скачать книгу бесплатно
– Да, – ответила Саша. – И нет. Это сложнее.
– И что же такого сложного, позволь полюбопытствовать?
Саша поколебалась. Эту часть ее жизни мало кто знал. В Петрограде – один Урицкий. Теперь, значит, никто не знал.
Бокий, конечно же, никогда не станет для нее тем, кем был Урицкий. Но если ты не можешь доверять своему начальнику, есть ли вообще смысл в твоей работе?
– Вы знаете из досье, что Александра – не мое настоящее имя, – решилась Саша. – Я приняла его при крещении, чтоб выбраться из черты оседлости. Но Юдифью тоже изначально звали не меня. Это имя досталось мне от сестры после ее смерти. Это ведь она рассказала мне о врагах еврейского народа… не только еврейского, вообще простого народа. И что когда нет превосходства в военной силе, нужно стать очень умной, чтоб войти к ним в доверие и уничтожить их. Она бы справилась. Она была в точности как библейская Юдифь: мудра и очень красива. А я только и умела, что драться, и то недостаточно хорошо, как оказалось. Я была крепче, я должна была ее защитить, но не смогла. Когда Юдифь убили, а наш дом сожгли, так случилось, что мое имя попало в списки погибших вместо ее имени. Следствие велось довольно небрежно, как всегда после погромов. Я даже не сразу заметила, что живу под ее именем. Это был знак, что я, такая во всем ординарная, должна исполнить то, к чему стремилась она. И раз сделаться красавицей я не могу, попробовала хотя бы стать умной. С грехом пополам сдала экстерном курс гимназии. Было трудно, и я быстро поняла, что в среде наших врагов никого этим не удивишь. Нужно было что-то другое. И когда я прочитала в журнале про животный магнетизм и гипноз, сразу поняла, что должна оказаться способной к этому. Всеми правдами и неправдами напросилась в месмерический салон. На меня там сперва смотрели как на грязь под ногами – провинциальная еврейка, а туда же… Но я точно знала, что у меня все получится, иначе просто быть не могло. С первой попытки ввела в транс добровольца. Заставила его плакать и говорить вслух то, что лежало у него на сердце. С тех пор меня звали наперебой в такие места.
– Это трогательная история. Но глупая. С тех-то пор ты и возомнила, будто можешь все?
Саша пожала плечами.
– Чтоб управлять другим человеком, – сказал Бокий, – нужно прежде всего управлять собой. Потому что на кого бы ты ни воздействовала, в первую очередь ты воздействуешь на саму себя. Управлять собой учат не салонные фокусы, а суровые жизненные испытания.
Саша вздохнула.
– Что, не этого ожидала, Гинзбург? – усмехнулся Бокий. – На тайное знание рассчитывала? Посвящения, ритуалы, прочая чепуха из бульварных романов?
– В городе говорят, – Саша чуть покраснела, – разное. О вас. Ритуальные оргии, призывы демонических сил… Вы не думайте, я же по работе должна быть в курсе слухов.
– Ну к чему тебе оргии, – Бокий засмеялся. – Куда тебе демонические силы. Ты и со своими-то силами совладать не можешь. Все дозволено, но не все на пользу. Пока выучи намертво одно: никогда не пытайся воздействовать на тех, кто дорог тебе. Потому что мы пока мало знаем о том, как человек устроен. Почему иногда мы находим в себе силы бороться в самых отчаянных ситуациях, а иногда погружаемся в пучину меланхолии без видимой причины. Месмерическое воздействие – вещь грубая и может что-то в человеке сдвинуть. Неизвестно, исправится ли такое нарушение само со временем. Это относится к обеим сторонам, но свои риски ты берешь на себя. Потому что месмерическая связь работает в обе стороны; открывая другого, ты открываешься сама, хотя мало кто сможет этим воспользоваться. Готова ли ты ставить под удар другого человека – это надо в каждом случае решать.
– Вы хотите, чтобы я прекратила применять месмеризм на допросах? – спросила Саша.
– Отчего же? – Бокий приподнял бровь. – Этого я не приказывал. Все, что служит революции, благо. А твои методы, при всем твоем невежестве, работают. Хотя ответственность за все, что ты делаешь, на тебе. Впрочем, ответственность за все, чего ты не делаешь для революции, точно так же на тебе. Иди, работай.
Саша встала, чтоб уйти. Бросила взгляд за окно. На Адмиралтейском проспекте две исхудавшие клячи тянули перегруженную повозку. Разгрузка подвала дома на Гороховой происходила теперь каждый день. Колеса увязали в покрывающей проспект грязи.
Саша развернулась и снова села напротив Бокия.
– У меня еще один вопрос, Глеб Иванович. Мои рапорты о переводе на фронт на должность комиссара – вы хотя бы читаете их?
– Да ты представляешь себе, что такое фронт, Гинзбург? Я даже не про вражеские пули, они, допустим, свистят и здесь. Но что такое днями, неделями ехать в теплушке, которая, вопреки названию, не протапливается, так что чай замерзает в стакане? Когда нет другой еды, кроме мороженого мяса убитых лошадей? Грязь, голод, понос, вши… Ты забудешь, как выглядит нормальная постель. А что казаки вытворяют с пленными комиссарами, с бабами особенно – тебе рассказать?
– Это все риторические вопросы, товарищ Бокий, – Саша смотрела своему начальнику прямо в глаза. – Я повторяю свою просьбу о переводе на фронт.
– Ты знаешь, что нам отчаянно не хватает людей – тех, кому мы можем доверять, и при этом они были бы способны хотя бы составить протокол. А из тебя вышел вполне приличный следователь, Гинзбург. Ты умеешь работать и с людьми, и с документами. В тебе нет ни интеллигентской бесхребетности, ни излишней жестокости. Тебе недостает юридического образования и жизненного опыта, ты ошибаешься и делаешь глупости; но в твоей преданности делу революции я уверен, поэтому ты нужна здесь. А каким комиссаром ты будешь? Допустим, марксистскую теорию ты знаешь. Но на фронте воюют не теориями. Ты представления не имеешь об армии, ее структуре, обыкновениях, быте и взаимоотношениях. Думаешь, тебе там поможет твой месмеризм? Ты можешь сколько угодно считать народные представления о колдовстве суевериями, но там тебе придется столкнуться с ними лицом к лицу. А ведьм не любят. В конце концов, то, что ты женщина, не имеет особого значения только здесь, в Петрограде. Фронт же полон одичавших и ожесточившихся за годы войны мужчин – сможешь ли ты заставить их себя уважать? Среди наших товарищей фронтовиков хватает, и любой из них справится с этой работой лучше тебя. Почему я должен тебя отпускать? Скажи мне правду, и я подумаю. Ты ведь понимаешь, что приносишь революции больше пользы здесь?
Саша на несколько секунд закрыла лицо ладонями. Потерла виски. Вдохнула, выдохнула.
– Да, – ответила она наконец. – И нет. У меня эгоистические мотивы, Глеб Иванович. Я знаю, что моя работа здесь нужна для революции, для будущего. Но ведь и я – часть революции и часть будущего. А эта работа меняет меня, и мне не нравятся эти перемены. В этом деле, – Саша кивнула на все еще лежащую на столе папку, – вчера было на две фамилии больше. Я поняла ошибку, когда список уже пора было сдавать на коллегию. Вызвала повторно свидетеля, переоформила протоколы. И все это время я ненавидела двоих людей, которые чуть было не погибли из-за моей небрежности. Я понимала, что могла б не исправлять ничего, и никто бы не заметил. И что однажды, возможно, я перестану такое исправлять. Это была… обыденная мысль, понимаете, Глеб Иванович? Меня чертовски перепугала ее обыденность. И я думаю, что буду хорошим комиссаром, потому что я верю: жертвы, которые мы приносим теперь, они необходимы ради будущего счастья всего человечества. А если я останусь здесь, я перестану в это верить и не смогу уже стать никем.
– Я выслушал тебя, Гинзбург, – ответил Бокий, и Саша вдруг поняла, почему он старается выглядеть каждый день элегантным и подтянутым: это скрывает, насколько он изможден. – У тебя действительно эгоистичные мотивы. Ты нужна революции здесь. Ты нужна мне здесь. Но я понимаю. Видишь, я не так эгоистичен, как ты. Теперь ступай. Я посмотрю, что можно сделать с твоим рапортом.
Глава 5
Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов
Октябрь 1918 года
Щербатов ожидал хотя бы какой-то конспирации, но невысокий шофер в кожанке подошел к нему через покрытую обледеневшей грязью платформу прямо на глазах у сошедших с поезда пассажиров и женщин, торгующих снедью. Агентов ВЧК на вокзале на первый взгляд не было видно, но тут никогда нельзя судить с уверенностью.
– Вы, значит, Андрей Евгеньевич? – спросил шофер.
Щербатов медленно кивнул. Одет он был в штатское, так что, по всей видимости, у шофера имелся его словесный портрет.
– Пройдемте, автомобиль ждет.
Возможно, полное отсутствие конспирации было хорошим знаком – Князев не считал нужным скрывать, с кем встречается и, следовательно, уже наполовину принял решение.
– Пожалуйте, – шофер, молодцевато расправив плечи, распахнул дверцу “Форда-Т”. – “Лиззи”, как изволите видеть!
Этот стремительно набирающий популярность автомобиль называли по распространенной в Америке кличке лошадей, подразумевая, что совсем скоро такая стальная лошадка придет на смену живой силе в каждом хозяйстве.
– Хорошо, – сказал Щербатов. – Поехали.
Поездка в пятьдесят первый полк была, безусловно, авантюрой. Полк, расквартированный в Пскове, формально до сих пор числился в составе РККА. Но агентурные данные, подтверждаемые слухами, сообщали о ряде конфликтов командования полка с большевистским руководством Красной армии. Сейчас полк фактически был отрезан от снабжения.
Командира полка, ныне краскома, а прежде штабс-капитана Князева, Щербатов знал хорошо. Этот сильный и гордый человек, анархист по убеждениям, не станет долго плясать под комиссарскую дудку. Переход частей целиком на сторону противника по меркам Гражданской войны не был такой уже редкостью – ведь воюющие стороны не были размежеваны ни языком, ни, как правило, национальностью. Они принадлежали к одному народу и совсем недавно – к одному государству.
Большинство полков РККА носили цветистые названия, Князев же оставил за пятьдесят первым номер, под которым полк числился в Российской Императорской армии. Не оттого, что в Красной армии были сорок девятый и пятьдесят второй полки – их не было. Князев демонстративно, вопреки революционной моде, сохранял связь своего подразделения с прошлым, и это внушало Щербатову определенные надежды.
Штаб полка располагался в бывшем купеческом особняке, обнесенном каменным забором. Караул был выставлен согласно уставу. У некоторых из снующих по двору солдат на папахи были кое-как нашиты красные ленточки, но большинство вовсе не носило никакой символики. У многих шинелей на плечах можно было рассмотреть участки невыцветшей ткани там, где недавно еще были пришиты погоны.
Шофер провел Щербатова в особняк, в гостиную. Рыжий парень старательно тер щеткой угол каминной решетки. На фоне заброшенности и запустения, царивших в комнате, эта деятельность не выглядела осмысленной.
– Что командир, Лекса? – хмуро спросил шофер.
– Проверю сейчас, – парень отложил щетку и вышел в дверь в глубине комнаты.
Щербатов сел, стараясь не запачкать сюртук о покрытую жирными разводами столешницу. Риск, сопряженный с этой встречей, мог оказаться неоправданным. Своей жизни Щербатову было не жаль, но следовало ехать напрямую в Омск – установление связи Добровольческой армии и Сибирского штаба оставалось вопросом первостепенной важности для будущего Белого движения.
Почти так же, как судьбы Отечества, Щербатова беспокоило, что станется с его двоюродной сестрой Верой, если он не приедет в Омск. Там они договорились встретиться. Вера приходилась Щербатову кузиной, но выросли они вместе и были ближе, чем многие родные братья и сестры.
И все же Щербатов решился посетить пятьдесят первый полк РККА. Конечно, Псковскому корпусу Белой армии чрезвычайно нужно подкрепление, но дело не только в этом. Для Щербатова было важно, чтоб Князев сражался на его стороне.
На фронте они с Федором успели стать не то что друзьями – боевыми товарищами, как бы ни опошлили теперь большевики это прекрасное слово. Если все покрыты окопной грязью, различия между людьми, определяемые происхождением, стираются.
В хаосе 1917 года, когда власть перешла к солдатским комитетам и никто не слушал бестолковые вопли комиссаров Временного правительства, только Князев удержал пятьдесят первый полк от сползания в безначалие и безнаказанность. Популярный у солдат батальонный командир по сути стал устанавливать порядки во всем полку. Даже низшие чины соседних частей, и среди них батарея Щербатова, прислушивались к Князеву. Кругом шло повальное дезертирство, но из пятьдесят первого не сбежал почти никто. Напротив, солдаты сами приходили и просились под начало Князева, сказываясь отбившимися от своих частей, и шли в атаку по его приказу. Выслужившийся из крестьян штабс-капитан быстро стал легендой фронта, настоящим народным вождем. Полковые офицеры смотрели на него косо, но по крайней мере все остались живы даже тогда, когда в других частях вовсю шли самочинные расправы над командным составом.
Первый и главный толчок к развалу армии дал злополучный Приказ номер один. Щербатов навсегда запомнил второе марта – день, когда армию принесли в жертву революции.
Утром второго марта Щербатов объявил исполнение приговора проворовавшемуся конюху. Овса завезли недостаточно, начался падеж лошадей, а их и так не хватало отчаянно, солдаты уже сами впрягались в повозки с орудиями; а этот пройдоха выменивал овес на табак и сахар. По законам военного времени вора полагалось отдать под трибунал, что автоматически означало расстрел. Щербатову было жаль убивать беднягу. Однако преступление требовало наказания, и Щербатов приказал высечь виновного кнутом перед строем.
Полуголый человек хрипел – голос он уже сорвал. От упрямого молчания он перешел к проклятиям, от проклятий – к мольбам. Мороза ни он, ни сотня наблюдавших за казнью сейчас не чувствовали. Еще два удара, сказал себе Щербатов, и он остановит это.
Выстрел прорезал морозный воздух. Хрипы и стоны оборвались. Несчастный солдат упал, пачкая снег кровью. Пуля попала не в него, а перебила удерживающую его веревку.
– Мы не обращаемся с людьми как со скотом, – сказал Федор Князев, опуская дымящийся кольт. – За воровство, мародерство, нарушения дисциплины – товарищеский суд. Надо будет – расстреляем. А пороть и унижать никого не позволим. Довольно с нас ихнего воспитания. Свободные люди сами держат ответ за свои поступки, – Князев убрал кольт в кобуру. – Братва, приказ пришел из Петрограда. Кончилась офицерская власть над нами. Дисциплина теперь в бою только. В прочее время – равноправие. И солдатский комитет нам надобно избрать. Митинг через час. Приходите решать всем миром, как жить дальше станем.
С массой Князев всегда говорил на ее языке.
Солдаты разошлись, по пути сбиваясь в кучки и оживленно переговариваясь. Приказа офицера “свободны” никто из них не стал дожидаться. Двое задержались, чтоб поднять с земли окровавленного товарища.
– Это ведь было ради его же блага, Федор, – сказал Щербатов, кивнув на наказанного. – Он бы отлежался недельку, а там до конца жизни забыл бы, как воровать. А теперь кто научит его не зариться на чужое?
– Теперь люди сами будут себя учить. Для этого ничья власть им не требуется, – ответил Князев. – Ты, Андрей, когда установки прицела станем выставлять, тогда и примешься командовать. А до того не лезь на рожон. Лбом стены не прошибешь. Наша власть теперь, народная. И на фронте, и на гражданке.
С тех пор минуло полтора года. Теперь Щербатов прибыл узнать, не разочаровала ли его товарища народная власть, выстраиваемая под руководством большевиков.
Князев вошел, сел напротив. С их последней встречи он будто бы состарился лет на пять. Ему ведь и тридцати еще нет, вспомнил Щербатов. А выглядит потрепанным жизнью.
– Ну здравствуй, раз уж приехал, – сказал Князев.
– Здравствуй, Федор. Как тебе служится под началом комиссаров?
– У нас нету больше комиссара, – ответил Князев и бросил отчего-то быстрый взгляд на каминную решетку.
Щербатов понял, что уместно будет воздержаться от оценок этого факта.
Князев тяжело облокотился о стол:
– Рассказывай, с чем пожаловал.
С этим человеком не стоило тратить время на светские беседы и лирические отступления.
– Зову тебя присоединиться к Белой армии, Федор. Тут недалеко Псковский наш корпус. Завтра поднимитесь – через три дня уже погоны нашивать станете. Тебя произведем в полковники. Кто тут у тебя командует – всем офицерские чины согласно полковому расписанию, жалованье соответствующее. Во внутренние дела твои вмешиваться никто не станет, управляй своими людьми как сам знаешь. Никаких комиссаров, будешь и царь, и бог. Со снабжением у нас здесь пока перебои, но сейчас поставки от англичан налаживаются, так что голыми-босыми не останетесь. Что сами станем получать, то и с вами разделим по-братски.
– Полковник Князев. Звучит гордо! – краском усмехнулся. Встал и размашисто зашагал по комнате, сложив руки за спиной. – Дельный ты человек, Андрей. По существу изложил, без трескотни. Без стенаний про крестный путь России и всей этой кудреватой чепухи. И все ж таки. Как станем сражаться, то решим, не впервой. Ты другое скажи мне. За что зовешь сражаться? За восстановление старого порядка?
– В первую голову – против большевиков, – Щербатов пытался подобрать верные слова. – За новый порядок.
План действий Щербатов обдумывал все последние месяцы, и среди офицерства Добровольческой армии этот план пользовался некоторым успехом. Но краткое, емкое определение – Новый порядок – пришло только сейчас. Досадно будет теперь, если доведется принять смерть, так и не поделившись им с единомышленниками!
– Новый порядок, – повторил Князев раздумчиво.
– Теперь, посреди войны и разрухи, многие тоскуют по старому порядку и забывают, что он рухнул под собственной тяжестью. Большевики могут победить именно потому, что предлагают нечто новое. Мы должны их опередить.
– Но как же политика непредрешения народной воли? – Князев процедил последние слова сквозь зубы, словно издеваясь.
– Она ошибочна, и многие уже осознали это. Мы не победим большевиков без незамедлительного решения аграрного и национального вопросов. Нужно уже сейчас закладывать основы той государственности, во имя которой мы будем побеждать.
– Диктатура?
– Да, если называть вещи их именами. Народ, выбравший пустобрехов напополам с откровенными мерзавцами, продемонстрировал неспособность определять свою судьбу.
– Вот оно как, – Князев достал и не спеша раскурил трубку. Щербатов выждал. – Позволь полюбопытствовать, кто ж таков есть, что способен определять за народ его судьбу?
– Люди решительные, радеющие об общем благе и имеющие волю к переменам.
– Так это же, – Князев усмехнулся, – большевики.
– В основе политической программы большевиков – химера народовластия. Народовластие же они подменяют собственной диктатурой, и чем далее, тем более это становится очевидно всем. Однако политическая воля у них есть, тут их не упрекнешь. Этому нам стоит, переступив через гордыню, поучиться у них. Как сказал их вождь, известный под кличкой Ленин – “вчера было рано, завтра будет поздно”, и они не упустили момент, когда могли взять власть. Но чего у них нет до сих пор, так это по-настоящему сильной армии. Что такое РККА, ты знаешь лучше меня; хотя она становится многочисленнее с каждым днем, пока еще у нас есть преимущество в кадрах и дисциплине. Но завтра может быть поздно. И одного только военного превосходства мало. Надо обещать независимость национальным окраинам, чтоб заручиться их поддержкой. Надо создать простую и понятную земельную программу, которая позволит нам опереться на лучших людей среди крестьянства – тех, кто больше всех ненавидит большевиков с их стремлением уравнять всех. В этом нам могут помочь наиболее толковые из эсеров – с ними, несмотря на всю их склонность к демагогии и интригам, ни в коем случае нельзя размежевываться. Но главное – сплотить все армии, выступающие против большевиков, под единым руководством и единой программой.
– Дак ты, Андрей, настоящий революционер, – сказал Князев. – Только навряд ли тебе удастся склонить на свою сторону генералов. Они мыслят по-старому. Кроме сугубо армейских задач и приемов не желают ничего видеть. Положим, Бог или дьявол помогут тебе в этом. Вот, большевики перевешаны на фонарях, бунт подавлен. Дальше-то что? Ради чего все затевается? Ведь старый порядок ты возвращать не намерен?
– Ни в коем случае, – Щербатов улыбнулся. – Старый порядок и довел страну до истощения и революционных потрясений. Ему нечем было ответить на вызовы двадцатого века, и люди остались предоставлены сами себе. А не в том ли задача государства, чтоб найти каждому человеку его служение? Люди и классы перестанут сражаться за свои интересы, потому что всякий сделается частью общего. И тогда над великой Россией взойдет солнце, под которым каждому будет определено его место.
– Андрей, это твои слова? – спросил Князев.
Секунду Щербатов колебался. Он был убежден, что идея эта исходила из глубины его сердца, но не мог вспомнить, когда и как ее сформулировал. По всей видимости, случилось это в Петрограде – но до болезни или после? Он вспомнил чекистку Сашу Гинзбург, как она вытирает с лица кровь человека – человека, убитого им. Как же все перемешалось на этой войне…
– Разумеется, это мои слова. Хотя иногда я полагаю, что не только мои: они сотканы из чаяний множества людей. Что ты намерен предпринять, Федор?
Князев глубоко затянулся трубкой.
– Я дождусь комиссара, которого они пришлют мне. Третьего. Бог любит троицу. Посмотрю, смогу ли работать с ним. Пораскину умом, что к чему. Там решу.
– Как знаешь. Комиссара потом или сам расстреляй, или в контрразведку сдай. Живьем не отпускай. Я не буду повторять тебе пропагандистские клише о том, что все они – исчадия ада и спят и видят, как бы сгубить Россию. Есть среди них и идеалисты, искренне стремящиеся ко всеобщему благу. И эти куда опаснее пройдох и оппортунистов. На каждом из них – на ком десятки, а на ком сотни и тысячи жизней.
– А почем ты знаешь, что я тебя не расстреляю, Андрей? Я обязан вообще-то как краском.
– Я и не знаю, – Щербатов пожал плечами. – Но я знаю, что ты, Федор – разумный человек и не станешь лишать себя выбора. К анархистам ты полк не уведешь, они слишком далеко на юге. Черное знамя тебе не поднять, значит, или красный флаг, или триколор. Ты ж не интеллигент какой-нибудь, руки заламывать не станешь, ах, мол, я слишком морально чист, чтоб выбирать между большим и меньшим злом. Ты знаешь, что выбор неизбежен, и сделаешь его.
– Многовато ты знаешь за меня, Андрей, – улыбнулся Князев. – Вот как поступим мы. Сейчас Лекса проводит тебя туда, где ты сможешь отдохнуть и поесть с дороги. Если кашей из нашего котла не побрезгуешь. Офицерской кухни у нас тут нету. После приходи сюда, ежели хочешь. Посидим, вспомним старые времена. Но о насущных делах ни полслова больше, понял уговор? Утром свезем тебя на станцию, повезет – дождешься поезда на Казань. Так и разойдутся наши пути.
Глава 6
Старший следователь ПетроЧК Александра Гинзбург
Октябрь 1918 года
Мы, общество, эквивалентно меж собою.
Питаемся лишь одинаковой едою,
Живем когда светло, иначе спать ложимся,
Заменой брату своему годимся.
Прошу признать виновным в эгоизме
И изолировать от общества навек.
Ему не место в нашем коммунизме.
Нам страшен этот Человек.