Театральные записки (бриколаж)

скачать книгу бесплатно


Москва запорошена снегом, блистает огнями и по-предновогоднему таинственна, а мы скучаем по Вам. Напишите нам хоть несколько слов, а лучше – приезжайте. Как было бы славно увидеть Вас в Москве…

<…>

А теперь о Борисе Луканове. Уже по первому письму Вы смогли догадаться, что Борис не оставил у нас никакого гнетущего чувства. В Москве он был окружён делами и друзьями. Виделись мы с ним один раз и несколько раз говорили по телефону. Он не казался нам больным, напротив, выглядел здоровым и красивым с обворожительной бородой, только глаза, может быть, сосредоточены больше обычного. Мы долго гуляли по Москве, всё пешком, он, наверное, устал, и сейчас мне немного за это неловко. Он много говорил, рассказывал о Ленинграде, о своей любви к нему, о спектаклях, которые там посмотрел, о том, как долго искал Вас, и потом – о Москве: о театральных вечерах, о своих новых знакомых, о встрече с Михаилом Ульяновым, о планах на будущее. Летом они с женой собираются в Испанию-Францию, тур по Европе после летних каникул жены, сейчас она работает где-то то ли в Африке, то ли в Латинской Америке. О своей болезни он, естественно, молчал. Сказал только раз, что остался в Москве, чтобы проконсультироваться с врачами.

Зэмэ, не грустите!

Ваш список упражнений восхитителен. Если бы у вас в театре ещё кто-нибудь, а не только Вы с Юрским подзанялся таким же тренажём, у Вас могла бы получиться неплохая цирковая труппа.

Милая Зэмэ, как хочется Вас видеть – в Вашем городе, в Вашем театре, в Вашем доме!

Если получится, то в конце января в начале февраля мы приедем на несколько дней в Ленинград. Надеемся увидеть Вас уже совсем здоровой.

Поздравляем Вас с Рождеством и с наступающим Старым Новым годом.

Продолжение на открытке.

Прошлый год начинали мы молитвами к Предвечному о продолжении прежнего нашего счастья. Нынешний начинаем надеждами и молитвами о новом, надеждами, которые уже в первых лучах своих обещают нам полдень тихий, живительный, благотворный.

Пусть нынешний год будет столь же блистателен, славен и творчески активен, как прошлый[13 - Поздравление написано в стиле писем XIX века, под обаянием которого мы жили в эту зиму.].

25 января 1977 г.

Здрасьте, и приехали!

Я уже смеюсь и даже улыбаюсь!

Посмейтесь же и вы со мной.

Ха-ха-ха!

Я опять в гипсе.

На этот раз перелом малой берцовой кости.

Это называется, – какая следующая? Скоро я смогу сдавать экзамены в медицинский институт. Только собиралась вам писать ответ на ваше предложение выступить в вашем клубе, даже числа были подходящие, – дней на пять – и вот, s’il vous plait! Всё было бы хорошо, но по телевизору бесконечно показывают такое убожество.

За все месяцы гипсовой жизни столько я прочла литературы, такая стала умная, что самой тошно.

Успокаивает меня приказ, вывешенный в театре, – «В связи с бедственным положением в театре, запрещаю актёрам отлучаться из города».

Лебедев болен, Лавров болен.

Что же они, бедные, там играют?

Известно ли вам, что в июне месяце мы будем на гастролях в Москве? Если я не сломаю себе башку, то везут все мои спектакли, – «Три мешка сорной пшеницы», – правда, – без моего плача, о чем я и сейчас, играя, очень страдаю, – будто душу из меня вынули.

Так я прежде готовилась к этому спектаклю, была даже предметом остроумия, – «она выходит на сцену ареста Адриана за две сцены до неё». И была предметом ЧП в театре, – когда в своей уборной «распевалась» -

– Ох-ти мне, да мне тошнёшенько…
Невмоготу пришло горюшко.

А я только проверяла низы голоса и верхи, без текста.

Кое-какие идиоты думали, что у меня истерика, и даже однажды вызвали директора. Ладно, переживём и это.

Везут «Дачников». Как давно я их не играла. Бог даст, срастётся.

Все спектакли, кроме «Дачников», я уже играла. Это единственный спектакль, где нельзя хромать.

Кстати, о «Дачниках» – подарили мне настоящий цветок эдельвейс, сначала я была в такой растерянности, – «гордый, горный цветок Эдельвейс», – «одинокий, цветок Эдельвейс». Я про другой цветок говорила, – я видела перед собой какой-то фантастический цветок, – растение смесь тюльпана и орхидеи, и вдруг, – вот такой эдельвейс. А оказывается, это прекрасно! Эдельвейс одинок, – потому что он единственный цветёт в горах, в снегах. И какой бы он невзрачный ни был, он одинокий и горный.

Понимаете, как теперь я буду читать эти стихи!

В этом же вся Калерия.

Наконец везут «Кошки-мышки» и «Фантазии Фарятьева».

Большие спектакли будем играть в театре Моссовета, а маленькие, очень маленькие, в театре Станиславского.

Пишите мне, пожалуйста, очень болит нога.

Ваша Зэмэ.

февраль 1977 г.

Ленок!

У меня такая неожиданная сегодня весна в доме!

Увозят меня на съёмки в 7 утра, привозят поздно, ночью, нога болит, только бы погрузить её, собаку, в ванну, сделать массаж и скорее заснуть.

И вдруг вижу – из твоих подаренных почек распустились такие зелёные-зелёные березовые листочки.

Вот ты и опять сделала мне подарок.

Много-много надо написать вам. Так устаю! Это хорошая усталость! Много хороших новостей.

весна 1977 г.*

Ещё раз здрасьте!

Поздравляю себя и вас, – начинаю репетировать «Последний срок» Распутина и сниматься у Ролана Быкова в фильме «Нос». Прекрасный сценарий и, в общем, моя маленькая роль. Но Ролан так замечательно её придумал, что мне даже в голову не пришло, чтобы от неё отказываться. Тем не менее, за мной гонялись второй режиссёр и директор. Поймать меня действительно трудно. То я летала в Челябинск, то в Ялту, то у меня каждый день репетиции и спектакли.

Про Челябинск я напишу вам следующий раз, – тоже масса впечатлений.

Наконец, эти двое, второй режиссёр и директор, стали ловить меня дома, – день сидят на лестнице, – звонят в дверь, – естественно никого, второй день, – то же самое, на третий день, – позвонили они моим соседям, – объясняют: Она уходит рано утром и приходит поздно ночью.

– Хорошо, – сказали эти люди, – Мы напишем ей письмо. – Написали большое письмо и просунули его в щель двери. И кто-то это письмо быстро схватил.

Стоят обалдевшие люди, обращаются к моим соседям: «Так что, она, значит дома»?

На что мои соседи: даже если бы она была дома, она у нас не такая идиотка, чтобы хватать ваше письмо из рук в руки!

– Да! – догадываются эти двое, – у неё есть сын Ванечка, он пришёл, наверное, с девочкой и не открывает.

Мои соседи: «Ванечка, прежде всего, женат, и когда они приходят с Наденькой в дом мамы, они всегда открывают».

Так в полной фантасмагории все и расстались.

Прихожу я домой после спектакля поздно ночью.

Так! Интересное кино!

На моей кровати лежит письмо от группы Ролана Быкова.

Кто входил в мой дом? Кто?

А оказалось всё очень просто. Мой котёнок Кузя! Он так истомился от одиночества, что каждый признак откуда-то из-за двери воспринимал как что-то необходимое.

И ещё у Кузьки есть такое свойство – ожидание своей хозяйки. Я прихожу ночью домой, – на кровати у меня лежат мочалки, тряпки, поясочки, бинты, которыми я сохраняю свои ноги.

И, представляете, с двух сторон фантасмагория, какая-то мистика. А в сущности, одинокий котёнок.

И как мне дружочка моего оставлять на пять месяцев, мы же уезжаем на гастроли и в отпуск, а потом ещё на гастроли.

Он же отвыкнет от меня!

Вы даже не можете представить, как это маленькое трёхцветное существо встречает меня ночью после спектакля, – я же не звоню, а просто ключом открываю дверь, – мурлыкает, ласкается. Моюсь в ванной, – сидит рядом, пережидает, потом быстро ложится в ногах и засыпает.

Хорошая у меня Кика-Мика! При встрече расскажу про неё много.

* * *

Вы будете смеяться, а я в Ялте! Сижу в роскошном номере роскошного отеля, в двух шагах от роскошного стола, за которым я пишу эти строки, – роскошная ванна в чёрном кафеле с крапинкой.

Одиннадцатый этаж, – налево море, направо горы, над головой яркие южные звёзды. В двух шагах от того же стола, но в противоположном направлении, – вершина кипариса, даже не качающегося, прямо как в оперном театре.

А если серьёзно, то всё это поразительно и сказочно! Прилетела я утром из холодного, дождливого Ленинграда в 10 утра в Симферополь. Никто меня не встретил, правда, по радио объявили, что за пассажиркой Шарко, прилетевшей из Ленинграда, машина придёт в 13 часов.

Я вышла из аэропорта. И душа моя заликовала, запела славу и восторг, – Земле, Жизни, Весне. Господи! Да что же это такое?! Всё цветёт!!! Одно дерево белое, другое розовое, это сиреневое, то пунцовое, а это совсем лилово-жёлтое. А те, что без цветов, – какая новорождённая, радостная зелень! И у каждого создания своя! Даже при самом мастерском смешении известных человеку красок нарисовать это невозможно. Это нужно только видеть, хватать, пить глазами, дышать глазами, – хотела сказать плакать, – нет, запоминать.

Потом я села в троллейбус, поехала, куда глаза глядят, – а вернее, куда повезёт меня троллейбус.

Вдруг вижу – кладбище, и очень много народу.

Вышла. Оказывается, сегодня День поминовения. Прекрасный обычай, – всечеловеческий, – у русских он называется Родительский день.

Я видела этот день на польских кладбищах, на немецких и вот увидела на русских.

Ах, и русская душа!

У немцев, – серьёз, строгость, святость, свечи, цветы. У поляков – много цветов, много слёз, много свечей, у русских – много водки, много закуски, селёдки, грибов, пирогов, никаких слёз, немного цветов, только те, которые уже расцвели рядом, – сирень, яблони – много песен и много веселья, играют гармошки, балалайки.

И это прекрасно!

Это утверждение жизни! Мы помним вас, вас нет с нами, мы пришли в этот день к вам и ах! как жалко, что вы не с нами!

Вернулась в аэропорт. Машина за мной пришла не в 13, а в 16. Бедная, перепуганная девочка, – помреж – подходит ко мне с каким-то отсутствующим лицом, ничего не в состоянии выговорить, потом я уже поняла почему. Я её целую, говорю спасибо, наконец-то приехали. Она молчит. Едем в Ялту. По дороге она вдруг робко мне говорит:

– Я думала, что Вы в гневе, что заставили Вас ждать с утра.

– Девочка моя, – говорю я, – неужели ты не понимаешь, какое это счастье, что мне жизнь бесплатно преподнесла такой подарок. Ведь я могла бы сидеть эти 6 часов на Новороссийской улице и ничего кроме передачи «Служу Советскому Союзу», которая после возвращения Ванечки из армии стала для меня просто познавательной передачей – не увидеть и не узнать.

Вот почему, я молодец, что согласилась сниматься в этом плохом кино.

Как всегда, дописываю на следующий день, – всю ночь спала с перерывами, потому что очень хотелось посмотреть, – какое море и какие горы, и какие звёзды в эту минуту. И они такие разные. Я всё сплю и всё просыпаюсь, а рассвета, который нельзя пропустить, всё нет. Ещё раз и ещё раз, – всё по-разному и всё темно.

И наконец!!!

Это было настолько невероятно, что даже на что-то похоже! Есть такие американские каталоги, где в шикарных, американских домах на одной стене вешают громадную картину, изображающую какой-то пейзаж, в кресле сидит человек и смотрит на этот мёртвый пейзаж. А у меня окно во всю стену, – и за окном живые, в живой дымке горы, живое голубое, плещущееся, дышащее море, живые цветущие весенние деревья, невыносимо на разные голоса, но как один симфонический оркестр, – перезвоны, переливы, пере-аукования, нежные-нежные призывы, и ещё более нежные отклики тысяч невидимых птиц.