скачать книгу бесплатно
Грегори мгновенно попытался хоть немножко сконцентрироваться и попытаться отличить свои собственные фантазии и мысли от тех плотных звуков и явлений, что врывались в его слегка ощетинившееся физическое проявление.
– За всё, – все же продекларировал вслух Грегори.
– Это вообще-то можно расценить как неприкрытое оскорбление, – с умышленно наигранным укором улыбнулась Богиня, продолжая как будто бы невзначай гладить писателя по голове.
– Почему это? – сомкнув глаза от приятного ощущения, источником которого были поступательные движения, что ласкали кожу его головы, улыбнулся Грегори.
– Я могу подумать, что ты так расплачиваешься со мной за некоторые услуги, просто вместо денег используя куда менее весомые средства благодарности.
– За что же мне?.. Что ты имеешь ввиду?
– За секс или разговор, или за что-то еще, додумай уж тут сам, дорогой.
– Да, ты права, – приоткрыл один глаз Грегори, – это было как-то слишком уж…
– Глупо?
Грегори утвердительно кивнул головой, стараясь сделать так, чтобы этот жест ненароком не спугнул мягкие пальцы, что буквально растапливали его черепушку.
– А знаешь, что еще более идиотское в этой ситуации?
– Удиви же меня.
– То, что ты так легко сдался в нашей так называемой дискуссии, согласившись с моей точкой зрения, ведь… Тебя даже не было вчера во время нашей небольшой… гхм… вечеринки.
– Оргии, ты хотела сказать? – абсолютно буднично уточнил Грегори, прежде чем успел было даже подумать об этой фразе и тут же словил себя на неприятной мысли, что, возможно, это уже было чересчур, и что не стоит себе позволять слишком много вольностей, тем более при первом…
– Точнее и не скажешь, – рассмеялась девушка после секундного замешательства, что позволило Грегори, который чуть напрягся, и чей ум уже начал перебирать в голове варианты, чтобы вновь набрать заветные очки приятия его персоны, однако его чрезмерные и даже чересчур лишние усилия совершенно не потребовались в данных условиях, при которых, при каждом вздрагивании тела его новой подруги Грегори ощущал, как по его собственной коже пробегает ток.
– Но, как видишь… – девушка обвела рукой разнесенную прошлой ночью ураганом страсти комнату, – выживших практически не осталось, – только мы с тобой? ты да я.
После этих слов Грегори почувствовал, как его тело сжалось в небольшой комок, а позвоночник вместе с грудной клеткой стал разрываться между этим крошечным куском плоти и разумом, который как будто стал расти и, изнутри надувая его черепушку, подобно водяному шарику, который стал уносить своего владельца куда-то вдаль, в место, у которого не было названия, но которое, тем не менее, Грегори знал даже куда лучше, чем самого себя.
– Ты слишком напряжен, – покачала головой Богиня, – это не дело, так что на, держи, – протянув ему светящуюся лиловую жидкость, проговорила она.
– Нет, я не думаю, что это хорошая идея, – трясясь от озноба, который прошиб тело, и одновременно потея от огня, который стал сжигать изнутри все органы, промямлил писатель, с удивлением обнаружив, что бокал был у него уже в руке и при этом был полостью пуст. И наблюдал эту картину Грегори уже далеко не в первый, но уже, пожалуй, в тысячный раз, видя, как ладонь его размыкается, стакан соскальзывает на пол, разбиваясь на тысячу кусочков, которые начинают звенеть в голове путешественника, что вновь отправился в бесконечное приключение по вселенной этих осколков, собирая самого себя из звонкого смеха Богини, который растворил эти самые осколки путешественника в великой мистерии, заставившей его сердце и душу преследовать ее образ через тысячи миров, совершенно позабыв о том, кем же он являлся на самом деле.
29. – Скорее! Скорее! – подбадривала его подруга, чей бег набирал скорость с каждой секундой.
Ее спутник бежал со всех ног, преодолевая залитые светом полной луны джунгли, навстречу начавшему пробиваться сквозь чащу леса огню, который одновременно заставлял и испытывать примитивное чувство страха неизвестности, и одновременно с этим пленительно манил с невероятной силой двух ночных мотыльков, которые, позабыв о самих себе и о мире, который растворился во мраке ночи, стремились лишь к этому мистическому свету в надежде обрести в нем покой.
И этот свет был в свою очередь отражением небесного голубого ока, что с интересом и любовью наблюдал за разворачивающейся под ним космической драмой.
Однако, что было наверху, безусловно присутствовало и внизу, ведь звезды, что перемигивались друг с другом на бесконечном небосводе, будто бы копировали мелькающие тени, что танцевали вокруг огромного разведенного костра, который, подобно дикому животному, извиваясь, взметался в небеса в диком танце, в котором сочеталась конечная и вполне конкретная отчаянность приносимой на этом ритуале сакральной жертвы и безграничность божества, что принимало в скромный дар чью-то жизнь.
– Сюда, сюда! – скандировала молодая девушка, выпрыгнув из чащи на пустырь, который представлял из себя сымпровизированную площадь, на которой уже во всю шел праздник жертвоприношений, обряд инициации, который навсегда менял тех смельчаков, которые решили взвалить на свои плечи право бытия шаманами.
– Я… – рефлекторно схватив подругу за руку, и будто бы даже с определенной долей неуверенности прошептал молодой путник, обращаясь к своей подруге, – я боюсь, – наконец признался он, пытаясь перекричать бой барабанов, что давили со всех сторон, усиленные неистовым ревом и воем пляшущих участников церемонии, что, подобно призракам, летали вокруг дикого пламени.
– Чего же ты боишься? – поинтересовалась подруга, игриво глядя прямо в глаза своему избраннику, – тебе нечего бояться, мой дорогой друг! Ведь ты уже стал шаманом!
Молодой человек понимал, к чему именно клонила девушка, и с опаской посмотрел в сторону женщины, что разливала напиток «сиатцоатль», и хотел было уже вновь подойти к ней, чтобы попросить инициировать и его, однако, сделав всего один шаг, встретился с пронзительным взглядом старого шамана.
– Хватит тебе уже! Я сказала, уходи!
Юноша поглядел на половинку кокоса, которую держал в руке, подобно изысканному кубку, что был всё это время с ним, и наконец вспомнил, что, оказывается, уже испил напитка, и это так сильно напугало его, что он захотел снова броситься в объятия своей подруги и слезно попроситься выбраться с этой бесконечной церемонии к их любимому древу встреч, ведь только там можно было прийти в себя… Но, что бы это значило на самом деле? И не оттуда ли разве они только что пришли и, если всё так, то сколько же раз он уже сбегал от самого себя? Бесчисленное количество раз по кругу.
– Ой… – опустив кокосовый чашу, разжав пальцы, проговорил юноша, наблюдая как та, танцуя в полете, затем начинает медленно растрескиваться при соприкосновении с землей, и как этот монолитный, на первый взгляд, каркас плода начинает разлетаться во все стороны, подобно потревоженной глади воды, в которую бросили камень, и одна из этих переливающихся капель, достигнув юноши, пустила по его телу волну, которая, разойдясь от макушки до самых пят, заставила его вздрогнуть и самому распасться на тысячи кусочков, что летели всё дальше и дальше в пространстве, чтобы, встретив на их пути предметы, животных, людей, планеты, звезды, точно так же распылить уже их на мельчайшие частицы, продолжая этот процесс до тех пор, пока бы в мире не осталось никаких объектов совсем.
30. Собираться с силами всегда тяжело, еще тяжелее найти эти самые силы, ну и вершиной мастерства является умение заставить появиться не только эти сами «силы» и интенцию к их применению, но обозначить, вычленить из пустоты тот самый субъект, кто будет использовать эти удивительные способности, которые только что были совершенно не нужны, так как не было ни того, к кому можно было применить эти силы, ни того, кто был бы их источником.
– Ты всегда так не к месту красноречиво выражаешься? – усмехнулась Богиня, все еще не попадая в поле зрения наблюдателя, но уже обозначив звуком свое безусловное присутствие и неоспоримое сосуществование вместе с остальными элементами нового мира, который, вновь встав на старые рельсы истории развития вселенной, медленно покатился по уже известному маршруту, который пытался спрятаться в тумане времени.
– Нет, только в исключительных случаях, – как будто бы даже равнодушно отозвался собеседник.
– И сейчас как раз такой случай, верно? – игриво спросила девушка, явно давая своей интонацией голоса понять, что ответ был ей известен заранее, однако не спросить, не подразнив своего собеседника, она ну никак не могла, – ты ведь не откажешь мне в удовольствии ответить на этот простой вызов, не так ли?
Собеседник упорно молчал и, несмотря на то, что внешняя сторона выражения реальности все еще не сформировалась и представлялась лишь в виде разрозненных электромагнитных полей, что распадались на кванты фотонов и воссоздавалась в виде голографических проекций друг внутри друга, присутствовало абсолютное знание того, что напряжение последней достигло своей критической точки, и требовало от него вполне физических проявлений.
– Ты ведь уже знаешь ответ на этот вопрос, так к чему все эти шарады? – с некоторым оттенком раздражения раздался сигнал интерферированного потока частиц, которые, преобразовавшись в паттерны смыслов, достигшие жаждущего их разума, стали выстраивать тот парадоксальный мир, в котором одном единственном могла осуществиться данная беседа.
– Ну так что? – мягко обхватив руками своего возлюбленного, промурлыкала богиня, – ты разве не хочешь принять этот вызов, мой любимый?
– Ладно, – не смог в итоге сдержать своего истинного желания Господин миров, открывший свои глаза, что моментально снова пали под чарами его любимой, которая уже полностью заполнила собой его рассудок, выместив его за границы собственного сознания, выбросив его на неизведанную территорию, где не существовало ровным счетом ничего. Так ошарашенному и в то же время возбужденному наблюдателю приходилось снова, шаг за шагом, собирать собственную идентичность, что, однако, не могло осуществляться само собой или с помощью так называемой «воли», которая якобы использовалась для развития забывшейся души мира. Нет, вся последовательность была заранее спрограммирована великодушной Любимой, что, наслаждаясь сама в процессе игры, давала своему любимому сполна насладиться собственным величием и своей мощью, что проявлялось в его бесконечной силе притяжения к своей собственной сути, что в корне своем имела под собой основу лишь в виде неиссякаемой любви Богини, что бережно собирала кусочки паззла в сознании своего возлюбленного, являясь в тысячах образах, чтобы преждевременно не разрушить ту самую красоту и гармонию процесса, которую так жаждал испытать ее любимый.
31. – Я понял, да, – чувствуя, как на его глазах выступили слезы, и содрогаясь всем своим телом, вновь и вновь повторял на немом языке вселенной юный ученик, чья инициализация в шаманы практически завершилась, – вы всегда, всегда были со мной, со мной… – чувствуя всем телом волны тепла, что отражались в слуховых эффектах мягких, бархатистых поглаживаний мозга, которые сливались в тысячи переливающихся звуков, что будто бы возносили дух на вершину блаженства под монотонный гул мира, который сперва одним своим существованием чуть не разодрал вернувшегося путешественника в клочья, но затем сам стал той неотделимой частью космической мелодии, без которой ни один из иных компонентов знания наблюдателя не имел никакого смысла. Стараясь не зацикливаться на столь же пронзительных и разнообразных визуальных эффектах в виде калейдоскопа геометрических построений, которые путник самоуверенно принимал за архитектуру корневой папки его собственной «операционной системы», как отдельного индивидуума, уже Шаман впитывал в себя историю – великий эпос, что будет жить в веках: о титанах, невероятных гигантах с заостренными ушами антенн, что противостояли странным, похожим на драконов существам, что ассимилировались в целые планеты, создавая гигантские новые уникальные экосистемы, взращиваемые полностью с нуля, оставаясь в итоге жить в этих новых мирах. И таким образом они пытались то ли убежать, то ли одержать победу в космической битве. Это уже было даже выше понимания шамана, это было сродни тому, как если бы амеба задумалась о том, зачем вновь были сброшены бомбы на остров Утконоса.
– Стоп! – на этом моменте задумался шаман, – действительно, мотивы людей весьма сложны для интеллектуального осмысления организмом, подобном амебе, так же, как и для человека весьма непросто понять этих величественных существ, что, возможно, принимали непосредственное участие в генезисе его собственного вида и всей его планеты! Но… Являлся ли он сейчас человеком? Ведь даже шаман не мог знать о событиях, что произойдут только через тысячи лет! Как не мог он знать о всех тонкостях экономики, политики, войны относительно новейших веков, о том, что такое, в принципе, бомбы! Но, он видел это прекрасно, как на ладони, как в прошлые тысячелетия, так и в те, которые еще даже не наступили! Время будто бы испарилось, представ единым неделимым конгломератом из событий, что уже давно произошли в будущем.
– Но тогда кто я? И где нахожусь на самом деле? – немым голосом, попробовав ответить на эти загадки, рискнул сфокусировать свое внимание шаман, что было зря, ведь его тут же подбросило вверх, а затем эта же неумолимая сила понесла центр его внимания сквозь титанические постройки, состоящие из кружащих вокруг него геометрических узоров, что сливались в гигантскую пирамиду, влетев в которую, он тут же замер от ужаса, когда переливающиеся теплые цвета, что его окружали, потухли, и на неокрепший рассудок путешественника из темноты стали наступать лиловые змеи, что оказались на поверку схемами, которые использовали существа-драконы, чтобы явить свою ужасающую натуру. И в этот момент шаман испугался по-настоящему – нет, даже не этих могущественных и таинственных существ, ведь при необходимости он был даже готов вступить с ними в битву. Его испугало совсем другое – в тот момент, как они стали проявляться, его собственный разум стал меркнуть, будто бы… Да. История о их существовании была больше не красивой легендой, все люди и весь мир, каким его знал шаман, действительно оказались ни больше ни меньше – самим разумом этих существ! И в любой момент они могли выкинуть любое явление из своего поля ума, как надоевшую или сломавшуюся игрушку, а если точнее – как никогда не существовавшую вовсе! Ведь более, чем инструментом чьего-то развития, он никогда и не был! Нет, наблюдатель не мог этого принять! Он, бросив вызов всему миру и самому себе, оказывается, всё это время просто плясал под дудку этих существ! И что самое кошмарное – может и эти мысли были не более, чем отголоском деятельности ума этих существ!
– Но тогда кто же я? Кто же я такой? – на грани безумия метался по собственной ограниченности ум шамана, в то время, как окружающая тьма страхов стала гигантской пастью коллективного сознания этих драконов, что в мгновение придушили писк, который издал ум шамана, прежде чем исчезнуть, будучи разорванным острейшими клыками этих чудовищ.
***
– Но ведь это даже не страшно, – ухмыльнулся путешественник, – почувствовав, как его голова медленно пульсирует от наслаждения под мягкой ладонью супруги.
– Ты всегда так говоришь, – качнула она головой.
– Я, – хотел было возразить супруг, – но тут же разразился громогласным смехом, что сотряс каждый листик в саду, что растянулся до самой бесконечности, где он отдыхал со своей любимой супругой, – ну ты знаешь.
– Да, знаю, – понимающе отозвалась она, затем нежно поцеловав своего любимого, который от теплоты губ и слов любимой вновь провалился без остатка в будоражащий и подгоняемый своими потаенными чувствами сон путешественника, вновь отправившись по дороге непрекращающегося возвращения к самому себе.
32. – Наше путешествие подходит к концу, – раздался мягкий голос, который пробудил путника для того, чтобы тот распахнул глаза и встретился лицом к лицу с улыбающейся стюардессой, что мягко поглаживала плечо пассажира, который всё никак не мог проснуться.
– Вот как, спасибо… – мгновенно собралась с мыслями и со своей текущей ролью Виктория, кое-как сдержав зевок и улыбнувшись в ответ милой девушке, что пошла дальше по салону, чтобы разбудить оставшихся сонь и подготовиться к посадке, которая должна была произойти уже в ближайшие полчаса.
Отметив про себя, что она вот-вот будет на месте, Виктория не удержалась и потянулась за телефоном, чтобы написать наверняка переживающему Кайлу о том, что она уже скоро прибудет на место, и о том, как сильно она любит его и… – остановились пальцы девушки в паре миллиметров от экрана коммуникатора, с которого смотрело ставшее слегка безучастным лицо девушки, что будто бы на мгновение превратилось в каменную статую.
– Да, как я… как я люблю его, – медленно прошептала Виктория.
***
– Как я… Как неожиданно, Вик, да?! – завела про себя диалог девушка, первым желанием которой еще несколько секунд назад, пробудившейся от того весьма интригующего, но в то же время тревожного сновидения, было установить контакт, с ним, с любимым, с дорогим Кайлом! Чтобы вновь упасть в ту теплоту ощущения заботы и тепла, которую ей дарил ее любимый. Ведь тогда можно было заявить себе, что угодно, и даже поверить в это. В то, что даже если, например, весь мир, вполне возможно, являющийся не более реальным, чем самый бредовый сон, не имеет никакого значения, но пока есть человек, который всегда помнит о тебе, и о котором помнишь ты, то это совершенно не важно! Ведь пока такой человек существует, он всегда сможет разрушить любые, даже самые мрачные фантазии и показать тебе, что ты реально существуешь, что ты не одна, что ты кому-то нужна! И который скажет: «Я тебя всегда любил, тебя одну».
Не всегда, правда, эта фраза, пусть даже самого дорогого человека, приносит радость, и да, иногда кажется, что лучше бы вообще не существовало таких слов. По крайней мере, когда видишь их в обращении к той самой Хелле, которую связывают с Кайлом годы совместной юности и солидарность двух взрослых людей, что решили встретиться вновь, дабы продемонстрировать друг другу, что их жизни состоялись.
Так, по крайней мере, наивно убежала себя Виктория до тех самых пор, пока не нашла эту злополучную фразу в его информационном поле обмена данными. И пусть бы он даже попытался поиграть с ней в виртуальные порностимуляторы – это бы даже нисколько не заставило расстроиться Викторию, и был бы даже новый повод вновь пошутить над слегка застенчивым Кайлом, но нет, в этот раз это было как раз то самое странное-запретное для самой Виктории действо, после которого жизнь просто не смогла стать прежней. Она и сама была не прочь время от времени пофлиртовать как раз по сети, когда выдавалась свободная минутка на вечно бегущей куда-то работе. Однако дальше взаимной языковой дуэли словами это никогда не заходило. И даже, если та злополучная фраза была единственно брошенной подруге Кайла, Хелле, что конечно было не так, ведь они и не скрывали, что общались, и, если бы сам Кайл знал обо всех интрижках самой Виктории, что иногда имели места быть, то всё равно он просто не имел права говорить подобное кому-либо, пока они были вместе!
Даже если бы она узнала об измене, увидела запись, как он трахает эту Хеллу, она бы взбесилась, она бы превратилась в настоящую фурию, она бы разнесла бы их обоих: разбила бы лицо этой Хелле, сломала бы все кости Кайлу, но это… Это не заставило ее хотя бы немного разозлиться, нет, она просто потухла. Да, к сожалению, как иногда думала Виктория, это было именно так и, несмотря на то, что она всё еще переживала за Кайла, могла посреди ночи бегать за лекарствами, если ему становилось плохо, делала сюрпризы по поводу и без, пыталась найти что-то новое в сексе вместе, и всячески делала подобные мелкие, но чрезвычайно важные для отношений штучки, она, тем не менее, понимала, что даже, если она проживет с этим человеком до конца своих дней, что представлялось вполне вероятным, она всё равно больше не сможет смотреть на него так же, как до этого злополучного дня. И может у них будут и, наверняка даже, дети, внуки, это не изменит ничего. Возможно, это было слабоумие или мазохизм, что она даже не подала виду после этого, не устроила истерику, даже не дала намека, что знает, внешне никак не изменив своего отношения, а просто подождала какое-то время, и вот, всего через пару месяцев, и Хелла, и Кайл поняли, видимо, что их путям вновь не сойтись, времена уже не те, да и они сами изменились, так что в итоге их общение, внезапно начавшееся, вновь сошло довольно быстро на нет. Она не заговорила об этом ни во время общения с Кайлом, ни после, когда он вроде бы даже стал внимательнее по отношению к ней, чем раньше. Она всё равно не сказала ни слова насчет того случая. И не скажет никогда. Она знала это наверняка. Может потому, что боялась потерять его, таким образом начав цепную реакцию конца их отношений, что конечно вряд ли, а может из-за временного малодушия, но скорее всего – из-за безумной мечты, убежденности, что раз мир, раз она сама живет во лжи, то и весь остальной мир просто вывернут наизнанку. Ведь он вновь и вновь продолжал и в профессиональной сфере жизни Виктории бросать ей в лицо факты узаконенного безумия бытия, где добро и зло перевернуты, перемешаны, поменяны местами, и частенько уже непонятно, что правильно и что нет, и в работе журналистом, и в личной жизни. Так что вполне возможно, что вся ее жизнь – это такой же винегрет из событий, которые не требовали оценки, а лишь создавались, как сухая хроника фактов, временное замалчивание самой смерти, иллюзия бесконечности сменяемости событий, мечта… О чем? Она сама не знала, но, когда задумывалась и даже когда сама же не находила ответа на этот вопрос, то всё равно чувствовала, как волоски на ее теле приподнимаются в предвкушении чего-то, что она, как будто, знала с самого рождения, но просто упорно не могла признаться самой себе в обладании этим знанием, точно так же, как не осмеливалась открыться Кайлу. И это, несмотря на тотальный страх перед неизведанным, перед тем, что выходило за пределы возможностей ее повседневного состояния сознания и работы мозга, наполняло ее покоем и практически полностью устраняло страх смерти, ведь желание узнать, откуда же она на самом деле, пришла и было той заветной целью, тем самым репортажем, который она обязательно когда-нибудь мечтала снять, выступив в прямом эфире своей жизни.
33. – Ну, давай, давай, давай, – бесконечно, раз за разом повторял молодой человек, топая ногой и желая во что бы то ни стало переместиться каким-то волшебным образом сквозь пространство эфира к той единственной, до которой он хотел достучаться, и, найдя ее, заключить в объятиях.
Ни бесконечное повторение своеобразной мантры, ни ритмичные постукивание его кроссовка не оказывали ощутимого эффекта, и непрекращающиеся гудки, растягиваясь в пространстве, всё также в итоге глохли, сначала из-за слишком длительного ожидания, в ином же случае, прерывались воздействием «извне», с той стороны, где сейчас бы хотел оказаться сам Кевин.
Казалось, так просто было бы просто зацепиться за родные нотки голоса и самому, превратившись в наилегчайшие звуковые волны, природу которых не особенно образованный музыкант и сам понимал далеко не полностью, преодолеть ту дистанцию, что встала между ним и его невестой. Однако, между тем, Кевин отчетливо осознавал, что она заключается вовсе не в расстоянии, что с каждой минутой становилось всё больше, нет, она заключалась в куда более фундаментальном, даже титаническом психологическом препятствии, блоке, который Кевин сам же самозабвенно возводил на протяжении последних лет. И никого винить в этом, кроме себя, он не мог.
И даже после того, как он с лихорадочной скоростью во вспышке раздражения, что на пару мгновений накрыло его с головой, заставив слегка затрястись от гнева в кресле и сжав со скрипом зубы, нашел контакты Элен, Кевин даже не посмел нажать клавишу вызова, ведь он прекрасно понимал, насколько бесплоден был бы сейчас любой разговор, и уж, тем более, куда более идиотской была бы попытка пожаловаться ей, как он привык это делать, на Гвен и ее глупость. Это не имело более никакого смысла, точно так же, как и надеяться «бросить якорь» вновь в гавани любовницы, что уже не выглядело даже более-менее реальной перспективой, так как невозможность этого тоже была абсолютно ясна как белый день. Гнев же, который юноша при желании мог бы излить на автоответчик, в итоге стал бы еще одной стрелой, которая попала бы в самого отправителя, Кевина, который в очередной раз лишь еще больше бы унизился и опустился в своих собственных глазах еще ниже, уже и так полностью осознавая, что он не то чтобы неправильно расставлял свои приоритеты, но, следуя, как ему казалось, правильному течению обстоятельств, на самом деле абсолютно не умел плавать, и в своей гордыне и слепоте уже рухнул в поток, что уносил его всё дальше и дальше от того островка спокойствия, который он сам себе выдумал в самом сердце бушующего шторма жизни.
– Расчетное время прибытия на остров святого Змея… – вгрызся в мозг Кевина голос из динамиков, который перенаправил негодование и злость молодого музыканта на совершенно неизвестную и не интересовавшую его людей и культуру: «Чтобы вы все сдохли, все вы».
34. – Так, ты, наверное, думаешь, не так ли, Коу?
Странные звуки доносились до ушей свиньи, что бодро рассекала местность, принюхиваясь и при этом испытывая неодолимое желание и влечение, что безошибочно вели его к цели – к самой дорогой на свете тушке свиноматки, что гордо возвышалась над странной бороздой, куда периодически скатывалась еда. Но сейчас пропитание совершенно не волновало его, напротив, эти запахи даже отвлекали от желаемой цели, что, покачиваясь, будто бы даже сама инстинктивно приглашала своего партнера к соитию. Довольная свинка бежала все быстрее и быстрее, пока, не подлетев вплотную к своему сородичу, почувствовала что-то неладное – и заключалось это в том, что несмотря на привычный набор движений, ничего не происходило – свинка просто рассекала воздух раз за разом, абсолютно бесплодно, не в силах войти в лоно своей подруги, и это постыдное бездействие продолжалось более нескольких минут, до той поры, пока мозг свиньи не разорвали недовольные вопли неудовлетворенной самки, что, скинув его, бросилась к черной полосе леса, что, подобно какому-то огромному монстру нависла над маленькой свинкой, что бежала со всех сил от своего дисфункционального партнера, который, начав отчаянно верещать вслед, пытался достичь своей подруги, даже не столько в попытке попытать удачу вновь, сколько предупредить об опасности, что находилась в темной чаще. И прежде чем он успел догнать ее, сверкающая молния, оглушив обоих свиней, обрушилась на одну из них, испепелив ее, а затем заставив преследовавшего самца сжаться от ужаса – от трупного запаха поджаренной подруги. Мгновенно заткнувшись, свинка, испытывая доселе немыслимые, но от того не менее непреодолимые и реальные чувства, развернулась и побеждала обратно к хлеву, где обитали маленькие свинки, однако неумолимая сила природы обогнала и тут же изничтожила на его глазах, одного за другим, его собственных детей, одновременно с этим заставив пламя объять дом свинки.
Наблюдая за этой чудовищной картиной, свинья громко зарычала, и это было уже даже не совсем похоже на писк, но на самый настоящий вой, которой окрасил все окрестности в багровые тона, которые вновь разрезали лиловые молнии, что уже казались не бездушной прихотью природы, но блеском когтей гигантской фигуры, что, расправив свои крылья, закрыла все небо и нависло над истошно орущей свиньей. Животное же, в свою очередь, испытывало совершенно несвойственные ей ощущения, что заставляли его глаза слезиться. В то же время эти эмоции, которые ранее были совершенно непостижимыми, заставляли копытами рыть землю, превращаясь в неумолимую ярость, с которой оно, несмотря на первобытный страх, рвануло навстречу смертоносной тени, что обрушилась на микроскопическое животное и стала рвать на части мягкую плоть этого существа.
Но свинка не сдавалась, она знала, что сможет одолеть эту силу, во что бы то ни стало! И… тут ей стало страшно, по-настоящему страшно, и даже ужас перед одиночеством, без своих убитых родичей, или сам ужас смерти отошли на второй план, когда свинья ощутила, что она думает, что испытывает такие ощущения, что были ей не свойственны, а, возможно, было и так, что они спали так глубоко, что она их просто-напросто не замечала! Свинка стала извиваться, борясь во что бы то ни стало, осознавая, зачем именно она хочет выжить, но, когда когти черной твари, впившись в ее тело, казалось, стали вытягивать саму ее душу на поверхность, в определенный момент треск электричества молний огромной твари сменился на утробный гогот, под который картинка перед глазами свиньи изменилась, и вместо привычной тушки свиньи она увидела перед, а, точнее, под собой испещренное черными пятнами странное продолговатое тело, которое билось в отчаянной попытке совладать с болью, которая локализовалась под грубо удаленными половыми органами. Из-под изрубцованной раны, которая была на их месте, виднелась трубка, которая проникала между ног внутрь организма.
– Еще разряд, – раздался голос на фоне происходящей пытки, и тело «свиньи» вновь затряслось со страшной силой от тока, который бил внутрь организма, расходясь по всем костям, доходя до каждого нерва, заставляя в беспамятстве трястись разум, который уже не мог вспомнить ничего определенного ни о мире вокруг, ни о себе самом.
– Ну что, мой друг? – хохотал голос существа, что нависло вновь над агонизирующим телом, – как тебе такая забота о шаманизме? Не нравится? О, а я знаю, чего еще тебе не хватает!
И после небольшой паузы звуки генератора тока стали перекрываться древними молитвами, музыкой из тысячелетней истории острова, посреди которой стала танцевать крылатая фигура черного демона, который пил кровь и душу через мучения тысяч тел, что тонули в болоте собственной боли единственного настоящего «заложника» этого мира,
35. Затянувшись вновь в продолжительной мантре, юный послушник все же решил ослушаться своего мастера и открыл, вопреки всему, как будто это было в самый первый раз в жизни, свой глаз, что дал рождение новому миру и новой истории.
– Это же просто бессмыслица! – подумал про себя монах, – он смотрел вокруг и видел, как вокруг него, позади, спереди, рядами сидели другие служители, его так называемые «братья» и «сестры», исполняя каждодневную молитву. Устав священного места велел ученику находиться с закрытыми глазами – монах же, ослушавшись его, смотрел на всё с подозрением, сначала с одним приоткрытым глазом, а затем, осмелев еще больше, позволил себе открыть и второй. Далее уже произошло совсем немыслимое – он завертел по сторонам собственной головой! И в этот самый момент что-то в нем проснулось окончательно, что-то заставило его, вечно боявшегося чужого упрека и уж, тем более, гнева мастера, стараясь не шуметь, подняться, сначала сгорбленным, а затем и в полный рост возвыситься над стройными рядами остальных послушников храма. В этот момент он почувствовал себя кем-то значимым, кем-то, кто смог по-своему преодолеть безуспешные и ненужные упражнения и пустую болтовню наставника, став самим мастером, который смог обхитрить своего гуру! Монах поднял голову и узрел своего «властителя дум», который, чуть согнувшись, сидел на небольшом возвышении под отлитой из золота фигурой Богини-бабочки. Монах сначала испытал тревожное волнение, вспомнив о предупреждении своего учения о том, что прервавший молитву будет уничтожен стрелами богов, которые тут же обрушатся на зарвавшегося глупца!
Однако на деле ничего ровным счетом не происходило, и даже образ самой Богини не сдвинулся с места хотя бы на миллиметр, чтобы не то что разбудить гуру, который, возможно, и сам уже был в отключке, пребывая в садах Богини, но, хотя бы, чтобы покарать ослушавшегося монаха собственноручно!
Тут самодовольная улыбка исказила лицо монаха, которой ловко стал скакать вокруг сидящих последователей культа, вытанцовывая и показывая неприличные жесты, как им всем, так и учителю, и даже самой Богине! Затем, осмелев окончательно, он бросился прочь за стены храма, где его ждала такая свежая, такая опьяняющая свобода, и вот он – этот единственный маленький шажок к бесконечности удовольствия без правил и забот! Служитель культа уже чувствовал, как его тело вновь удовлетворяется всеми нуждами, от которых он сам же и отказался в тот момент, как его нога переступила порог храма в самый первый раз. Глядя в безоблачное небо, не чей-то послушник, но свободный индивид уже ощущал гул самой жизни, гул ритма его сердца, гул… Который не был и отдаленно похож на что-либо виденное, слышанное и познанное ранее! Это был…
Монах застыл как вкопанный, подобно какому-то жуку, в надежде, что гигантский сапог не заметит и не раздавит его! Ведь в мгновение потемневшее небо разрезали миллионы пылающих стрел, что готовы были пронзить всю планета, нет, всю вселенную, нет, все возможные и даже невозможные миры! Это была кара высших сущностей, наказание самой Богини, что ниспослала свой гнев на человечество из-за глупца, который решил, что он умнее своего учителя, и предавшего само творение!
– Нет, нет! – сипло успел в ужасе выдохнуть падший монах, когда одна из небесных стрел, закрыв собой солнце, черной тенью метнулась в него, поглотив в ослепительной черной вспышке отчаянный и полный раскаяния крик.
36. – Ну, ну… Не стоит так нервничать, – раздался звонкий женский смех, который тут же согрел страждущее сердце искателя, который, хотя еще не до конца осознал, где именно очутился, при этом испытывал мягкое тепло ощущения полной безопасности и долгожданного окончания своих бесконечных поисков. О чем еще было ему мечтать?
– Как себя чувствуешь? – ласково повторил голос, который каждым своим оттенком заставлял сердце путешественника обливаться нектаром благодарности за эту вибрацию, которая и была источником всякой жизни и бесконечного блаженства, что лежала в ее основе.
Монах распахнул свои глаза и смотрел на лицо удивительной красоты, что снизу вверх нависало над ним, и, казалось, впитывало в себя окружающую действительность, представляясь единственной вещью, что требовала к себе внимания, поскольку на самом деле существовала лишь она одна, а всё остальное представлялось несущественной и что куда важнее – лишь временной декорацией.
Путешественник принялся наощупь опознавать место, где находился, но пока не был в состоянии этого сделать. Покоился ли он на чем-то твердом, или же на мягком, в закрытом или, напротив, в открытом помещении – это было не важно – значение имела лишь фигура напротив, которая как будто бы отражала самого наблюдателя, который уже и не знал, кто он сам, и пытался это вычислить только ему одному известным способом по сияющим узорам, что игриво вспыхивали на коже его собеседника или собеседницы, что внимательно изучала его своим проницательным взглядом. В эти безмолвные мгновения путешественник был готов поклясться, что мог бы навсегда раствориться в бездонности этих двух черных блестящих шариков, которые будто бы и были миниатюрной манифестацией вселенной, что разделилась надвое, и, хотя она сама же и произвела этот поистине чудесный акт творения, тем не менее, осталась, парадоксально по сути, той же самой, лишь в итоге превратившись в зеркало самой себя.
– Мы… – не узнал своего голоса путешественник, через какое-то время осознав, что говорит вовсе не он, а его собеседник, что сперва жутко его напугало, а затем наполнило каким-то совершенно необъяснимым и даже более того – сверхъестественным спокойствием, как будто бы он слышал всегда это голос, знал его, и уже не важно, кому именно он принадлежал.
– Еще долго? – пытаясь вывернуть наизнанку сознание наблюдателя, мягко шептали губы партнера, готовые свести с ума путешественника, чей разум из такой маленькой фразы вырисовывал целые миры и тут же разрушал их в попытке удержать то бремя смысла, что несла эта фраза, которую ни в коем случае нельзя дать закончить! Нет! Ведь тогда произойдет самая настоящая катастрофа, и тогда, тогда!.. – С замиранием сердца вновь внимал своему собственному голосу путник, эхо которого отразилось и в фигуре наблюдателя, обдав его теплой волной. – Долго будем тут еще играть?
И тут безмолвное пространство вокруг вспыхнуло тысячей звуков, которые были похожи на синтезированную квинтэссенцию всех известных мелодий и звучаний, что слились в едином монотонном, но при этом и бесконечно многообразном звучании, что билось изнутри существа наблюдателя, который, спустя целую вечность, наконец вновь мог расслабиться и подняться над собственными страхами. С огромным удовольствием, не произнося ни слова, он бесконечно долго всматривался в самого себя, вновь и вновь теряя и находя себя в насмешливом выражении кошачьих глаз, которые озорно блестели на игривом лице, которое озаряла загадочная полуулыбка.
Казалось, всё было уже достигнуто, а это и было тем мифическим, легендарным возвращением домой из легенд, возвращением к Богине, возращением к самому себе, о котором путешественник слышал через тысячи ушей, однако впервые он своими глазами узрел, что же имели ввиду все те призраки прошлого, что так отчаянно твердили о том, чего нельзя ни потрогать руками, ни увидеть глазами. В то же время это было и гораздо ближе, чем кто-либо из них мог бы предположить, настолько, что это вызвало смех безумной мудрости, что отражался меж двух фигур, находящихся в бесконечном волшебном саду собственной самости. Они парили напротив друг друга, в определенный момент решив вновь затеять свою рискованную авантюру, которая таковой являлась лишь краткое мгновение, когда они становились поглощенными этим неуловимым по времени процессом. Но ради него они готовы потерпеть совсем чуток, отдавшись, как в последний раз, всем своим существом в бесконечный по счету раз своей величайшей забаве, радостно растворившись, казалось навсегда, в забвении, нарушив целостность и совершенство своей истинной природы, которой никогда не существовало.
37. Впервые в жизни Кевин желал, чтобы то, что происходило с ним, оказалось просто чьей-то больной фантазией или на худой конец – дурным сном, поскольку кому вообще, какому безумному божеству может прийти идея так безответственно надругаться над своим же вечным естеством?
И, тем не менее, вот оно – то бесконечное мгновение, которое, хотелось бы, чтобы поскорее закончилось, но оно только тянется и тянется – до самого горизонта фантазии, до беспредельной бесконечности, чтобы вновь напомнить о том, что происходящее – вовсе не преходяще, а, напротив, неизменно и вечно, и пребывает всегда во веки веков, являясь безусловным условием существования, в котором погряз, подобно пойманной бабочке ловким ткачом-пауком, наблюдатель. И, несмотря на то, что всё уже могло бы закончиться прямо сейчас, когда она разбилась о стальную паутину судьбы, маленькое существо в попытках выбраться лишь разрушало свои хрупкие крылышки, не в состоянии вырваться и разбиться насмерть. Так, вместо быстрой кончины происходило предвосхищение начала кошмара, который, казалось, никогда не закончится, и оставалось лишь дождаться того самого паука, которой, даже если сразу не убьет свою жертву, то все равно оставит ее умирать, медленно перевариваясь в его желудочном соке, который будет мучительно плавить тело и дух крохотного существа, которое так до конца и не осознало, для чего же именно было сотворено. Возможно, что всего лишь для поддержания жизни этого многоликого чудовища, что сейчас со всех сторон взирало на него.
Вспоминая эту всплывшую в сознании сценку из детства, когда Кевин не решился ни убить бабочку, ни тронуть паука, а лишь безучастно наблюдал за тем, как та, обездвиженная, перестает биться, парализованная ядом, или же видимо просто смирившаяся со своей участью, – зритель этой драмы собственной жизни, точно так же, как и маленькая бабочка, окутанная сетями своей судьбы, но уже в роли молодого и амбициозного музыканта, продолжал «дергаться» в своих собственных невидимых путах, параллельно сходя с трапа самолета. Несмотря на то, что он был свободен в перемещении в пространстве, в душе он был всё той же скованной навек бабочкой. И даже больше – возможно, она была не в состоянии оценить весь ужас в перспективе, а лишь мучилась в бесконечном сейчас. Однако у Кевина было не только настоящее, которое жгло воспоминания о прошлом, но и будущее, которое он просто-напросто не мог или просто не хотел представлять. Медленно сходя всё ниже и ниже, наблюдая, как параллельно с этим вечернее солнце, что светило из-за козырька виднеющегося вдалеке терминала, заходит за него, Кевин думал о том, что, если то отчаяние, подобное настоящему, всегда присутствует в скрытом виде в этом мире и только ждет подходящей ситуации, чтобы развернуться во всем своем великолепии, то вновь и вновь напрашивается вполне закономерный вопрос: какой безумный гений, какой такой всесильный создатель решил бы по собственной воле подвергнуть себя подобным испытаниям? Не найдя ответа на этот риторический вопрос, притягиваемый магнитом своей судьбы, Кевин безутешно вздохнул, затем сделав один единственный шаг, что скрыл из виду солнце, уступившее место тени, которая уютным одеялом накрыла путешественника с головой.
38. – Тебе не жарко? – ласково спросила Богиня, поглаживая своего супруга по макушке, которая торчала из-под одеяла.
Тот лишь издал какой-то нечленораздельный звук, который, тем не менее, его партнерша правильно идентифицировала и, аккуратно убрав руку, прижалась к нему всем своим существом, став с ним единым целым.
Поглощенный во внутреннее созерцание путешественник так хотел поделиться со своей партнершей всей гаммой чувств, которую вызвал, даже скорее всколыхнул в его душе этот простенький вопросик.
– Тебе не жарко? – ведь, о, Богиня, как непросто было описать все те ощущения, которые обволакивали снаружи и давили изнутри непрерывным потоком, обрушиваясь, подобно водопаду, у подножия которого стоял разум самого Грегори, на который изливалась вся эта благодать. Тысячи смыслов, подобно каплям воды, что сливались в эту необузданную силу, стекаясь со всего мира, превращались в одно неделимое нечто, при этом обладающее качествами всего, что было до него, открылись стоящему под ними путешественнику, для которого было уже не важно, лежал ли он в комнате дома его друга, укутанный одеялом, или же, выпрямившись во весь рост, под громогласный гул первозданного космоса вышагивал навстречу своей судьбе, и был ли он при всем при этом мужчиной, женщиной или же кем-то совершенно другим – не имело совершенно никакого значения, ведь что было по-настоящему важно – это ощущение сопричастности и, одновременно, неотвратимости событий, которые раскроют природу всего происходящего, не оставив в душе и тени сомнений.
***
– Сомнений по поводу чего? – взволнованно подумала Виктория, спускаясь по трапу самолета, в то самое время, как ее мозг рисовал странные воспоминания ни то какого-то романа, ни то кинофильма, который остался случайным куском в памяти – там была та самая сцена мира, где героиня находилась в аэропорту, что был на самом деле не больше кровати, на которой свернувшийся клубком мужчина наблюдал за всем происходящим на поверхности покрывала, подобно невидимому великану, что созерцал свои собственные мысли, что обрели плотность в его мире, при этом сам оставаясь практически неощутимым для них самих. И, тем более, каким именно образом сами эти мысленные образы, убежденные в своей реальности, могли усомниться в своей физической природе? Это было просто невозможно, и, если бы одна из них высказала подобное вслух, ее скорее сочли бы безумной или просто решившей так неоригинально пошутить.
Рассудив про себя именно таким образом, Виктория улыбнулась своей собственной необъяснимо откуда взявшейся фантазии и вновь качнулась своим внутренним невидимым, но неизменно ощущаемым маятником сердца, в сторону от фантазий к реальной жизни, которая сейчас вызвала сплошные беспокойства – и это не было связано ни с новой остановкой, ни с предстоящий делом, вовсе нет – всё было куда более прозаичнее – она всё никак не могла дозвониться до своего любимого, который обычно, хоть и был занят на своей работе в больнице, тем не менее, всегда находил свободную минутку, чтобы перезвонить.
Но тут прошло уже достаточно времени, и, несмотря на то, что это было вроде не выходящей из ряда вон ситуацией, Виктория чувствовала странную обеспокоенность.
В очередной раз обругав себя за подобную попытку подсознательно убежать от профессиональной ответственности, что сейчас лежала на ней, девушка решила сконцентрироваться на своем важнейшем репортаже в жизни. И, несмотря на то, что мысли о политической связи двух островов, ее дома и места проведения Игр вроде бы отошли на второй план, погрузиться в атмосферу, в тот запах нового места, которым должна пропитаться журналистка для наиболее полного отображения картины действительности, она никак не могла. Как не могла и начать свои записи, от самого борта все глубже погружаясь в чужую страну и культуру, поскольку, казалось, что ее внутренний писатель был полностью сконцентрирован на чем-то совершенно ином, на чем-то таком, что он уже знал наверняка, но еще не решался рассказать своей постоянной читательнице, которая даже не подозревала о той истории, которая должна будет увидеть свет в самое ближайшее время.
39. – Господин, как же мы вас сильно ждали! Проходите, проходите, пожалуйста!
Кевин проследовал за встретившим его и его команду, что летела вместе с ним, и что как будто бы совершенно не существовала для него в данный момент, впрочем, как и всё остальное, как изнутри, так и снаружи внушающего вида внедорожника. Хотя, когда Кевин взбирался в салон, он даже смог ненадолго отвлечься от тревожных мыслей и ощутить себя совершенно как в детстве в роли любопытнейшего карапуза, который, еще не до конца понимая окружающие его законы и явления, наощупь пробовал то, что казалось ему интересным, даже в том самом случае, когда тело этого самого «первооткрывателя» могло обжечься.
– Волнуешься? – мягко хлопнул его по плечу менеджер, с которым Кевин и его команда изъездили не одну тысячу километров, – не стоит! Мы всё делаем правильно! И бояться этого острова и этих лиловокожих тоже не стоит. Хотя, кому я вообще объясняю, мой дорогой, – покачал головой управляющий, – ты ведь тоже наверняка своими корнями уходишь в этот архипелаг, в который входит и остров Змея-Утконоса? Никогда о этом не задумывался?
Кевин устало кинул взгляд на свою кожу, что разительно отличалась от светлого оттенка основной массы жителей его родного городка, и понял, что совершенно не задумывался об этом, когда ехал в это турне, и даже ранее. То есть в его голове даже не промелькнула мысль о том, чтобы попытаться найти какие-либо корни в этой стране, собственно, как и вопрос о собственном происхождении, ведь он никогда не застрагивал эту тему со своими родителями. Для него никогда не стоял остро расовый вопрос, просто скорее всего в силу привычки и незыблемости его положения, а также правил, по которым белая семья воспитывала лиловокожего мальчугана. Для него было вполне очевидно, что он был не родной, но он не находил в этом ничего предосудительного или хотя бы заслуживающего внимания, поскольку, когда он начал задумываться в сознательном возрасте о том, что, скорее всего, в его жилах течет иная кровь, которая просто так не могла проявиться у двоих абсолютно отличных от его расы людей в нескольких известных ему поколениях, то его привязанность к матери и отцу была уже настолько безусловной, что не требовала каких-либо дальнейших выяснений.
– Нет, – ответив на вопрос своего товарища по музыкальному бизнесу, сухо отозвался Кевин, одев маленькие беспроводные наушники и откинувшись на мягкой спинке сидения, когда машина тронулась, давая понять, что сейчас хочет побыть наедине сам собой и с видом на незнакомый город, что начинался с аэропорта, который стал все быстрее пробегать за окном, чтобы уступить место совершенно новым впечатлениям, зреющим внутри его души и ждущим благоприятных условий, чтобы распуститься, несмотря на временные заморозки, что сковали их стебли, что, тем не менее, были полны жизни.
Глядя в окно на джунгли, которые сдавили в своих объятиях трассу, стоило по ней уйти несколько дальше аэропорта, Кевин вновь ощутил неприятное чувство пустоты, подумав сначала, что это опять накатывает меланхолия, напрямую связанная с собственной сучьей сущностью, что разлучила его с Гвендолен и, скорее всего, заставляла его все время плясать под дудку Элен. Затем, однако, несмотря на то, что попытка побороть себя при наборе номера Элен вновь провалилась, Кевин понял, что, как это ни парадоксально, но его тоска все прошлые года, месяцы и даже часы была связана не с теми, кого он знал, но, напротив, с совершенно чужим человеком, с тем, кого он, возможно, и не встретит никогда. Ведь должен был быть кто-то, с кем хотя бы гипотетически не придется расстаться никогда-никогда? А если сейчас это произошло аж сразу с двумя персонами, то где гарантия, что тут вина целиком лежала на нем?
