почему его тут заперли и почему не дают выйти. А коридор тем временем становится всё длиннее, камер в нём всё больше, вой всё громче…
А у тебя внутри такая пустота и… ничтожность, словно ты уже и не человек вовсе. Не то что не прежняя, а не человек вообще, понимаешь? Потому что так оно отчасти и есть, если цельной, какой её Свыше задумали, души в тебе больше нет. Тебе потому и физически так паршиво – главная Батарейка не просто села, а вдребезги разбилась.
Я снова усмехаюсь, пытаясь подавить накатывающее раздражение.
– Так умно, что аж зубы сводит! И что же такого страшного я, по-твоему, не простила, а?
Рита качает головой.
– Об этом нужно спросить тебя. Хотя на самом деле ты знаешь ответ, просто не хочешь признаться даже самой себе. Или, может, и впрямь думаешь, что всё забыла и всех простила, кроме себя. Мол, других простить надо, а с собой я и с такой поживу. В итоге ненавидишь себя прежнюю. Отрицаешь прошлое, страхи и комплексы, боль и обиды. Прячешься за агрессией и злобой, за тем, что отгораживаешься от людей и думаешь, что никогда не была и не будешь достойна лучшего.
Вариантов тут может быть такое великое множество, что язык можно стереть, перечисляя. Но суть одна: ты разрушаешь саму себя, и именно поэтому тебе всё время так плохо физически. Именно поэтому ты не можешь нормально есть, нормально спать – ничего не можешь в полную силу. У тебя внутри вместо костра, который когда-то, я помню, горел так, что тепла на всех хватало, остался один-единственный уголёк, да и тот отсырел.
Поэтому можешь язвить, сколько хочешь, можешь посыпать меня куда хочешь, можешь вообще не выходить из дома и питаться одной только овсянкой. Никто из нас, как бы мы за тебя не переживали, не может заставить тебя быть счастливой и жить в полную силу. Но, знаешь, чего мне очень хочется, Ки?
Впервые за долгое время назвав меня старым детским прозвищем, она мягко касается моей руки и смотрит на меня так, что в глубине Ритиных я вдруг вижу перед собой не взрослую женщину, а маленькую девочку, с которой познакомилась как будто бы десять жизней назад. Девочку, которая до сих пор, видимо, ещё жива. Чего не скажешь обо мне. По крайней мере, о той, кем я была когда-то. До того, как превратилась в загнанное нечто с полной сумкой таблеток.
– Только тебе можно так меня называть…
– Знаю, – кивает она, – как и тебе меня. Любому другому я за «Ри» голову оторву. И ты права. Да, я и без сеансов знаю о тебе всё, что можно знать, и понимаю, вижу корни всех твоих проблем. Беда только в том, что моего понимания мало. Поэтому знаешь, что? Если однажды поймёшь, что больше не можешь так, как сейчас, позвони мне. Обещаю, что смогу помочь. Обещаю, что тебе станет легче. И обещаю, что каждую минуту буду рядом.
Слёзы наворачиваются на глаза раньше, чем я успеваю сдержать их.
– А что, если я уже не могу, Ри? Что, если я уже не могу?..
СЕАНС ПЕРВЫЙ
– Поверить не могу, что согласилась… – ёрзая на диване в кабинете подруги, я пытаюсь улыбнуться, но с губ вместо улыбки срывается нервный смешок: – Слушай, так не честно! Я была на таблетках!
– Правда? – Рита удивлённо выгибает бровь. – Вот уж не думала, что с антацидов кроет! Ты бы хоть поделилась тогда что ли, а?
– Мне страшно, Ри…
Она садится напротив меня в глубокое кресло. Здесь, в отличие от кафе, не звучит музыка и не давят духотой светлые стены, но мне всё равно отчаянно хочется сбежать сию же секунду.
– Знаю, но именно для этого я здесь – чтобы страховать тебя.
– Я ведь не потеряю сознание, правда? Под гипнозом.
– Конечно, нет. Ты будешь осознавать себя в настоящем там же внятно, как сейчас.
– Значит, я смогу говорить с тобой?
– Твоя задача поговорить с собой прежней, а не со мной. Но да, я буду слышать всё, что ты говоришь. И верну тебя в реальность, как только ты будешь готова или как только это понадобится. Но для этого нам нужно кодовое слово. Пароль, чтобы я знала, что тебе пора просыпаться.
– Кодовое? – к собственному удивлению, я вдруг улыбаюсь чуть ли не впервые за многие недели или даже месяцы. – Тогда «Покипси».
Секунду подруга смотрит на меня с недоумением, но затем в глазах появляется понимание, а на губах – улыбка.
– «Означает, всё бросай и беги»? Ну, а что? Почти в тему.
– И уж точно не спутаешь, даже если я начну плакать и бессвязно бормотать.
– Я не дам тебе плакать одной, – уверенно обещает Рита. – А ты не дай реветь в одиночку себе самой, поняла?
Я послушно киваю и ложусь на диван, стараясь не думать о том, насколько глупо выгляжу со стороны.
– Куда ты меня отправишь?
– Не я, – поправляет меня подруга, – ты сама выбираешь дорогу. Но обычно… В первый раз – туда, где всё началось. В тот момент, когда ты впервые почувствовала себя одинокой, брошенной. Туда, где твоей душе впервые стало по-настоящему больно.
– Хорошо… Ладно… И как всё это будет выглядеть? Что я должна делать?
– Ты должна лечь, закрыть глаза и расслабиться.
– Закрыть глаза? А как насчёт помахать у меня перед носом блестящей штуковиной и рассказать, что мои веки тяжелеют?
– Не пересказывай стереотипы. И вообще перестань. О том, как и что делать, думать должна я, а не ты. Твоё дело – слушаться, так что просто ляг и закрой глаза, – дождавшись, пока я сделаю это, Рита мягко сжимает мою ладонь. – Чувствуешь? Я всё время буду рядом, запомни. Всё время. Ты не одна, тебе нечего бояться, слышишь? Ты в безопасности, всё хорошо. С тобой ничего не случится, я обещаю, – подруга почти шепчет, но я слышу каждое слово так, словно её голос звучит не вовне, а внутри меня. – Просто представь, что ты идёшь по лестнице. Там внизу темно, но ты не должна бояться. Ты и есть свет. Тебе просто нужно спуститься туда, не бойся. Иди.
Я послушно иду по широким ступенькам, будто бы с каждым шагом всё больше удаляясь от реальности.
– Это похоже на сон… – шепчу я, с трудом понимая, произнесла ли это вслух или же только подумала.
– Потому что так и есть. Это почти что сон, всё хорошо, не останавливайся. Иди. Ещё немного, до самого подножья, слышишь?
И я действительно слышу, но уже не только родной голос – спускаясь всё глубже, я всё отчётливее различаю странный гул, будто множество людей не говорят, но шепчут на разных языках так невнятно, что мне не удаётся понять ни единого слова.
– Здесь кто-то есть…
– Это не кто-то. Это ты. Продолжай, коридор совсем рядом…
– Кажется, я уже в нём… – лишь произнеся это, я понимаю, что ступени под моими ногами действительно превратились в холодный каменный пол. – Это будто какая-то крепость… Или…
– Тюрьма. Твоя личная тюрьма. Не бойся, иди.
– Куда?
Мой собственный голос будто уже не принадлежит мне, как и моё тело. Продолжая идти и ощущая каждый сделанный шаг, я, тем не менее, будто бы парю в воздухе – совершенно невесомая и спокойная.
– Туда, куда тебя позовут. Иди и слушай. Как только сможешь что-то явственно различить, просто открой дверь.
Дверь. Лишь услышав это слово, я понимаю, что по обе стороны от меня действительно тянется цепочка дверей, за которыми, на первый взгляд, ничего и никого нет. Но… Спустя миг, я вдруг вижу в щели под одной из них свет. Не яркий, едва различимый, будто в комнате горит не люстра, а ночник.
– Кажется, я нашла…
– Хорошо, открывай, – я послушно поворачиваю ручку, делаю шаг через порог. – Что ты видишь, родная?
– Себя… – шепчу я, боясь испугать малышку, крохотный силуэт которой едва различим под толстым ватным одеялом. – Это я, Ри. Мне года четыре, кажется. Это та ночь, когда я заболела… Когда бабушка запретила мне завтра идти с братом и сестрой на день рождения нашей соседки. Они дали мне таблетку, выключили свет и ушли. Это та ночь, когда я видела папу…
Горло сжимается, и на миг я теряю дар речи, но потом малышка поворачивает голову и смотрит прямо на меня.
– Что мне сказать ей, Ри? – шепчу я, внезапно ощутив абсолютную растерянность.
– Всё, что ты тогда хотела бы услышать, – так же тихо шепчет подруга.
– Ты кто? – спрашивает малышка, продолжая смотреть на меня в упор.
Мне никак не рассмотреть её лица, но я знаю, помню, что щечки её горят от высокой температуры, а мягкие длинные волосы намокли от пота.
– Я – это ты, только взрослая, тише, не бойся… – я сажусь на кровать, осторожно поправляю одеяло, получше укрывая маленькие ножки. – Не бойся, это просто сон. Я тебе просто снюсь, всё хорошо.
– Ты пришла вместе с папой? – она придвигается поближе, осторожно касается моей руки.
Я знаю: то, что она видела минуту назад в изножье огромной, сделанной из двух полутороспальных, кровати – лишь иллюзия, но… Я здесь вовсе не для того, чтобы окончательно разбить ребёнку сердце.
– Да, я пришла вместе с папой. Мы оба решили тебе присниться, чтобы ты не была одна, слышишь? Ты никогда не будешь одна…
– Они все ушли… – детский голосок срывается от слёз. – Бабушка сказала, что от меня можно заразиться, и они все ушли. Обычно сестрёнка рассказывает мне английские слова на ночь. Она учит их в школе, а потом рассказывает мне. Но сегодня бабушка её прогнала. Она сказала, что я никуда завтра не пойду. Все ушли и даже лампочку мне не оставили.
Я помню, что она ещё боится темноты, а потому обычно спит со старшей сестрой или же засыпает с открытой дверью, чтобы свет из коридора попадал в комнату. Сегодня её впервые оставили одну. В темноте. С пылающей от жара головой.
– Зато смотри, как ярко светит тебе луна, – говорю я, утирая бегущие по горячим щекам слёзки.
Призрачный серебряный свет действительно наполняет комнату почти магическим сиянием. Если принять во внимание ещё и температуру, то нет ничего удивительного в том, что она… то есть я увидела тогда…
– Папа так быстро ушёл… – будто прочитав мои мысли, жалобно произносит кроха. – Почему они не пускают меня к нему? Почему к дедуле на могилку ездить можно, а к папе нет? Я смелая, я не испугалась бы кладбища!
Она говорит это так настойчиво, будто пытается убедить нас обеих. И, наверное, я должна сказать ей, что могилы её отца там нет. Потому что он, скорее всего, ещё жив, но…
– Знаю, милая, знаю… – я ложусь рядом с ней, осторожно привлекаю её к себе. – Тшш, не плачь.
