скачать книгу бесплатно
Григорий перебрался в свой окоп. Через полчаса из-за холма показались первые разрозненные группы самураев. Они двигались прямо на позиции роты Климова…
***
Григорий Надеждин не погиб ни в этом бою, ни в последующих атаках позднее. Смерть миновала его и 20 августа, когда их полк на рассвете подвергся массированной бомбардировке с воздуха. И даже через три дня, в последней решающей схватке, он уцелел.
Это был самый жестокий бой из всех предыдущих, в которых ему с Александром Удаловым довелось участвовать. В этот день, как потом выразился сам Григорий, состоялось схождение в ад. Переправившись через Халхин-Гол, полк Слотина включился в запланированную операцию по окружению японской дивизии на восточном берегу реки.
Работала авиация противника, бомбы ложились очень кучно, взметая на воздух выхваченную разрывом землю вместе с телами красноармейцев. После налёта авиации заработала советская артиллерия. Больше часа стоял грохот и свист. Земля дрожала непрерывно, будто её лихорадило, как живой организм. А потом, под мелодию «Интернационала», вырывающуюся из громкоговорителей, установленных на бронемашинах, поднялась озверевшая пехота и ринулась за танками сметать ненавистных самураев. Яростный крик «Ура!», взметнувшийся над степью в начале атаки, не смолкал до окончания боя. Кольцо окружения сомкнулось.
Бои по уничтожению окружённой группировки японцев продолжались до конца августа. Потери были большими, исчислялись несколькими тысячами погибших солдат с обеих сторон. После каждого боя степь пестрела трупами.
Командир полка распорядился сформировать похоронную команду. В её составе пришлось поработать и Удалову с Надеждиным. Раненых вытаскивали санитары с поля боя в дневное время под огнём, убитых хоронили по ночам. Это был настоящий конвейер погребения.
Могилы выкапывали огромные по размерам и очень глубокие. Землю выгребали наверх в несколько приёмов, перебрасывая её с одного бокового настила на другой. Захоронение советских солдат велось отдельно. Погибших красноармейцев укладывали аккуратно, ровными рядами, на холмике устанавливали памятный столбик со звёздочкой.
Самураев сбрасывали на четырехметровую глубину, как кули с мусором, землю над могилой разравнивали с нескрываемой злостью, не оставляя следов погребения.
***
Радостное известие о заключении перемирия пришло в полк с запозданием на день.
Узнав, что войне с Японией конец, половина взвода красноармейцев решила искупаться в реке. Побросав на берегу одежду и оставшись в чём мать родила, красноармейцы плюхнулись в воду и стали дурачиться. Через некоторое время Пашка-Рыжик начал надсмехаться над сибиряком Кречетовым, который плавал, по его мнению, как топор.
– Сам ты топор! – рассерженно проговорил Кречетов. – Я, да будет тебе известно, не раз переплывал Ангару, причём, туда и обратно, а это почти два километра.
– Трепаться мы все мастаки, – барахтаясь в воде, проговорил Рыжик с недоверием.
– А я и не треплюсь, – стоял на своём сибиряк. – Сказал, что переплывал – значит, переплывал. Мне врать незачем.
– Тогда докажи! – не унимался Пашка-Рыжик. – Слабо переплыть Халхин-Гол наперегонки со мной? Или у тебя кишка тонка?
– Это у тебя она тонка, – пробурчал Кречетов. – А я сто метров проплываю на одном дыхании. Халхин-Гол – это всего лишь ручей по сравнению с моей Ангарой!
– Спорим, что я первым окажусь на том берегу? – провоцировал Пашка сибиряка Кречетова.
– Спорим. На что?
– На пять подзатыльников.
– Не-ет, меня устроит один публичный пинок в твою тощую задницу, – категорично заявил Кречетов. – Это более доходчивый способ донесения истины для таких, как ты.
Руки спорщиков пришлось разбить Удалову, который в этот момент случайно оказался рядом. Парни стартовали, остальные увязались за ними.
Первым достиг противоположного берега Кречетов. Он плыл действительно как-то неуклюже, переворачиваясь при каждом взмахе с боку на бок, однако, его гребки, в отличие от красивых взмахов Пашки, были резкими и мощными. С сильным течением реки он справлялся более эффективно, чем его соперник.
Красноармейцы переплыли реку и растянулись на песке. Млея под жаркими лучами солнца, они изредка бросали машинальные взгляды на уцелевший чудом японский дзот. Вокруг огневой точки земля была сплошь изрыта многочисленными воронками от снарядов и авиационных бомб. Зарытое в землю бетонное сооружение располагалось на приличном удалении от берега. Из засыпанной грунтом конструкции выглядывала лишь узкая прорезь амбразуры.
– Мужики, там что-то мелькнуло, – удивлённо высказался конопатый Паша. – Ей богу, в дзоте кто-то есть!
– Не болтай ерунды, Рыжик. Там никого не может быть, потому что последний самурай унёс отсюда ноги ещё неделю назад, – заверил Кречетов. – Тебе, как всегда, что-то мерещится.
Красноармейцы приподняли головы, потом уселись, некоторые встали, все начали всматриваться в амбразуру.
– Ни черта не видно отсюда, отсвечивает, – чертыхнулся Жириков и направился к дзоту. За ним потянулось ещё пять любопытствующих человек. Кречетов плюнул презрительно вслед и не сдвинулся с места.
Когда красноармейцы были уже на подступе к дзоту, из амбразуры неожиданно брызнула пулемётная очередь. Все шестеро замертво повалились на землю.
Оставшиеся на берегу красноармейцы от внезапности не сразу сообразили, что же произошло у дзота. Они с недоумением вскочили с земли, вместо того, чтобы сразу залечь, и в состоянии шока смотрели туда, где только что шагали их товарищи. Этих секунд было достаточно пулемётчику, чтобы перенести огонь на них.
– Ложись! – крикнул Удалов, и первый распластался на песке.
За ним попадали на песок все остальные. Несколько человек, казалось, не услышали его отчаянного крика. Они, взмахнув руками, вдруг странно изогнулись и стояли в этой нелепой позе несколько секунд, пытаясь повернуться на крик. Потом их ноги подломились, они упали, уткнувшись лицом в песок и больше не двигались.
– Гриня, ты живой?! – окликнул друга Александр, когда смолкли выстрелы.
– Пока живой, – помедлив, ответил Дымов. – Только надолго ли, черт возьми? Вокруг ни камня, ни деревца, даже голову некуда уткнуть. Да и голые ж… пускают солнечных зайчиков, не хуже зеркал.
– Главное, мужики, не шевелиться, надо прикинуться убитыми, – посоветовал Удалов, лёжа вниз лицом и не подавая признаков жизни. – Пусть самурай думает, что прикончил всех, до единого.
– Он и так уже всех расстрелял, – послышался в стороне голос Тимохи Узкова, земляка Александра.
– Неужели только мы втроём задержались на этом свете? – не поверил Дымов, и громко спросил:
– Эй, есть ещё кто живой?
– Я живой, – отозвался Ришат Гилязов.
– А чего молчал?
– Вас слушал.
Больше никто не отозвался. Красноармейцы лежали, боясь пошевелиться. Каждый из них лихорадочно соображал, что можно предпринять в сложившейся ситуации. Все они были безоружны и беспомощны, и хорошо понимали: стоит только чуть шевельнуться, как японский пулемётчик тут же добьёт оживший «труп». Но и лежать десять часов под палящим солнцем в ожидании ночи было бы предосудительным решением. Солнце за это время не пощадит никого из них. Кожа уже через пару часов вздуется пузырями, а голову хватит тепловой удар.
– Что будем делать, мужики? – подал голос Узков. – У кого какие соображения?
– Ждать надо, Тимоха, ждать, – с уверенностью сказал Дымов. – Думаю, взводный нас уже потерял. А может, и стрельбу кто-нибудь слышал. Может, сейчас комполка уже пялится на нас в бинокль, изучает обстановку.
– Ну, допустим, увидел он нас дохлыми, и что? – спросил Узков. – Не направит же сразу брать дзот голыми руками? Это осиное гнездо можно только с воздуха разворотить, здесь даже пушка бессильна.
– Правильно мыслишь, Тимоха, – вступил в разговор Александр. – Никто самолёт в ближайшее время сюда не направит. Сами вляпались – самим и выбираться надо.
– А как? – в отчаянии спросил Григорий.
– Подождать надо ещё чуток, пусть притупится внимание самурая. Он, может, даже пожрать сейчас надумает, отвлечётся, – время-то обеденное. А мы вскочим все разом и – броском к воде.
Несколько минут царило полное молчание, все переваривали предложение Удалова. Неожиданно послышался глухой стон, стало понятно, что среди убитых лежит раненый красноармеец.
– Вот тебе бабушка и юрьев день! – вслух удивился Дымов. – Этого ещё нам не хватало.
– Лежать! – скомандовал Удалов. – Мы ему ничем не поможем.
– Как? Бросить раненого товарища? – возмутился Григорий. – Ты что говоришь, Сано?
– Лежать говорю! – рыкнул Александр. – Не двигайся!
Прошла ещё минута, раненый вновь застонал.
– Надо хоть взглянуть, кто это, и куда его ранило, – не соглашался Дымов и стал медленно, по сантиметру, начал поворачивать голову в направлении доносившегося стона. Пулемётчик не стрелял. Дымов подождал немного и приподнял голову.
– Это Кречетов, – оповестил Дымов. – Ранен в голову и в живот, весь в крови.
Раненый сибиряк очнулся и начал подниматься на колени.
– Кречетов, лежи! – успел крикнуть Григорий. В этот момент из дзота полоснула пулемётная очередь и сделала смертельный росчерк на теле Кречетова. Одна шальная пуля на исходе очереди попала Дымову в лоб.
Всё это увидел Удалов собственными глазами, успев до выстрелов повернуть голову вместе с Дымовым.
– Гриша!!! – вне себя дико закричал Александр.
– Бежим! – крикнул Узков.
Оставшаяся в живых троица в едином порыве вскочила с земли и помчалась к реке. Удалов рванулся вправо, Узков – влево, Гамзулин мчался посредине.
До кромки воды оставалось метров двадцать, бег измерялся секундами, и, все-таки, очередь японского смертника смогла догнать Гилязова. Он не добежал до реки несколько шагов и был убит. Узков и Удалов успели сигануть в воду.
Александр погрузился под воду до самого дна и плыл на такой глубине до помутнения в голове. Потом вынырнул на мгновенье, хватанул в лёгкие воздуха до отказа и опять ушёл под воду, для страховки изменив угол движения.
Они вынырнули с Узковым одновременно у самого берега. Судорожно глотая воздух, вцепились глазами друг в друга, не веря в своё спасение. Или они оказались уже вне зоны прицельного огня, или самурай просто махнул на них рукой, или ещё была какая-то неизвестная причина, но стрельбы из дзота больше не последовало.
На западном берегу их уже ждали. Удалов увидел сгрудившихся однополчан, на метр впереди от толпы стоял комвзвода Хорошенин с биноклем.
Узков и Удалов со страдальческими лицами вышли из воды и остановились в нерешительности, стыдливо прикрывая причинное место руками. Вид их был глупым, жалким и беспомощным.
– Где остальные? – зловещим голосом спросил Хорошенин, переводя взгляд с одного на другого.
– Там… полегли все… – срывающимся голосом, хрипло выдавил из себя Узков.
– Разрешите одеться, товарищ командир? – вяло спросил Удалов, и, не дожидаясь ответа, поплёлся к разбросанной на берегу одежде, отыскивая свой комплект. Сейчас ему было всё равно, что скажет командир взвода, как он с ними поступит. Александр находился в подавленном состоянии после всего произошедшего. Безгранично угнетала гибель единственного друга. В смерть Гриши Дымова не хотелось верить. В этот момент он был готов принять любую кару ради того, чтобы свершилось чудо, чтобы эта нелепая смерть друга оказалась всего лишь кошмарным сном, дурным видением.
Дождавшись, когда Удалов и Узков оденутся, Хорошенин скомандовал:
– Следуйте за мной.
Толпа красноармейцев расступилась, командир взвода, а вслед за ним и Александр с Тимофеем, прошествовали через образовавшийся коридор. Толпа сомкнулась и в тревожном молчании последовала за ними на небольшом удалении.
Хорошенин остановился у штабной палатки, хмуро произнёс:
– Заходите.
С понурой головой двое спасшихся красноармейцев шагнули внутрь. За столом сидели командир роты Климов и командир полка Слотин.
– Вот, привёл, товарищ подполковник, – не выдерживая уставных требований, виноватым голосом произнёс Хорошенин и замер.
Некоторое время Слотин неотрывно смотрел на Удалова и Узкова, будто размышлял, какой же первый вопрос задать этим людям. Лицо его выглядело усталым и злым.
– Пловцы, мать вашу! – выругался командир полка вместо ожидаемого вопроса. – Наплавались?! Охладили пыл-жар?
В душе Слотин понимал, что стоящие перед ним красноармейцы ни в чём не виноваты, но не мог смириться с тем, что по нелепой случайности в его полку произошла ужасная трагедия. Её могло бы и не быть, окажись он на берегу в тот момент, когда эти красноармейцы затеяли соревнование по плаванию. Он, просто-напросто, урезонил бы зачинщиков заплыва, посадил бы их на гаупвахту за самовольный уход из расположения военного городка.
– Кто организатор заплыва? – спросил командир роты Климов, обратившись к Удалову. – Ты? Отвечай!
– Не было никакого организатора, – насупившись, ответил Александр. – Всё произошло само по себе.
– Мы узнали, что войне конец, пошли на радостях к Халхин-Голу, – дополнил Узков. – Погода жаркая, вот и решили искупаться.
– Ладно, искупались, но какого чёрта вас понесло на противоположный берег? Кто предложил переправиться?
Удалов и Узков стояли и молчали. Они знали, кто затеял спор, спровоцировав состязание, слышали, как этот человек утверждал, что обгонит всех и первым вступит на восточный берег монгольской реки. Знали, но признаваться не собирались. Зачинщика спора уже не было в живых, и возлагать всю вину на мёртвого было бы непростительным кощунством.
Александр поднял голову и посмотрел на Хорошенина. Ему вдруг захотелось заглянуть в глаза командиру взвода, ведь тот стоял неподалёку, когда солдаты плескались в реке, и наблюдал за происходящим. Ведь это с его молчаливого согласия красноармейцы пустились вплавь на противоположный берег. Почему же он сейчас набрал воды в рот? Почему не пояснит Слотину, как всё произошло? Испугался, что комполка всю вину возложит на него и тогда придётся отвечать за гибель подчинённых? Неужели струсил бесстрашный командир, который неоднократно водил взвод в атаку и даже рубился с самураями в рукопашном бою? Почему он вдруг испугался? Или смелость бывает разной? Бесстрашно сражаться с неприятелем – это одно, и совсем другое – брать ответственность на себя, снимая вину с простого красноармейца?
Хорошенин не выдержал взгляда, потупился.
«Значит, так оно и есть. Испугался лейтенант военного трибунала, боится испортить свою карьеру, – сделал вывод Удалов и усмехнулся.
– Чего ухмыляешься? – спросил Климов. – Твои товарищи погибли, а тебе смешно?
– Непонятно мне, в чём нас обвиняют? Мы ведь не могли знать, что за рекой обосновался смертник? Войне конец, японцы капитулировали.
– Если бы вы не отправились на другую сторону – трагедии бы не произошло! – с заметным раздражением сказал Климов. Судя по всему, ему хотелось быстрее выдавить из красноармейцев признание вины, составить рапорт и постараться забыть о случившемся.
– Самурай мог расстрелять других людей, которые оказались бы в том месте, – не соглашался Удалов. – И жертв могло быть больше.
– Не надо строить прогнозы, что могло быть, а чего не могло, – всё больше раздражаясь, проговорил Климов. – В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.
Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в реке – итог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.
Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Пашку-Рыжика цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И закадычный друг Гриша в их числе. А, раз так, он, Удалов, должен понести наказание за смерть друга.
Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:
– Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание.
Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.
Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Дымова, и посчитал, что должен понести за это наказание.
На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:
