Полет мотылька

скачать книгу бесплатно

Полет мотылька
Алексей Калугин

Все происходящее вокруг нас – это реальность или бесконечный сон, который мы видим? А может, мы сами персонажи чьих-то грез, марионетки, подвешенные на ниточки чужих сновидений? Тогда кто тот кукловод, который заставляет плясать нас под свою дудку и меняет декорации, когда ему вздумается? Ерунда – скажет кто-то. Но именно от ответов на эти вопросы зависит судьба Геннадия Калихина, на первый взгляд обычного безработного, одного из миллионов жителей мегаполиса. Ответить на них – значит вспомнить свое прошлое, остаться в живых и выйти из чудовищного эксперимента, который когда-то поставил он сам. Только удастся ли?

Алексей Калугин

Полет мотылька

Глава 1

Впервые о программе генетического картирования Геннадий Павлович услышал по радио, да и то по чистой случайности. Обычно Калихин радио не слушал, но в этот день у него была назначена встреча, и, чтобы не проспать, Геннадий Павлович с вечера выставил на музыкальном центре режим будильника. Будильник сработал в заданное время, но почему-то вместо компакт-диска, который Калихин накануне вечером аккуратно вставил в дисковод, включилось радио. И надо же было так случиться, что именно в это время, по той самой радиостанции, на которую оказался настроен тюнер музыкального центра, шла передача о международной программе, имеющей, как понял Геннадий Павлович, какое-то отношение к генетическим исследованиям. Захлебываясь от восторга, диктор вещал о том, что в соответствии с президентским указом, только что подписанным, – не иначе как указ вместе с завтраком подали президенту в постель, – к программе наконец-то подключилась Россия. Как и было положено, солидная программа имела название, которое с первого раза и не запомнишь. И дело тут было вовсе не в проблемах с памятью, на которую Геннадий Павлович никогда не жаловался, – спросонья он вообще мало что понял из того, о чем говорил диктор. Ясно было одно – правительство и президент готовы с юношеским энтузиазмом и комсомольским задором идти по пути новых свершений. «Еще бы им не стараться, – усмехнулся сквозь сон Геннадий Павлович, – международная общественность, как всегда, готова ссудить России кругленькую сумму на выполнение программы. Выделить-то она, может быть, и выделит, да только куда пойдут деньги – вопрос из разряда тех, которые в приличном обществе задавать не принято. Не потому, что неправильно будешь понят, а потому, что вразумительного ответа все равно не получишь».

Услышав, как тихо скрипнула осторожно прикрытая дверь, Геннадий Павлович приподнял голову и обернулся. Из умывальни вернулся сын. «Артем Геннадиевич Калихин», – мысленно произнес Геннадий Павлович. Ему нравилось, как звучало имя сына. Кроме того, оно как нельзя лучше соответствовало его внешности – опять-таки по мнению Геннадия Павловича. Артем был высок ростом и широк в плечах. Рисунок лица несколько портил лишь вялый подбородок с мягкой ямочкой, придававший двадцатичетырехлетнему парню вид закомплексованного подростка. Но кто-кто, а уж Геннадий Павлович точно знал, что сын за себя постоять умеет и свое место в жизни непременно найдет. Хотя, быть может, не так скоро, как хотелось бы. На Артеме были синие спортивные штаны, вытянутые на коленках, и белая майка без рукавов. На ногах – пластиковые шлепанцы. Через шею перекинуто полотенце. В темных, коротко остриженных волосах поблескивали капельки воды. На майке когда-то был рисунок – чей-то портрет, – но после многочисленных стирок опознать полустертую личность не представлялось возможным. Прикрыв глаза, Геннадий Павлович попытался вспомнить лицо того, кто был изображен на майке, – он ведь сам когда-то покупал ее сыну, – но ничего не вышло, – перед мысленным взором выплывало все то же серое пятно, что красовалось на груди Артема.

– Горячая вода есть? – спросил без особой надежды Геннадий Павлович.

– Нет, – Артем еще раз провел полотенцем по влажным волосам и кинул его на спинку стула.

Мысль о том, что снова придется умываться холодной водой, заставила Геннадия Павловича зябко поежиться и плотнее закутаться в одеяло.

– Я думал, ты уже ушел, – сказал он, не глядя на сына.

– Успею, – коротко ответил Артем.

Геннадий Павлович хотел было спросить сына, чего это он вдруг сегодня задержался, но вовремя успел подумать о том, что, пожалуй, не стоит этого делать. Артем давно уже был не тем мальчиком, который спешил поделиться с отцом своими успехами или рассказать о возникших проблемах. Почему-то особенно резко отец и сын отдалились друг от друга после того, как остались вдвоем. Казалось бы, наоборот должны были стать ближе, а вышло все не так. Геннадий Павлович до сих пор считал, что в том была значительная доля его вины. За десять лет, что они прожили вдвоем, мог, наверное, постараться понять сына. Но не получилось. Чем старше становился сын, тем более чужим казался он отцу.

Ну, раз сказал «успею», значит, успеет. Не мальчик, поди, должен понимать, что в нынешнее время работу найти не так просто. Даже если это всего лишь работа мойщика окон. Зато в солидном заведении. Люди сутками простаивают у дверей контор по найму, надеясь получить хотя бы временную работу. Что поделаешь – спад производства. Заводы и фабрики закрываются, и тем, кто там работал, приходится искать другой заработок. А те, кто в свое время успел получить приличное образование, сейчас о нем и не вспоминают. Конечно, не все талантливые ученые смотались из страны, когда была такая возможность. Всякое случается в жизни, – вот кто-то и остался. Но если какие научно-исследовательские лаборатории еще и работают, так только на гранты, что получают из-за рубежа. То есть сделал свою работу, отдал результаты дядюшке, заплатившему деньги, и снова сиди жди следующего заказа, которого может и вовсе не быть. А на одном пособии долго не протянешь.

– Чего это ты радио включил? – недовольно буркнул Артем.

– Да я не включал, – Геннадий Павлович как будто извинялся за допущенную оплошность. – Само как-то включилось.

– Снова разводят бузу о генетической чистке, – усмехнулся Артем презрительно.

Судя по тому, как это было сказано, он уже слышал о новой национальной программе.

– Да вроде как о том самом, – не очень уверенно ответил Геннадий Павлович.

Название, предложенное сыном, ему откровенно не понравилось, но как звучало официальное название программы, он вспомнить не мог. По причине того, что резанувшее слух словосочетание «генетическая чистка» было ему незнакомо, Геннадий Павлович чувствовал себя несколько уязвленным, а потому и не стал спрашивать Артема о том, что это означает. Если дело серьезное, он о нем еще услышит. Ну а если нет, так, значит, нечего и голову себе забивать мусором всяким. В конце концов, можно было взять в метро бесплатный выпуск «Нашей России», – уж если рядом с каким делом имя президента оказалось упомянуто, так, значит, в газете о нем непременно напишут. И все же Геннадий Павлович не удержался от осторожного вопроса:

– А что ты об этом думаешь?

Сегодня был четверг, а каждый четверг, если, конечно, не случалось чего-то из ряда вон выходящего, Геннадий Павлович встречался со старыми друзьями, которых знал еще по школе. Традиция этих встреч оставалась неизменной на протяжении вот уже многих лет, а если быть точнее, то без малого четверть века. Четверо друзей играли по мелочи в маджонг, пили кофе или пиво – кому что по душе – и, само собой, между делом разговаривали обо всем на свете. На тот случай, если сегодня зайдет речь о новой национальной программе, Геннадию Павловичу следовало иметь хотя бы самое общее представление о сути предмета, дабы не упустить возможность ввернуть какое-нибудь веское замечание.

– Мура все это, – коротко бросил Артем, натягивая старые залатанные джинсы.

И без чудес сверхпроницательности было ясно – разговаривать он не хочет. Не только на тему новой национальной программы, а вообще. Геннадий Павлович вздохнул обиженно, но осторожно, – так, чтобы Артем не заметил. Он и сам понимал, что тяготит своим присутствием сына. Поэтому по утрам он обычно лежал с закрытыми глазами, делая вид, что спит, до тех пор, пока Артем не уходил на работу, а около семи вечера, когда сын возвращался домой, отправлялся на прогулку – если, конечно, погода позволяла. Что тут скажешь – взрослому парню муторно жить с отцом в одной крошечной комнатке, где даже ширму поставить негде, – все равно что каморка папы Карло, только нарисованного очага не хватает.

Геннадий Павлович вновь осторожно вздохнул, на этот раз с тоской, вспомнив о тех славных временах, когда он работал в строительной фирме, названной по имени своего основателя – чудного толстого венгра Байке Байбаха. Чем именно занималась фирма, понять было сложно. Судя по названию, что-то строила. Что именно, Геннадий Павлович не знал. Он занимался оформлением заказов на расходные материалы – краску, лак, гвозди, линолеум, паркет. Работа необременительная, ответственности почти никакой, а деньги шли очень даже неплохие. Впрочем, тогда все, кто хотел, зарабатывали неплохо. По курортам заграничным Геннадий Павлович особо не разъезжал, но пару раз с Артемом в Болгарию слетал. Золотые Пески, надо сказать, ничем не хуже той же Анталии. И двенадцать лет частной гимназии для сына Геннадий Павлович смог оплатить. Ну, а потом грянул кризис, и все, как и положено, покатилось в тартарары. Фирма «Байбах» вместе с сотнями других, подобных ей, приказала долго жить. Сам господин Байке Байбах отбыл на родину, а его бывшие служащие разбрелись кто куда. После кризиса, понятное дело, индекс личного благополучия граждан Российской Федерации упал до минусовой отметки. Тех сбережений, что имелись у Геннадия Павловича, хватило ровно на полгода жизни в благоустроенной трехкомнатной квартире в не так давно отстроенном высотном доме в районе станции метро «Улица 1905 года». Когда же деньги кончились, пришлось идти в социальную службу. Карточки безработного и справки о том, что сын находится на службе в армии, оказалось достаточно для того, чтобы получить комнатушку в одном из серых восьмиэтажных домов, что составляли новый район дешевых жилых застроек Марьино-3. Спустя полгода вернулся из армии Артем. С тех пор они так и жили вдвоем, стараясь не глядеть друг другу в глаза и почти не разговаривая.

Артем тем временем оделся – синие кроссовки, затертые джинсы, серая майка, – повесил сумку на плечо и окинул быстрым взглядом комнату, словно хотел убедиться, что ничего не забыл.

– Я пошел, – негромко произнес он, бросив взгляд на прячущегося под одеялом отца.

– Давай, – не глядя на сына, глухо отозвался Геннадий Павлович.

Уже взявшись за ручку двери, Артем замер, как будто вспомнил о чем-то.

– Слышь, отец?.. Ты вроде в город сегодня собирался? – спросил он, не оборачиваясь.

Хотя точно знал, что сегодня у отца встреча с друзьями.

Собственно, кроме этих встреч, у Геннадия Павловича уже ничего не осталось. Ему всего-то пятьдесят два года, а он, как старый пень, сидит целыми днями в комнате и слушает одни и те же компакт-диски. Телевизор посмотреть удается и то лишь когда у Сивкина, пенсионера, живущего через три комнаты влево по коридору, случается меланхоличное настроение. Тогда ему становится грустно сидеть перед телевизором одному, и он топает по коридору, толкаясь в каждую дверь, в поисках компаньона. Так ведь даже пригласив к себе гостя, Сивкин все одно смотрел только свои любимые передачи – «Семейное счастье», «Молодожены», «Страна чудес» и «Веселая кадриль». Сивкину-то что, ему через полгода стольник стукнет, ему лишь бы красивую картинку показывали, а о чем речь идет, он все одно не понимает. А у Геннадия Павловича после просмотра телепередач вроде тех, что обожал Сивкин, мигрень начиналась. Но сколько Сивкина ни проси переключиться на новости или хотя бы на фильм какой – ни в какую! Он даже сериал «Тьма над городом», от которого млели все, от мала до велика, не желал смотреть! В фильмах Сивкину не удавалось уловить сюжет, поскольку каждые десять-пятнадцать минут он начинал клевать носом и ненадолго отключался. А новости его раздражали, потому что он не видел на экране ни одного знакомого лица. Сидя в компании Сивкина перед телевизором, Геннадий Павлович начинал и себя чувствовать таким же выжившим из ума стариканом, не способным ни на что иное, кроме как только пускать жиденькие струйки слюны, глядя на молоденьких девиц в купальниках. Встречи с друзьями по четвергам были для Геннадия Павловича той единственной отдушиной, не дававшей захиреть в тесной комнатке с окном, выходящим на зеленый мусорный контейнер, солнце в которое заглядывало – он точно засек! – всего на тридцать две минуты в сутки. Он жил, считая дни, оставшиеся до очередной встречи, на которую, наверное, пополз бы, даже если бы у него отнялись ноги.

– Так что? – не дождавшись ответа, снова спросил Артем. – Идешь сегодня?

– Иду, – мрачно буркнул из-под одеяла Геннадий Павлович.

И замер, ожидая, что теперь скажет сын.

Артем сунул руку в карман, достал несколько смятых денежных купюр, быстро пересчитал их и с сомнением прикусил верхнюю губу. После некоторого колебания он кинул на стол затертую пятидесятирублевку.

– Я вчера ничего не купил, так что пообедай сегодня где-нибудь в кафе, – сказал он, убирая оставшиеся деньги в карман.

Геннадий Павлович ничего не ответил.

Артем поправил на плече ремень сумки, быстро провел рукой по волосам и вышел за дверь. Мягко щелкнул язычок не так давно смазанного замка. Геннадий Павлович продолжал неподвижно лежать под одеялом, как будто опасался, что за ним все еще кто-то наблюдает. Радио было включено, но разговор о генетике уже закончился. Теперь какая-то певичка с визгливым голосом, надсадно подвывая, кое-как вытягивала муторную историю о трех рублях, оставшихся у нее в кармане, за которые никто не желал довезти ее до дома. «Дура, – мрачно подумал Геннадий Павлович. – И тот, кто написал для нее песню, тоже дурак». Откинув одеяло, Геннадий Павлович поднялся с постели и первым делом выключил радио. Вместо того чтобы погружаться в мутный поток так называемой музыки, лучше было без конца слушать полтора десятка старых компакт-дисков, что хранились в ящике стола, – по крайней мере, точно знаешь, что услышишь. Что такое «оскомина»? Кто-нибудь помнит точное определение? Кислота здесь совершенно ни при чем. Скорее уж скорбь, тоска неизбывная.

Тихо прошуршав, включился компакт-диск, который Геннадий Павлович поставил в музыкальный центр вчера вечером. «Лучшие песни 20-го века». Геннадий Павлович сейчас уже и сам не помнил, когда и где купил этот диск. А может быть, подарил кто. Порой у Геннадия Павловича возникало такое ощущение, что этот диск был с ним всегда, всю жизнь, едва ли не с самого его рождения. И всякий раз звуки музыки с этого старого компакт-диска заставляли Геннадия Павловича испытывать легкую, порою даже кажущуюся приятной грусть. Было, видимо, в ней что-то такое, что трудно передать словами. Филипп Киркоров, Алла Пугачева, Борис Моисеев, Лариса Долина, Игорь Николаев – одни имена чего стоят! А вот Артем почему-то презрительно кривил губы, когда отец ставил свой любимый диск. Делал он это не демонстративно, но Геннадий Павлович все равно подмечал. «Разве поймешь эту молодежь, – снова у них пошла мода на ретро. Слушают «Слейд», «Джетро Талл», «Раш», а то и – господи помилуй! – «Лед Зеппелин» да «Блэк Саббат» какой, будто после них никто уже музыку не сочинял! Одно слово – дети, учиться, на старших глядя, не желают, думают, что мир только вокруг них и крутится. Тут уж, как говорится, ничего не поделаешь, остается только ждать, когда время все расставит по местам». Ностальгически вздохнув, Геннадий Павлович открыл дверцу крошечного настольного холодильника. Курица в него еще, пожалуй, вошла бы, а вот с индейкой уже возникли бы проблемы. На решетчатой полочке стоял пластиковый стаканчик с черничным йогуртом и коробка с круглыми ячейками, в которые были вставлены четыре яйца с аккуратненьким штампиком на каждом: EU – «Европейский союз» то есть. Выбор меню на завтрак был минимальный. Геннадий Павлович вытащил из коробки пару яиц, хлопнул дверцей холодильника и, сняв с полки ковшик с ручкой, осторожно положил в него яйца. Сунув ноги в разношенные домашние тапки, Геннадий Павлович накинул на плечи махровый халат в сине-красную полоску, вытертый на локтях до марлевой сеточки, повесил на шею полотенце, сунул в карман зубную щетку и тюбик с пастой и, прихватив ковшик с яйцами, вышел в коридор. Привычным движением сунув руку в карман, Геннадий Павлович убедился в том, что ключи на месте, и только после этого захлопнул дверь. Не доверяя щелкнувшему замку, он на всякий случай дернул дверь за ручку и не спеша, хлопая задниками тапок по полу, зашагал по коридору.

Длина коридора была около двадцати метров, и через каждые два-три метра по обе стороны его располагались двери крошечных, похожих на клетки комнатушек. В самом конце коридора находилась общественная кухня с тремя покрытыми клеенками столами и пятью электрическими плитами, умывальня с шестью раковинами, душ и туалет с тремя кабинками. Если, следуя по коридору, поднять взгляд вверх, то на потолке можно было насчитать семь круглых плафонов из толстого белого стекла. Но лампочки горели только в двух из них – посередине коридора и в самом начале, где находилась большая, выкрашенная в красно-коричневый цвет дверь, ведущая на лестничную площадку, – поэтому в коридоре всегда царил полумрак. «Как на пути в усыпальницу фараона, спрятанную в толще пирамиды», – подумал почему-то Геннадий Павлович.

На кухне, по счастью, никого не было, – настроение у Геннадия Павловича после разговора с сыном было не самым радужным, и встреча с кем-либо из соседей вряд ли помогла бы взбодриться. Включив на самую малую мощность плиту, которая показалась ему немного чище других, Геннадий Павлович поставил на нее ковшик, предварительно залив яйца водой. Пока яйца варились, он зашел в туалет, а затем направился в умывальню. На всякий случай Геннадий Павлович покрутил вентиль крана с горячей водой, но, услыхав в ответ только невразумительное урчание, понял, что придется все-таки умываться холодной. По крайней мере, сейчас было лето, и из крана не лилась ледяная вода, как в январский двадцатипятиградусный мороз, когда дом две недели стоял без горячей воды и отопления.

Почистив зубы и умывшись, Геннадий Павлович двумя руками зачесал назад светло-русые волосы и посмотрел на себя в потускневшее зеркало со сколотым нижним углом. Определенно, сам себе он нравился. Пятьдесят два года, а на лице ни морщинки, – все благодаря курсам нейропластики и энзимотерапии, что успел пройти, когда работал в «Байбахе». Возраст выдавали разве что только слегка поредевшие волосы, открывавшие залысины на висках. Особенно когда их мокрыми зачешешь назад.

– Доброе утро, Геннадий Павлович!

Вздрогнув от неожиданности, Геннадий Павлович быстрым движением руки скинул волосы на лоб и обернулся.

– Здравствуйте, Марина, – произнес он, слегка запнувшись на первом слове.

Девушка, стоявшая в дверях умывальни, приветливо улыбнулась. Марина, ровесница Артема, жила в комнате номер семь с бабкой, старой и сморщенной, как древесный гриб. К ним никто никогда не приезжал, из чего Геннадий Павлович сделал вывод, что родственников у них нет. Кто были родители Марины и где они находились, Геннадий Павлович не знал, а спросить было неудобно. Роста Марина была совсем невысокого. Но при этом фигурка у нее была просто загляденье. Густые, чуть вьющиеся каштановые волосы свободно спадали до плеч, вызывая у Геннадия Павловича неизменное желание прикоснуться к ним. Широкое лицо с крупными чертами трудно было назвать идеально красивым, но было в нем некое почти таинственное обаяние, уловив которое невозможно было отвести взгляд.

Геннадий Павлович расправил плечи, незаметно втянул живот и попытался улыбнуться как можно более непринужденно. Он хотел сказать что-нибудь необычайно легкое и остроумное, но не нашел ничего лучшего, как только спросить:

– Как здоровье бабушки?

– Как обычно. – Марина недовольно наморщила носик. – Жалуется на все, что только можно, но, как мне кажется, для своего возраста чувствует она себя совсем неплохо.

Геннадий Павлович с серьезным видом сдвинул брови. Ему показалось, что Марина намеренно упомянула о возрасте, дабы напомнить, что он тоже не юноша.

– Я сегодня утром слушал по радио передачу о генетической чистке, – сказал Геннадий Павлович только ради того, чтобы перевести разговор на другую тему.

Чтобы выговорить ужасно неприятное и даже несколько пугающе звучащее название «генетическая чистка», Геннадию Павловичу пришлось сделать над собой усилие. Но, поскольку именно так назвал новую национальную программу Артем, Геннадий Павлович решил, что и Марину оно не покоробит, а прозвучит эдак по-молодежному легко и непринужденно.

– По-моему, это несерьезно, – тряхнула волосами Марина.

– Вы так считаете? – Геннадий Павлович вообще не понимал, о чем, собственно, идет речь, но не желал в этом признаться.

Марина же, вместо того чтобы как-то объяснить свое замечание, задала встречный вопрос:

– А вам самому нужен генетический паспорт?

– Мне? – растерянно переспросил Геннадий Павлович.

От окончательной потери лица его спасло шипение выплескивающейся на раскаленную плитку воды. Геннадий Павлович вспомнил о яйцах, которые поставил варить, и, извинившись, побежал на кухню. Сняв ковшик с плиты, он залил яйца холодной водой; когда же снова заглянул в умывальню, Марины там уже не было. Геннадий Павлович озадаченно прикусил губу, – зачем она вообще заходила? Подойдя к раковине, он еще раз посмотрел на себя в зеркало. Неужели Марина действительно считает его стариком? Конечно, глупо получилось, – сам же завел разговор о новой программе, а потом не знал, что сказать, – хлопал ртом, точно старый маразматик.

В противоположном конце коридора громко стукнула дверь. По тому, с каким треском дверь врезалась в косяк, Геннадий Павлович безошибочно угадал, что из своей норы выбрался старик Потемкин, – пожалуй, самый неприятный из обитателей коммуналки. Потемкин мог неделями не вылезать из комнаты, и кое-кто из соседей начинал уже опасливо потягивать носом возле его двери. Но в один не очень прекрасный день Потемкин все же появлялся на свет божий. И тому, кто становился его жертвой, можно было только искренне посочувствовать. Потемкин обеими руками вцеплялся в того, кто первым попадался ему на пути, и заводил долгий, лишенный какого либо смысла рассказ, в котором прошлое причудливо переплеталось с настоящим. Сварливый и злобный, Потемкин, казалось, ненавидел целый свет. В довершение всего он, похоже, никогда не мылся, и пахло от него соответственно.

Геннадий Павлович осторожно выглянул в коридор. И мысленно возблагодарил судьбу, увидев, что в объятия Потемкина уже попался господин Шпет, которого угораздило выйти в коридор одновременно со стариком. Брызжа слюной, Потемкин что-то невнятно шамкал беззубым ртом, а Марк Захарович Шпет, в котором даже жизнь в коммунальной квартире не смогла вытравить врожденное добродушие и интеллигентность, вежливо улыбался в ответ, пытаясь незаметно высвободить рукав своей спортивной куртки из артритных пальцев старика. Боясь упустить счастливый момент, Геннадий Павлович быстро зашагал по направлению к своей комнате. При этом он с серьезным и сосредоточенным видом смотрел в ковшик, как будто в нем происходил таинственный процесс, результатом которого должно было стать превращение яиц в золотые самородки. Торопливо кивнув на ходу Шпету с присосавшимся к нему Потемкиным, Геннадий Павлович ловко, с первого раза вставил ключ в замок, дважды повернул его и скрылся за дверью. Однако он успел услышать обрывок фразы возмущенного старика Потемкина:

– …И вы считаете это правильным, господин Шпет? Вы считаете это правильным?

– Я ничего не считаю, – пытаясь оставаться вежливым, отвечал на это Шпет. – Полагаю, что если решение принято на государственном уровне, то оно будет выполнено вне зависимости от того, что я о нем думаю.

Глава 2

Добраться до центра Москвы городским транспортом – два с половиной часа в режиме реального времени. В районе коммунальных застроек Марьино-3 ходил только коммерческий автобус, в котором карточка безработного недействительна. До ближайшей остановки муниципального рейсового автобуса идти около получаса. И это при том, что стояли погожие июльские деньки. Зимой же, когда проезжая часть становилась вдвое уже из-за наметенного по обочинам снега, а пешеходные дорожки превращались в узкие тропки, петляющие меж сугробов в человеческий рост, на которых двум встречным разойтись не под силу, тот же самый путь занимал час, а то и больше.

Геннадий Павлович благополучно добрался до автобусной остановки. В том смысле, что не налетел на местную шпану, чувствовавшую себя вольготно в окраинных районах, куда представители службы охраны общественного порядка почти не заглядывали, – разве что патрульная машина по вызову приедет. И с автобусом повезло, – ждать пришлось всего-то минут двадцать. Так что в назначенном месте Геннадий Павлович оказался даже раньше, чем рассчитывал. Все, казалось бы, складывалось хорошо, да только все равно пребывал Геннадий Павлович в состоянии слегка подавленном. В затертом кожаном бумажнике, что прятал он в кармане брюк, лежало всего-то около ста рублей – с учетом того полтинника, что оставил утром Артем. Стыд и позор. Что можно купить на сто рублей? Два больших стакана бочкового пива. Российского. Или один стакан пива и маленькую порцию лобио. Лобио нужно взять непременно. Геннадий Павлович любил это блюдо, и, если на сей раз он от него откажется, друзья, знавшие его как облупленного, тут же просекут, что с Калихиным что-то не так. И само собой, начнут предлагать помощь. А о какой помощи могла идти речь, если у каждого из них положение было не на много лучше, чем у Геннадия Павловича. То, что только он один из всей четверки носил в бумажнике карточку безработного, вовсе не означало, что остальные могли похвастаться внезапно свалившимся на голову благополучием. Геннадий Павлович и сам никогда бы не стал получать карточку безработного, если бы знал заранее, через какие унижения придется при этом пройти. Чего стоили одни только презрительные взгляды сытых, заплывших жиром чиновников, считавших себя вершителями судеб тех, кто приходил к ним с документами на подпись! Но в то время карточка безработного представлялась Геннадию Павловичу чем-то вроде суррогата былой стабильности. Получив на руки маленький пластиковый прямоугольник, он почувствовал, как от внезапно нахлынувшей теплой радости приятно защемило сердце. Он не был выброшен государственной машиной, как ненужный, отработанный материал. Государство помнило о нем. Он получил официальный статус безработного, и теперь все те чиновники, что едва ли не пинками гнали его прочь от своих канцелярских столов, будут денно и нощно думать о том, как бы поскорее устроить господина Калихина на новую работу. Прошло два с половиной года. Работу Геннадий Павлович так и не получил. Зато стабильности было сколько угодно! Геннадий Павлович стабильно получал мизерное пособие по безработице, стабильно был обеспечен жильем в коммунальной квартире, стабильно пользовался причитающимися льготами и стабильно был уверен в том, что карточка безработного до конца дней останется для него единственным средством к существованию, – весьма скромному, но все же достойному существованию человека без особых претензий.

Традиционным местом встречи неразлучной четверки служила небольшая закусочная, расположенная неподалеку от станции метро «Курская». Называлась она весьма аппетитно – «Поджарка». В закусочной подавали изумительные мясные блюда, приготовленные по рецептам греческой кухни, и всегда имелись в наличии три-четыре сорта не самого плохого бочкового пива. И, что также немаловажно, цены были вполне божеские. Хозяин приобрел закусочную сразу после кризиса, когда подобные заведения разорялись сотнями и цены на них были до смешного низкими. Смешно, конечно, было тем, у кого имелись деньги. Хозяин «Поджарки» деньги где-то раздобыл и с умом ими распорядился, – открыл сеть недорогих закусочных, которые вначале были убыточными, но по мере того, как народ стал оправляться после кризиса, начали себя окупать. Геннадий Павлович полагал, что не все так чисто было с деньгами, на которые была открыта «Поджарка» и подобные ей заведения, но, в конце концов, это его не касалось.

Закусочная обычно заполнялась посетителями ближе к вечеру. Сейчас же в небольшом обеденном зале из одиннадцати столиков были заняты только три. Петлин с Григоршиным расположились подальше от входа. На столе уже были разложены фишки для игры в маджонг, стояли высокие стаканы с пивом, пара тарелок – с каким-то зеленым салатом и кусочками вяленой рыбы – и маленькая розетка с соленым арахисом. Геннадий Павлович с тоской вздохнул, вспомнив о том, какие поистине лукулловы пиры закатывали они, когда все были при деньгах. Сейчас же относительно неплохо шли дела лишь у одного Григоршина. Новоизбранный столичный мэр мнил себя меценатом, тонким ценителем искусства и покровителем науки. В искусстве он отдавал предпочтение классическому реализму, а из наук уважал те, название которых ему удавалось выговорить с первого раза. В результате ряд музеев, картинных галерей и научно-исследовательских институтов оказались под крылом у мэра, где было, может быть, и не очень уютно, зато тепло, спокойно и почти сытно. Мэр строго следил за тем, чтобы работникам институтов и академий, почетным доктором и членом которых он являлся, исправно, без проволочек выдавалась зарплата, да еще и сам доплачивал из столичного бюджета. Поскольку в числе обласканных оказалась и Российская академия образования, в которой без малого тридцать лет исправно трудился Анатолий Викторович Григоршин, то он даже после кризиса остался при своей должности заведующего секцией преподавания гуманитарных наук в начальных классах общеобразовательной школы. Работой своей Григоршин был не особо доволен и, когда его спрашивали, чем конкретно он занимается, только презрительно морщил нос. Зато, в отличие от многих других российских гуманитариев, зарплату он получал с завидной регулярностью.

А вот Алекс Петлин стал безработным еще до кризиса, и сей факт ничуть не тяготил его душу. Карточку безработного Петлин не стал получать по принципиальным соображениям, поскольку таковым себя не считал. В свое время, еще до кризиса, Алекс за собственный счет издал четыре сборника стихов, а потому полагал, что у него имеются все основания именоваться поэтом. У Геннадия Павловича до сих пор хранились тоненькие книжечки с автографами автора. Глядя на них, Калихин всякий раз удивлялся – чего ради Алекс, веселый и беззаботный парень, готовый шутки ради все что угодно в два счета перевернуть с ног на голову, непременно отбирал для обложек своих книг фотографии, на которых он смахивал на мрачного демона, замученного геморроем. Поскольку заработать на жизнь стихосложением было невозможно, Петлину постоянно приходилось искать какие-то подработки. Но если прежде найти временную работу – посыльного, скажем, при фирме или разносчика заказов в супермаркете – было не сложно, то нынче число желающих наняться на работу значительно превосходило предложение. И все же Алекс каким-то образом выкручивался. Вид у него был не сказать чтобы процветающий, но в целом Петлин производил впечатление человека небедствующего. Когда же его спрашивали о том, где он берет деньги на жизнь, Алекс только отшучивался, всякий раз придумывая какую-нибудь совершенно несуразную историю. И непременно при каждой встрече читал новые стихи, писать которые он не бросил и, судя по всему, бросать не собирался. Калихину стихи нравились уже потому, что их написал друг. О подлинных же достоинствах виршей, слагаемых Петлиным, Геннадию Павловичу судить было сложно, поскольку поэзией он никогда не увлекался. Литературные предпочтения его ограничивались отечественными романами в мягкой обложке, повествующими о жизни бандитской, да сборниками анекдотов, которые порой бесплатно раздавали в метро.

Петлин первым заметил вошедшего в закусочную Геннадия Павловича и, вскочив на ноги, призывно замахал рукой, крича при этом на весь зал:

– Ну, как жизнь, безработный?

Хорошо еще, в этот час посетителей почти не было, иначе бы Калихин сгорел со стыда.

После того как, поздоровавшись с друзьями, Геннадий Павлович занял оставленное для него место, Анатолий Викторович демонстративно взглянул на часы и недовольным голосом произнес:

– Теперь Коптева не хватает – и это при том, что стрелки только-только отметили время, назначенное для встречи.

Алекс усмехнулся, раздавил в пепельнице окурок и быстрым, привычным движением руки откинул назад длинные черные волосы, в которых не было заметно ни единой ниточки седины. «А ведь он почти мой ровесник, – едва ли не с завистью подумал Геннадий Павлович, – пятьдесят лет, а выглядит, как мальчишка, будто регулярно делает нейропластику. Дорогое, между прочим, удовольствие, не каждому по карману».

Положив локоть на спинку стула, Геннадий Павлович оглянулся и взглядом поискал официанта.

– Успокойся, Ген, – верно истолковал его почти демонстративное движение Алекс. – Мы уже все заказали. Ешь пока салатик, а когда Юлик подойдет, возьмем горячее.

Выглянувший из-за спины Геннадия Павловича официант поставил перед ним высокий граненый стакан с пивом. Геннадий Павлович сделал первый глоток и с удовольствием причмокнул губами.

– Давно, видно, пивко не пивал? – лукаво прищурился Алекс, прикуривая от зажигалки новую сигарету.

– С прошлой встречи, – не стал темнить Геннадий Павлович.

Алекс с пониманием наклонил голову.

– Нет, деньги у меня есть! – не дала промолчать Геннадию Павловичу уязвленная гордость. – Просто не было случая…

– Да ты не напрягайся, – по-прежнему с улыбкой на губах сказал Алекс. – А то еще до начала игры весь кураж растеряешь.

Григоршин помахал рукой, разгоняя дым от сигареты Петлина и, вновь посмотрев на часы, с укоризной произнес:

– А Коптева все нет.

– Если бы что-то случилось, Юлик непременно бы позвонил, – тут же заметил Геннадий Павлович.

– Да придет он! – Алекс вольготно откинулся на спинку стула. – Никуда не денется!

Григоршин как-то неопределенно дернул подбородком, – не то соглашаясь с Алексом, не то желая таким образом поставить его утверждение под сомнение.

Привстав, Геннадий Павлович потянулся к тарелке с салатом из зеленой фасоли. Когда он наклонился над столом, взгляд его случайно упал на левую руку Григоршина, где рядом с большим пальцем рос шестой рудиментарный пальчик, похожий на мизинец, маленький и смешной. Лишний палец можно было легко удалить, но Григоршин из какого-то глупого упрямства наотрез отказывался сделать это. «Кому какое дело, сколько у меня пальцев! – возмущенно взмахивал он шестипалой рукой, когда речь в очередной раз заходила о том, не стоит ли ампутировать лишний палец. – Мне лично шестой палец не мешает! А до остальных мне нет дела!» Странная ассоциативная цепь, первым звеном которой стал рудиментарный палец на руке Григоршина, вывела Геннадия Павловича на утреннее радиосообщение о новой национальной программе. Следом за этим Геннадий Павлович вспомнил, что забыл взять в метро бесплатный выпуск «Нашей России»… Черт…

Анатолий Викторович заметил взгляд Геннадия Павловича, но почему-то посмотрел после этого на Алекса.

– Я же тебе говорил, – медленно и как-то странно растягивая слова, произнес он.

Алекс усмехнулся и стряхнул пепел с сигареты.

– Что ты говорил? – непонимающе глянул на Григоршина Геннадий Павлович.

– Что ты еще ни о чем не слышал, – ответил Анатолий Викторович.

– А о чем я должен был слышать? – Геннадий Павлович перевел удивленный взгляд с Григоршина на Петлина.

– Гена у нас, как всегда, в своем репертуаре, – повернувшись к Геннадию Павловичу вполоборота, Алекс посмотрел на него так, словно наконец-то признал старого приятеля. – Новостями не интересуется, газет не читает, а в музыке по-прежнему отдает предпочтение отечественной попсе, проросшей зеленоватой плесенью на стыке двух тысячелетий.

Геннадий Павлович с гордым видом вскинул подбородок.

– А вот твое мнение о музыке меня совершенно не интересует. И если ты думаешь, что когда-нибудь сможешь меня переубедить…

Словно бы в испуге, прикрываясь от неведомой угрозы, Алекс вскинул руки. Но губы его при этом продолжали насмешливо кривиться. Не закончив начатую фразу, Геннадий Павлович сделал большой глоток пива, со стуком поставил стакан на стол и вонзил вилку в салат. С Алексом невозможно было говорить серьезно! Точно так же, как почти невозможно было понять, когда он шутит, а когда говорит по делу.

– Если ты о программе генетической чистки, – с вызовом произнес Геннадий Павлович, – то эту новость я уже слышал!