скачать книгу бесплатно
– Смелости не хватает?
– Тридцать. – Он произнес это с закрытыми глазами, в плену собственной лжи.
Мари дель Об де Флор вздохнула и дважды расцеловала его так звонко, что по звуку поцелуев он догадался, что этой сеньоре с ангельским голосом, скорее всего, далеко-далеко за сорок.
– Хочешь, перейдем на «ты»? – решился он.
Смех певицы был похож на щебетание канарейки. Она повернулась к нему спиной. Обращаться друг к другу на «ты» – почти то же самое, что и раздеваться.
– Помоги мне расшнуроваться, пожалуйста.
Он весьма ловко с этим справился и заработал еще один поцелуй. В платье, спущенном до талии, в корсете, готовом лопнуть под напором груди, Мари дель Об де Флор, Орлеанский соловей, повернулась к нему и подошла вплотную:
– А теперь я тебя раздену. Что это такое?
– Медальон.
– Сними его.
– Я его никогда не снимаю.
– Сегодня снимешь. Я хочу всего тебя раздеть.
И Андреу снял медальон, подарок Терезы.
Казалось, эта женщина разжигает страсть силой воображения, потому что по выражению ее лица было ясно, что просто раздеть Андреу – для нее уже высшее наслаждение. В одних подштанниках Андреу почувствовал себя неуютно, и она это угадала.
– Давай я их сниму с тебя, мон шер.
Снимая подштанники, она наклонилась к нему и нежно проверила документацию.
– А ты… ты не будешь раздеваться? – еле выдавил из себя Андреу.
– Буду… но я люблю, когда рядом со мной обнаженный мужчина. – Она вздохнула. – В гостиных такого не увидишь…
– Ах! – дерзнул Андреу. – Во Франции…
– Во Франции, во Франции, – презрительно передразнила она. – Не верь всему, что говорят о Франции.
Она обняла Андреу за талию и подвела его к большому зеркалу, стоявшему у изножия кровати. Они застыли перед ним, как будто изображенные на этюде Тремульеса.
– Тебе не хотелось бы, чтобы нас так изобразили, mon chouchou?[25 - Мой голубчик (фр.).]
– Mon quoi?[26 - Мой кто? (фр.)] – застеснялся Андреу, потому что начал возбуждаться, а она и довольнехонька.
– Mon quoiquoi[27 - Мой кто-кто (фр.) – по-французски «кто-кто», которым певица передразнивает Андреу, звучит как «ква-ква».], – сказала певица и начала искусно ласкать его. – Раздень меня, «Ква-ква»[28 - «Ква-ква» – см. примечание выше.], – велела она.
Они не потушили ни одного из трех зажженных в комнате светильников, потому что мадам в эту ночь ласкала любовника и телом, и взглядом. «Ква-ква» получил возможность удостовериться, что Мари дель Об де Флор не только изумительная певица с ангельским голосом, нежным и сильным, но и виртуозная любовница.
– Кто этот сопляк?
– Кого вы имеете в виду, месье Видаль?
Господин Аркс, помощник театрального импресарио, в обязанности которого входило сделать пребывание артистов в Барселоне как можно более приятным, чувствовал себя крайне неспокойно, так как был весьма наслышан о дурном характере пианиста, прожигавшего жизнь, сопровождая де Флор по слякоти путей Господних и дорог его величества.
– Этого молокососа, который сегодня вечером уселся играть вместо меня.
– А, Нандо Сортс! Это сеньор Жузеп Ферран Сортс. Композитор. Превосходный гитарист.
– И пианист.
Месье Видаль осушил бокал, и господин Аркс немедленно налил ему еще, чтобы не встречаться с ним глазами.
– У вас в течение года много гастрольных поездок?
– А ведь молодой еще. Сколько ему? Двадцать?
– Кому, месье Видаль?
– Мальчишке этому. Сортсу.
– Не могу сказать. Но да, он молод. А куда вы направитесь по окончании гастролей в Барселоне?
– Сразу видно, он большой знаток музыки. Вы говорите, он композитор?
– Mм… Да, да… Сочинил много пьес для гитары… И несколько лет назад написал оперу… Не помню, как называется, чужеземные какие-то имена, понимаете?
– Ах как интересно!.. Несомненно, мнит себя новоиспеченным Моцартом.
Он поднял бокал и залпом выпил его. Аркс воспользовался этим, чтобы переключиться на другую тему:
– Ах, месье Видаль, как бы мне хотелось побывать в Париже!
– Бьюсь об заклад, что с этим юнцом каши не сваришь!.. По всей видимости, он такого о себе возомнил!
– Ах, Париж!..
И Аркс снова наполнил бокал месье Видаля, взгляд которого уже несколько остекленел. И осмотрелся по сторонам. Все столики были пусты, кроме того, за которым они сидели. В зале, расположенном рядом с вестибюлем гостиницы «Четыре державы»[29 - Гостиница «Четыре державы» («Куатро Насьонес») – в настоящее время недорогой четырехзвездочный отель на бульваре Рамбла; был в XVIII веке одним из великолепнейших и самых знаменитых гостиничных заведений Барселоны, особенно ценимым аристократами, бежавшими из революционной Франции. Оставался популярным в течение долгого времени: здесь останавливались Стендаль, Жорж Санд и Шопен, Альберт Эйнштейн и многие другие знаменитости.], царила тишина. Официант, скрывавшийся за непомерными, немыслимыми усами, тушил светильники, оставляя зажженными лишь те, что стояли от них неподалеку. Время от времени с улицы заходили постояльцы. В окна зала было видно, как у них изо рта идет пар, пока они отряхивают с башмаков холодную уличную грязь. Месье Видаль провел некоторое время в молчании, сосредоточенно разглядывая дно бокала, как будто искал там истину.
– Мне осточертело играть на фортепьяно для этой шлюхи.
– Простите?
– Вот мы с вами, – провозгласил пианист, – все пьем да глотаем желчь, так ведь? А вы знаете, где сейчас эта… эта… – с издевкой продолжал он, – мадам?.. Певица великая? – Он потряс бокалом над головой и уставился на Аркса.
– Я… Не могу знать. Мне и в голову не приходило об этом думать.
– У себя в комнате шашни крутит.
– Мм…
– А знаете ли с кем? Со своим Сортсом, музыкантом ярмарочным. – Тут он с размаху треснул пустым бокалом по мраморному столу.
– Да откуда вы знаете? Разве она не…
– Откуда я знаю? – с горечью расхохотался месье Видаль. Он откинулся на спинку стула и погрозил пальцем бедняге Арксу, которому совершенно не нужны были никакие сложности. – Де Флор – мастерица шашни крутить, господин хороший. И всегда ищет кого посвежее да помоложе, новизны и разнообразия. – Он снова наклонился вперед и с таким видом взял бокал, как будто намеревался его разбить. – На таких старикашек, как мы с вами, она, тьфу, и смотреть не станет.
Господин Аркс подумал, что наступил момент инициировать стратегическое отступление. Хуже всего было то, что ему строго-настрого велели ни на шаг не отходить от музыкантов, пока они не запрутся у себя в комнатах. А месье Видаль уже достаточно наклюкался, чтобы отправиться прямиком на боковую.
– Она от них в постели сил набирается, чтобы петь, – продолжал теоретизировать пианист.
И после этого принципиального заявления с трудом встал. Господин Аркс с облегчением последовал за ним. Но все было не так просто.
– Хотите, пойдем посмотрим? – Месье Видаль указал на потолок вестибюля. – Хотите удостовериться, что сейчас она лакомится… простите… – он совершенно бесцеремонно отрыгнул, – в том смысле, что она сейчас в постели с этим мальчишкой Сортсом?.. – Он помотал головой. – Бьюсь об заклад, лучший концерт в мире играют. – И сам же расхохотался над своей шуткой.
Господин Аркс воспользовался случаем, чтобы решиться на контратаку:
– Месье Видаль, да верю я вам, верю, садитесь, посидите, что вы! Куда вы собрались с такой прекрасной дружеской попойки?
Он усадил музыканта и налил ему еще бокал, не дожидаясь ответа. Но пианист опять встал со стула, в изумлении, и указал на дверь зала, будто ему привиделся призрак. Призрак явился с улицы и отряхивал грязь с башмаков у входа в вестибюль. Это был Сортс-младший. Он увидел в окно, что месье Видаль выпивает вдвоем с господином Арксом в пустом зале, и решил составить им компанию. Он вошел в зал, потирая руки. За несколько шагов до стола, за которым сидели полуночники, Сортс в изумлении остановился. Месье Видаль указывал на него, как будто в чем-то обвиняя:
– Гляди-ка, гляди-ка! Видали? Что я вам говорил?
Он пошатывался, пытаясь продвинуться по направлению к Сортсу.
– Добрый вечер, господа, – произнес Нандо.
Он хотел было спросить, где Андреу, но месье Видаль дохнул ему в лицо винным перегаром.
– Ну и как? Ублажили ненасытную? – Старик театрально сделал шаг назад, чтобы полюбоваться произведенным впечатлением. – Уняли жар не в меру воспламененного тела, месье?
Казалось, эта речь его обессилила, и пианист свалился, опустошенный, к себе на стул. Ферран Сортс огляделся по сторонам, потом вперил вопрошающий взгляд в господина Аркса. Глаза его молчаливо осведомлялись: Аркс, чего ж он чудит-то, этот французишка? Я так понял, допился до зеленых чертей? Вы хоть знаете, о чем он толкует? Французишка, приземлившись на стул, по-видимому, обрел утерянную способность соображать; он начал говорить размеренно, словно его речь была плодом глубоких размышлений:
– А вы знаете, какое изумительное у нее тело?.. Я как-то раз случайно ее видел обнаженной… В Кремоне было дело… Вы обнимали ее когда-нибудь? Она отдалась вам сегодня?
– Если речь идет о даме, которой мы с вами подыгрывали на фортепьяно, – состроил весьма обиженную мину Сортс, – я больше не видел ее с тех пор, как мы вышли из дворца маркиза. Я ходил домой переодеться, потому что уезжаю нынче. Я только что из дома.
– Враки это все! Зачем вы тогда явились сюда, в гостиницу?
– Зашел подождать друга. И я не позволю…
– Ладно-ладно, – перебил его француз, широко раскрыв объятия. – Я удовлетворен вашими объяснениями. Садитесь. Давайте я вас угощу…
Сортс поглядел на господина Аркса, пожал плечами, положил сверток, который держал в руках, на стол и сел.
– Это скорее вы должны были бы дать мне объяснения, а не я, – уточнил он.
– Я в стельку пьян. Мне тут сказали, что вы сочинили оперу.
– «Tellemaco nell'isola di Calipso»[30 - «Телемах на острове Калипсо» (ит.) – опера Жузепа Феррана Сортса (Фернандо Сора), написанная им в 1796 году, в возрасте 18 лет, и поставленная в Театре Святого Креста (Санта-Креу, или, в испанском произношении, Санта-Крус).], – произнес Сортс с ноткой гордости в голосе. От обиды и следа не осталось.
– Вот видите? – подтвердил Аркс, успокоенный таким поворотом разговора. – Вот они, чужеземные имена.
– Моцарт заменил итальянский язык немецким.
– Но не я, – торжественно ответил Сортс. – Итальянский – язык оперы.
– Вы хотите сказать, что Моцарт допустил ошибку?
– Есть в мире и другие композиторы, кроме него. Лесюэр[31 - Жан-Франсуа Лесюэр (1760–1837) – французский композитор и музыковед, дирижер, музыкальный критик и педагог, профессор парижской консерватории, автор опер и духовных произведений.], положим… или Керубини…
– Керубини! Король Парижа! Не смешите меня, месье Сортс! Ваш Керубини – масон, и, глядите-ка, он хоть и итальянец, а сочинил оперу на французском.
– Да вы что?!
– «Medеe»[32 - «Медея» (фр.).]. Позорище.
Сортс промолчал и налил себе из бутылки, стоявшей посередине стола. Наполнив бокал, он поглядел на собеседника:
– За что вы меня так невзлюбили, месье Видаль?
Пианист поднял на него глаза и улыбнулся. Официант, прежде ходивший по залу и чем-то гремевший, уже ушел. Все светильники погасли, кроме того, что стоял возле их стола. По вестибюлю наконец перестали сновать туда-сюда постояльцы, потому что час для добрых людей уже поздний. На гостиничной стойке безмятежно храпел человек в надетом набекрень парике, изъеденном молью, – ночной сторож. Тишину в гостинице «Четыре державы» нарушали только трое засидевшихся в зале полуночников.
– Я расскажу вам одну историю, которая приключилась со мной почти сорок лет тому назад, – доверительно проговорил месье Видаль, не отвечая на вопрос Сортса. – Вам знакомо имя месье Жан-Мари Леклера?[33 - Жан-Мари Леклер (1697–1764) – французский скрипач и композитор, основоположник французской скрипичной школы XVIII века. Утром 23 октября 1764 года Леклер был найден убитым на пороге своего дома. Преступление так и не было раскрыто, хотя у полиции имелось трое подозреваемых: нашедший труп садовник, жена Леклера и его племянник (именно на него указывало большинство улик).]
На мгновение в воздухе повисла тишина. Аркс и Сортс не знали, к чему он клонит, а пианист продолжал пить.
– Нет, я никогда о нем не слышал, – ответил господин Аркс. – А вы?
Сортс покачал головой.
– Разумеется, разумеется! Что я себе вообразил? – Месье Видаль залпом осушил бокал и уставился в потолок, словно хотел продырявить взглядом имевшую над ним власть женщину. – А вы знаете, почему она путешествует в одиночестве?
Оба его собеседника растерянно переглянулись: Леклер? Де Флор?
– Грязная потаскуха нанимает к себе уже довольно пожилых компаньонок, а затем избавляется от них при первом удобном случае. Она не хочет, чтобы кто-либо был свидетелем ее… – Он положил руку себе на член и уставился на Аркса и Сортса. – В общем, вы меня поняли.
Месье Видаль снова поднялся со стула. Теперь он пошатывался еще сильнее. С бокалом в руке он попытался пройти несколько шагов: пьян, как фортепьян.
– Я маленький был, совсем сопляк. Еще не пресмыкался, как последняя тварь…
– Ну что вы… – попытался возразить Сортс.
Но месье Видаль не дал ему посочувствовать. Он хотел побыстрее продолжить рассказ.
– В ту пору я учился музыке. – Он поднял бокал. – Ах, годы учения; ах, золотое времечко, когда мы постигаем тайны жизни… ведь после… – Он осушил бокал за здравие «золотого времечка», изо всех сил треснул по столу, отчего ночной сторож в вестибюле подскочил на стуле и на секунду перестал храпеть, а затем сглотнул слюну и снова погрузился в сон. – Засранка-революция все судьбы нам переломала, – продолжал месье Видаль. Он ткнул пальцем в направлении Сортса. – Мне только одно стало ясно: жизнь – скука. Понимаете? Скука!
– И что же вы хотели нам рассказать про господина… господина… – помахал в воздухе пальцем Аркс.
