скачать книгу бесплатно
Понемногу резкость усилилась, придавая миражам предметность: мелькнул кремовый шарфик, но не летучим змеем свободы, а скомканным тампоном, переброшенным из кармана в карман. Надвинулась женская грудь, очерченная промокшей блузкой. Подмывало то слиться с ней, распахнув полы, то раздобыть обновку.
Не дав опомниться, вокруг замелькали десятки женских глаз. Разные: доверчивые, лживые, одухотворенные и безучастные. Перемешиваясь, как в калейдоскопе, восхищались, рыдали, ненавидели. Шабаш завертел, оторвал от поверхности.
Приземлился он в родительском доме родного Ковно, за окнами которого хлестал, казалось, бесконечный дождь. Вспомнил, как вскочил посреди ночи, впопыхах оделся и вылетел из квартиры, крича матери «Не плачь!» Посулив таксисту «два счетчика», понесся в пригород. Воссоздалось, как бешено молотили дворники в такт его рвущемуся наружу сердцу, как, не дожидаясь сдачи, выскочил из авто, по щиколотки оказавшись в воде, как замер у дома Регины, женщины-мечты, и прильнул к штакетнику лицом. Как бросилась к забору собака, и он пустился прочь – к дому напротив, как залаяла дворняга и там и как к всполошенному дуэту присоединились четвероногие всей округи, и в окнах стал зажигаться свет, как примостился за деревом рядом и ждал, не совсем понимая чего, как вышел во двор Мотке, муж Регины и его друг, и, посветив фонарем и лысиной, вернулся в дом обратно, как на секунду приоткрылась занавеска и мелькнули милые сердцу овал и льняная копна волос, как всеми клетками зазнобило и как в горячечном бреду прошел весь путь пешком обратно («моторы» не ходили), вопя в душе, а порой и вслух: «Отдашь ее, отдашь!»
По щекам все еще хлестал балтийский дождь, когда, подняв глаза, он увидел, что у входа стоит Барбара, будто в растерянности. Обозначилась застенчивая улыбка, прозвучал робкий стук в наличник. Пассия прислонилась к дверной коробке и мельком осмотрела номер.
Шабтай глядел на Барбару, приклеившись к стулу, не в силах пошевелиться. Припухлостей от возлияния и рыданий – как не бывало, а о былой неприступности напоминал лишь крутой лоб.
Без всякой позы или игры Барбара взирала на Шабтая как человек, обретший полную гармонию с миром, позабыв, хотя бы на время, о заскорузлом коде его условностей. Взгляд струил умиротворенность и какую-то первозданную доброту. Казалось, эта женщина явилась в этот день, чтобы кого-то осчастливить или одарить светлячком, который очень долго, возможно, всю жизнь, будет блуждать в каньоне разума, очерчивая вечный, хоть и непреодолимый маршрут к звездам.
Какие-то молоточки уже вовсю стучали внутри, взывая к действию, но Шабтай все смотрел и смотрел на ее похорошевшее, освеженное от следов возлияния лицо, где трогательно выделялась мокрая прядь волос, и безотчетно млел.
С той же непринужденностью, с которой пассия явила себя у входа, не дождавшись приглашения, прошла к кровати. Поправив юбку, скромно приземлилась на кромку – другого места усесться в комнате не было.
Между тем вскоре некоторой непоседливостью стала транслировать: зачем я здесь – играть в молчанку?
Величие женщины в том, что Творцом ей даровано архиважное для человеческого общежития свойство – непосредственность, чем не могут похвастаться большинство мужчин, создания глубоко закомплексованные. Для красоток эта закономерность уместна лишь отчасти, но все же не настолько, чтобы их отпачковать.
– Наверное, ты не рад мне… Или от моих друзей оттаять не можешь? – поддела разговор Барбара.
– Да нет же! – прорвало Шабтая наконец.
– Заговорил…
– Ты словно тайфун из прошлого! – призвал пафос ухажер.
– Ого! – изумилась пассия.
– Напомнила куплет из красивой песни! – следовал по тропинке метафор Шабтай, давно протоптанной…
– Веселый или грустный? – взыграло любопытство.
– И то и другое…
– А я лучше или хуже?
– Конечно, лучше!
– Хм… и где же это было?
– В Ковно, Литва.
– Тогда… ты из Звёндзак Радецки![5 - Звёндзак Радецки (польский) – Советский Союз.] Ах, вот откуда твой польский – Литва, значит.[6 - Примечание автора: в Литве обитает крупная община этнических поляков.] Русских я здесь, правда, не встречала… – Барбара задумалась.
– Есть немного, в посольстве.
– Ты из посольства?
– Я из Израиля, эмигрировал туда из Литвы… – пряча глаза, робко молвил Шабтай.
Барбара, точно в раздражении, поерзала на кровати. Приладив прическу, как бы про себя заговорила:
– Надо же… А хотя… в девятом классе у нас треть учеников как корова языком слизала – и все в Израиль.
– Языком… Гомулка[7 - Гомулка (1905–1982) – первый секретарь Польской объединенной рабочей партии, глава польского государства в 60-е годы, инициатор ускоренной эмиграции польских евреев в Израиль.] слизал, – хмыкнул Шабтай.
– Получается, ты жид,[8 - Жид (польский) – еврей. Нормативное слово, не являющееся оскорблением.] – обыденно констатировала Барбара.
– Самый что ни на есть настоящий. Разочарована? – Щека Шабтая чуть вздрогнула.
Пассия изящно повела плечами, должно быть, так настраиваясь на ответ.
– Я с Ициком за одной партой сидела, круглый отличник, умница… Списывать всегда давал, влюблен был, наверное… Слух был: на войне погиб, в семьдесят четвертом или в семьдесят пятом. Не помню уже…
– В семьдесят третьем, если на войне, – уточнил Шабтай.
– А чем ты занимаешься? – полюбопытствовала гостья, вдруг оживившись.
– Бизнес… – неопределенно ответствовал ухажер.
– Всегда казалось, что бизнесмен – мужчина в возрасте. Правда, в Польше частники лишь в кафе да киосках… – делилась пассия, разом нечто прикидывая в уме.
– Дело не в возрасте.
– А в чем?
– В степени риска, на который готов пойти. Да и талант – дело не лишнее… – раскрывал секреты частной инициативы Шабтай. Казалось, несколько опрометчиво…
– Давно в Израиле? – прощупывала анкету ухажера Барбара.
– С семьдесят первого, хотя, кажется, только вчера с трапа сошел… – с грустью признался Шабтай.
– Не понимаю… – озадачилась полька. – Ботсвана, тут же каменный век. На чем деньги делать? Мы-то здесь по контракту, братская помощь, так сказать. Бескорыстно!
– Бескорыстно? За валюту, твердую причем. Только поляки и венгры дешевле англичан и даже португальцев, а работают не хуже. Скорее даже лучше – каждый из вас за свое место дрожит. Где еще за год на машину скопить! Бескорыстно… дурят вас, – открыл ликбез соцэкономики Шабтай.
– Похоже, ты и впрямь не промах, только дела начальства мне побоку. Да, все хотела спросить: пан Зденек тебе зачем?
– Дружим.
– Дружишь? Босс ведь старше тебя почти вдвое. Что у вас общего, не пойму? Мы строго следуем контракту, отчитываясь за каждый гвоздь. Социализм и предпринимательство – как собака с кошкой. Вы же со Зденеком, точно заговорщики: запираетесь, шепчетесь. Причем ежедневно и почему-то по-русски. Откуда только Зденек русский знает?
– Твой нос для того, чтобы его целовали мужчины, – оборвал пассию Шабтай.
Барбара замерла. Капельки пота, проступившие на лице от жары, вдруг укрупнились и застыли уродливым, горчичным отливом.
Последующий нырок фабулы, начавшей навевать зевоту, – когда наконец! – изумил бы самого Фрейда, разукрасившего мироздание флажками либидо. И, не исключено, подвинул бы к сочинению трактата «Ролевая оплошность – случайная или преднамеренная – взрыватель условностей полового этикета».
Словно в безумии, с устремленными к потолку руками – то ли в ужасе от нечаянно попранного табу, то ли в эротическом танце-ритуале пращуров, недорисованном на скалах из-за избытка чувств, оттого не дошедшего до потомков, Шабтай бросился к Барбаре и, распластавшись на коленях, стал покрывать как прокаженный ее ноги поцелуями. Прерывался лишь на хриплое: «Сорвалось, прости!»
Тут хитрющий чертик с характерной горбинкой на носу выглянул из-за шкафа и, указав на Шабтая, оскалился. Но, на что намекал, одному Богу известно.
Барбара смотрела на мечущуюся голову воздыхателя как на швейную машинку, работающую по раз и навсегда заведенному маршруту, и, казалось, пассивно ждала то ли конца катушки, то ли перебоя электроэнергии. Не дождавшись ни того, ни другого, подняла руку и в некоем вялом, едва зарождающемся любопытстве прикоснулась к густой шевелюре Шабтая, но почти тут же убрала.
Ковровые лобызания пошли на убыль, и, будто зацеловав свою вину, Шабтай направил голову к изгибу бедра пассии и воровато замер там. Касался, правда, едва – ухом, румянившимся, должно быть, не одоленным комплексом вины, а может, вследствие резкого скачка давления, рванувшего из недр.
Тем временем взор Шабтая устремился в давно немытое окно. Ни колики вины, ни лики влюбленности в том взгляде не просматривались. А прочитывалась хватка ловкого от природы мужика, преодолевшего сложный порог и спокойно обдумывающего, куда плыть дальше.
Лицезри эту метаморфозу дедушка Фрейд, то преклонился бы перед Шабтаем, умоляя принять под крыло свою обширную практику. Подкупив лаврами, удалился бы в кабинетную тишину, дабы до последнего вздоха перекраивать свое ушастое, теряющееся в космосе бытия учение.
Лицо Барбары покрылось вуалью грусти и в некоторой мере – опустошения. Сбросив босоножки, она медленно улеглась на кровати.
Потеряв точку опоры, Шабтай чуть завис, но вскоре его затылок, сноровисто нырнув, утоп в молочно-дыневом раю, принявшем его, быть может, от утомления, но скорее, из сострадания, материнского в своей сути.
Вечер, перекинувшийся из мазанки в «Блэк Даемонд», прогибался под грузом откровений, где трефных, а где – эмоционально затратных. Неудивительно, что, соприкоснувшись и одарив друг друга энергией тепла, то бишь горчичником всего земного, Барбару и Шабтая подхватило течение Морфея. Барбара уснула, подложив под голову ладони, а ухажер – сидя на полу, под кроной все еще не сорванных, но столь бередивших его естество плодов.
Шабтай спал не долго, если спал вообще. Пообвыкнув к бахчевым вкусностям, чуть заерзал. Его стали досаждать какие-то дужки и оторочки, куда упирался затылок. Но куда больше его раздражала участь прыщавого пацана, которого до поры до времени не шлепают по рукам, снисходительно дозволяя за что-то подержаться…
Шабтай бесшумно встал и с мягкостью пумы запрыгнул в кровать, где по логике действа им давно бы начать кувыркаться. Склонился над лицом возлюбленной, бережно убрал с уха волосы и ласково зашептал, но так тихо, что слов было не разобрать.
Насупленное лицо Барбары просветлело, быть может, в силу удобоваримости темы, но скорее, от мастерства сказа. Красавица-полька заулыбалась едва различимым движением губ, но глаз не открыла.
Шабтай продолжал услаждать Барбару шелестом связок. В какой-то момент уже напоминал суфлера, обслуживающего сцену признания в любви.
– Говори по-русски, все-таки родной… – прошептала Барбара, излучая волнение, нежное, в перламутре.
Уста ухажера застыли в паузе недосказанного.
– Мне нравиться тебя слушать. Язык не важен… И так вставляешь много русских слов, – мурлыкала полька.
Шабтай чуть отпрянул, наверное, осмысливая сказанное.
– Так со мной никто не говорил… – отдавала должное «суфлеру» Барбара.
– Как, кохана? – живо откликнулся ухажер.
– Ты умный, нежный, новый для меня человек. Обними…
Шабтай красивым мужским движением развернул Барбару и прижал к себе. Его мозг бесстрастно фиксировал, как женщина, по которой многие сходят с ума, не решаясь обратиться, податливо перевернулась и обвила его руками. Подумал: «И побрякушки не понадобилось…»
– Мы, словно звери, не моемся, – жарким шепотом обдала Барбара, когда Шабтай свалился на спину в какой-то очередной, слепивший огнями нирваны раз.
Ответили легкие, работавшие на пределе.
Чуть погодя, отдышавшись, Шабтай повернулся к возлюбленной и чувственно провел ладонью по ее лицу. На излете движения Барбара поцеловала одну из фаланг, и ее полные неги глаза затуманились вовсе.
Барбара, понятное дело, не знала, что коммуникабельный от природы Шабтай немеет на алькове. И та ласка, в своей сути, безотчетный призыв не «марать» его умонастроение.
Затем его ладонь, совершив полукруг, изысканным движением замяла сосок пассии.
Барбара чуть вскрикнула и, обездвижив руку Шабтая, резко повернулась. Пристально взглянув, схватила ухажера за космы и вдавила его голову в подушку.
– Откуда ты взялся такой, мордатый, но нежный!
Шабтай попробовал вырваться, но только скривился от боли.
Говорят, постель всеядна, лишь бы приняла обоих. Когда да, а когда – то, что вышло…
– Знаешь, ты вылитый Аль Пачино. Только он милаша, а ты урод! Сладкий, правда, до костра в животе… – перешла на личности, а может, к разбору полетов Барбара. Ко времени – светало.
– Отпусти, кохана, ээ…
– Говори откуда, а то вырву! – наседала пассия.
– Из Ко-в-но, сказал тебе…
– Все, что шептал мне, правда?
– Правда.
– Не врешь, купишь мне «Феррари»?
– Куплю.
– И замок в Ницце?
– И замок.
– Там-то был хоть раз?
– Был, конечно! – заверил Шабтай, притом что к жизни знаменитых и богатых причащался там же, где и Барбара, – в бульварных журналах и кино.
– Тогда… свози меня в Кейптаун.
– Куда?! – И без того выпученные глаза ухажера едва не выскочили из орбит.
– Будто глухой!
– Но…у Польши нет дипотношений с ЮАР! Да и паспорта по приезде у вас изымают, возвращая лишь на вылет домой, – отбивался Шабтай.
– Точно не дурак! Коль так, придумай! – отпустив гриву, Барбара, скользнула по груди партнера затвердевшими сосками… – Да и наши наведывались, был слух.
Лицо Шабтая, еще недавно нержно-розовое, точно из парилки, покрылось вереском оторопи, но не надолго. В последующую минуту он то с озорством посматривал вниз, рассматривая вздыбившийся шлагбаум неудобства, то закатывал глаза к потолку, думая, как этот шлагбаум преодолеть, а заодно и все другие…
Тем временем где-то на периферии его сознания постукивало: нелегально пересечь границу и не абы какую – страны на полувоенном положении – даже не риск, безумие! Пусть охраняется она лишь отчасти…
– Ну, хорошо, – замкнул паузу Шабтай, – а как с этим? Бросил к паху быстрый, недвусмысленный взгляд.
