скачать книгу бесплатно
Авторитет права. Эссе о праве и морали
Джозеф Раз
Философия права
Этот классический сборник статей, впервые опубликованный в 1979 году, оказал и продолжает оказывать большое влияние на философские работы о природе права и его отношении к морали. Автор начинает с анализа понятия авторитета и притязаний права на моральный авторитет. Затем он предлагает подробное объяснение природы права и правовых систем, приводя доводы в пользу правового позитивизма. Затем он рассматривает области правовой мысли, считавшиеся пронизанными моральными ценностями, а именно социальные функции права, идеал верховенства права и т. д.
В заключительной части книги описывается надлежащее моральное отношение гражданина к закону. Раз поднимает вопрос о том, имеют ли граждане моральную обязанность подчиняться закону и существует ли право на выражение несогласия. В двух приложениях он развивает свои взгляды на природу права, вступая в диалог с работами Ганса Кельзена и отвечая на критику правового позитивизма со стороны Роберта Алекси.
Раз Дж.
Авторитет права. Эссе о праве и морали
© Joseph Raz 2009
“The Authority of Law: Essays on Law and Morality”, second edition, by Joseph Raz was originally published in English in 2009. This translation is published by arrangement with Oxford University Press. Gaidar Institute Press is responsible for this translation from the original work and Oxford University Press shall have no liability for any errors, omissions or inaccuracies or ambiguities in such translation or for any losses caused by reliance thereon. Книга «Авторитет права. Эссе о праве и морали» под авторством Джозефа Раза первоначально была опубликована на английском языке в 2009 году. Настоящий перевод публикуется по соглашению с Oxford University Press. Издательство Института Гайдара несет ответственность за настоящий перевод оригинальной работы, и Oxford University Press не несет никакой ответственности за какие бы то ни было ошибки, пропуски, неточности или двусмысленности в переводе или любой связанный с этим ущерб.
© Издательство Института Гайдара, 2021
* * *
Предисловие ко второму изданию
Когда я вновь просматриваю эту книгу, 30 лет спустя после ее появления на свет, я испытываю примерно те же чувства, что и в отношении прочих моих книг. Все они представляются мне этапами путешествия. Они развивают, а иногда и доводят до завершения не правильную трактовку вопроса, а мою трактовку и обнаруживают новые темы, ставят новые проблемы – новые не для всего мира, но в моей работе, которые в дальнейшем будут исследованы в более поздних трудах. И никогда не бывает конечной станции; есть лишь временные промежуточные остановки на никогда не прекращающемся пути. С каждым новым шагом в поле зрения оказываются новые маршруты, и путешествовать становится все труднее и интереснее.
В этой книге обсуждение сущности правовых систем и институциональной природы права является продолжением размышлений о том, что объединяет правовые системы, что делает их правом страны или штата или же какого-то другого института или органа. Этой проблеме была посвящена работа «Концепция правовой системы»[1 - Joseph Raz, The Concept of a Legal System (Oxford, 1970; 2nd edn 1980).], которая рассматривала указанные вопросы в основном в качестве ответной реакции на исследование Г. Кельзена и Г. Л. А. Харта. Конечно, системный характер права также являлся центральной темой работы «Практическое мышление и нормы»[2 - Joseph Raz, Practical Reason and Norms (London, 1975; Oxford, 1999).], которая ознаменовала собой радикальное изменение восприятия, став первой попыткой – и я продолжаю над этим работать и по сей день – интегрировать объяснение права с объяснением нормативности в целом, взяв за основу этих объяснений концепцию практического разума. В настоящей работе сделан важный шаг в сторону такого комплексного подхода – в ней вводится анализ практического авторитета, целиком основанный на характере порождаемых им причин для действий. Этот анализ создал фундамент для рассмотрения этой темы в книге «Мораль свободы»[3 - Joseph Raz, The Morality of Freedom (Oxford, 1986).] и в последующих трудах, а также в некоторых моих статьях по политической философии, вошедших в этот и другие сборники.
Поскольку «Авторитет права» так тесно связан с более ранними и более поздними работами, попытка их актуализации представляется неуместной. То, что было опубликовано в 1979 году, остается нетронутым, я лишь привел технические аспекты представления материала в соответствие с современными стандартами. Однако в этот сборник вошли два эссе (напечатанные как приложения в конце сборника, для того чтобы сохранить изначальную нумерацию страниц), тематика которых перекликается с освещаемым здесь материалом.
Прогресс в философии может происходить по-разному, а может и не происходить. Он невозможен, когда встают новые философские вопросы или, что бывает чаще, когда старые проблемы принимают другие очертания, если оказывается, что они увязаны с другими, зачастую новыми, аспектами науки и культуры. Но, учитывая эту потребность, потребность философии в самообновлении и исследовании того, как различные аспекты нашего понимания мира преобразуются в свете научных открытий и культурных изменений, потребность, благодаря которой философия остается вечно молодой, все же в ней сохраняются возможности для прогресса, и такой прогресс нередко является результатом более пристального внимания к философскому труду, который кажется перспективным.
Вряд ли стоит искать глубокий смысл в готовности многих философов в тот или иной момент времени принимать какие-то вещи на веру или в их желании подвергнуть некоторые концепции или доктрины более глубокой проверке или исследованию. Во многом это вопрос скоротечной моды, реакции на факторы, не имеющие отношения к философии. Но иногда авторы действительно погружаются в тот или иной вопрос, и их вклад за относительно короткий промежуток времени углубляет наше понимание концепций, проблем и доктрин, что зачастую приводит к едва уловимым метаморфозам через последовательные уточнения. Как мне кажется, спор между так называемыми правовыми позитивистами и их противниками пережил такую метаморфозу, будучи подвергнут тщательному рассмотрению, и в результате философия права только выиграла. В третьем эссе, вошедшем в настоящий сборник, и менее явным образом в других его частях я внес свою лепту в это критическое рассмотрение, попытавшись отделить различные тезисы, часто связываемые с правовым позитивизмом, которые казались мне ложными, от тезиса, также связываемого с правовым позитивизмом, который представлялся убедительным. Естественно было предложить идентифицировать правовой позитивизм с тем, что в этой традиции есть правдивого, а не с ошибками, которые часто допускали авторы этого направления. Нет нужды говорить, что это не положило конец спору, – после этого различные авторы выступали с разными дополнительными предположениями и уточнениями, многие из которых мне кажутся неправильными, но некоторые – ценными.
Прогресс, достигнутый благодаря тщательному изучению, часто делает традиционное разделение удивительно неуместным. Считать Дворкина сторонником естественного права – как его часто называют правоведы, мало симпатизирующие его трудам, – столь же странно и ошибочно, как считать правовыми позитивистами таких авторов, как я, которые отрицают многие традиционные положения правового позитивизма. Это значит даже не верить в фикцию, а поддерживать классификацию, которая – учитывая, насколько мы продвинулись в вопросе, – призвана, скорее, обходить сложные места, а не проливать свет на определяющие различия. Эссе о том, как не надо реагировать на правовой позитивизм, включенное в это издание, направлено на то, чтобы прояснить ряд подобных недоразумений и вновь призвать отказаться от классификаций теорий права, которые, скорее, уводят в сторону от правды, чем приближают к ней.
Теории права наталкиваются на проблему, которая почти никогда не обсуждается, возможно, из-за своей кажущейся простоты: как отличить право в любой конкретный момент времени, допустим сегодня, от права, каким оно становится впоследствии, допустим завтра. Общеизвестно, что право со временем меняется. Действительно, львиная доля теоретической работы уходит на то, чтобы объяснить механизм этого изменения, различные способы правотворчества. Это предполагает возможность отделить то, что является правом (или его частью) в конкретный момент времени, от того, что таковым (или таковой) не является. Работы правоведов не вносят большой ясности в это разграничение. Лакуна объясняется не только недосмотром. Ответ ускользает от нас, а попытки его найти обычно отражают основные трудности в теории права. Одна из главных причин затруднения заключается в том, что изменение права не всегда бывает вызвано внешними факторами. Право имеет обыкновение управлять своим собственным развитием. Но из-за этого не очень понятно, что уже является правом, а что нет, хотя если оно станет правом, то это будет изменение под воздействием или управлением существующего права.
Даже те слова, которые я только что произнес, уже являются спорными и непонятными. В настоящей книге положено начало исследованию этого сложного аспекта права. Доктрина авторитета является основой того, что я назвал изменениями, порожденными внешними факторами. Три эссе в части III о внутренних ценностях права позволяют нам продвинуться в понимании того, каким образом право направляет собственное развитие. Я вернулся к исследованию этого вопроса в работе «Этика в публичной сфере»[4 - Joseph Raz, Ethics in the Public Domain (Oxford, 1994).], особенно в статьях, посвященных внутренней логике права, юридическим правам и независимости правового обоснования. Подробнее всего эта проблематика освещена в работе «Между авторитетом и интерпретацией»[5 - Joseph Raz, Between Authority and Interpretation (Oxford, 2009).]. Повторюсь: учитывая предметное рассмотрение этих вопросов в других работах, а также то, что я вполне доволен вкладом в их урегулирование, сделанным в этой работе, мне показалось, что лучше всего будет оставить эту книгу без изменений и понадеяться, что читатели, которые захотят получить более полное представление о моей позиции, также ознакомятся и с другими моими работами, затрагивающими эту тему.
Предисловие к первому изданию
Закон претендует на нашу верность и послушание. Каждая правовая система претендует на авторитетность. Но какой авторитет имеет для нас право? Какой авторитет нам следует признавать как проистекающий из права? Это главный вопрос, на который пытается ответить эта книга. Какого рода ответ может дать философия? Нереалистичные ожидания с самого начала неизбежно приведут к неоправданному разочарованию. Этот вопрос обладает большой практической значимостью в очень многих аспектах повседневной жизни. Его значимость растет по мере того, как право все глубже проникает во все уголки общественной и частной деятельности. Но чем глубже проникает право в различные аспекты жизни, тем сложнее становится проблема авторитета права и тем больше мы разуверяемся в возможности найти общий философский ответ на этот вопрос.
Возьмем любого человека в любой из множества довольно рядовых ситуаций. Пусть это будет, например, директор школы, который возражает против строительства объездной дороги возле его школы. Как он должен себя вести? Следует ли ему ограничиться изложением своих доводов в ходе публичных слушаний в местной администрации? Или же он должен попытаться остановить слушания, поскольку ему известно, что по закону они будут оцениваться в сопоставлении с его соображениями? Нужно ли ему организовать массовую акцию протеста местных жителей? Или же ему следует действовать как-то иначе? Поскольку необходимо принять в расчет так много факторов, их сочетание вполне может сделать этот случай уникальным. Характер вреда от реализации предлагаемого плана, преимущества, которые он обеспечит, вероятность его изменения различными доступными ему вариантами действий, риск замены плана на менее удачный, репутационные издержки его действий для школы, например отрицательное влияние на возможности привлечения финансирования от давних спонсоров, воздействие на отношение к нему учеников, последствия для его личной и семейной жизни – неужели философы действительно исследуют или должны исследовать все эти факторы?
На это можно ответить как да, так и нет. Сложность каждого конкретного случая зависит от того, как именно сочетаются в нем общие факторы. Философское размышление помогает определить, какие общие факторы имеют значение для практических решений, и позволяет нам лучше понять их ценность и значимость. Это понимание наиболее полезно для принятия информированных решений в конкретных случаях, но его недостаточно. Реальное решение должно быть основано на комплексных суждениях по поводу того, каким образом эти общие факторы проявляются в рассматриваемом деле и как правильно разрешать противоречия между ними. Философия может служить руководством, но она бессильна избавить нас от мук принятия реального решения.
Философия права обеспечивает лишь одну часть философского ответа на практические вопросы. Конечно, каждая конкретная проблема содержит в себе и много других аспектов. Эти аспекты могут быть предметом рассмотрения других направлений философии практического разума. Собственно философию права волнует лишь правовой аспект всех практических проблем, а именно то, каким образом факт наличия у того или иного действия правовых последствий должен влиять на практические размышления в целом и моральные соображения в частности. Это и есть проблематика авторитета права.
Книга состоит из четырех частей. Вторая и третья части в основном посвящены критическому анализу различных попыток установить концептуальную связь между правом и моралью, обеспечивающую праву неизбежный моральный авторитет. Последняя часть содержит конструктивную аргументацию, устанавливающую природу морального авторитета права и вносящую (хотя и очень небольшой) вклад в извечный вопрос о том, каким критериям должен удовлетворять закон, чтобы быть достойным морального уважения.
Первая часть, представляющая собой введение в аргументацию книги, содержит философский анализ понятия законного авторитета. Этот анализ служит отправной точкой для последней конструктивной части, особенно для эссе, озаглавленных «Обязанность соблюдать закон» и «Уважение к закону». За ними следуют несколько эссе, опровергающих, прямо или косвенно, ряд традиционных аргументов естественного права. Некоторые из этих аргументов представляют собой попытку доказать, что наши критерии определения того, что является правом, а что нет, обеспечивают праву моральную составляющую. В третьем эссе («Правовой позитивизм и источники права») объясняется, почему следует отказаться от любого подхода к праву, исходящего из того, что определение юридической действительности того или иного стандарта поведения включает моральный аргумент. В четвертом эссе («Правовые основания, источники и пробелы») исследуются некоторые следствия альтернативного подхода, известного как правовой позитивизм, который рассматривает право как порождение социальных источников, так что существование и содержание правовых систем можно определить на основе социального факта, не обращаясь к моральному аргументу. Эта глава защищает концепцию права, основанного на источниках, от обвинений в непоследовательности и объясняет, почему и в каком смысле все правовые системы содержат пробелы, требующие осуществления усмотрения и в некоторых случаях заставляющие суды опираться на неправовые соображения. Затем концепция права, основанного на источниках, рассматривается более подробно в пятом и шестом эссе – «Идентичность правовых систем» и «Институциональный характер права». Поскольку первоочередная цель книги заключается в исследовании аргументов в пользу морального авторитета законов, рассмотрение подхода к праву, сформировавшегося в результате приверженности правовому позитивизму, не заходит слишком далеко. Найти более полное и аргументированное объяснение читатель может в двух последних главах моей книги «Практическое мышление и нормы»[6 - Joseph Raz, Practical Reason and Norms (London, 1975).].
Одним из главных камней преткновения для правовых позитивистов всегда было использование в правовом дискурсе нормативного языка, то есть той же самой терминологии, которая используется в моральном дискурсе. То, что закон описывается и анализируется с точки зрения обязанностей, обязательств, добра и зла и т. д., уже давно воспринимается многими как довод, поддерживающий притязание сторонника естественного права на неизбежную мораль права. Лучшее позитивистское объяснение использования в правовой сфере нормативного языка было предложено Кельзеном. Оно рассматривается в седьмом эссе. Восьмое эссе («Юридическая действительность») содержит основные тезисы теории правового дискурса, в целом заимствованной у Кельзена, но, надеюсь, свободной от многих его непонятных постулатов и отделенной от других доктрин Кельзена, по существу не имеющих отношения к делу.
Вторая часть книги не приносит нам весомых доказательств наличия у права морального авторитета. Она опровергает один из аргументов в пользу этого и в процессе отстаивает определенный взгляд на природу права и на правовой дискурс. Третья часть близка по характеру, хотя и менее сконцентрирована на центральной теме. Она развенчивает три популярных аргумента. Во-первых, аргумент о том, что понимание права неизбежно подразумевает понимание его функций, а их невозможно описать без отсылок к морали. Из этого якобы вытекают различные последствия, касающиеся морали права. Девятое эссе предлагает косвенное опровержение, показывая, как можно анализировать функции права в ценностно-нейтральных терминах. Второй аргумент гласит, что, поскольку приговор суда задействует и должен задействовать моральную аргументацию, право невозможно отделить от морали. Этот аргумент уже был развенчан в эссе «Правовые основания, источники и пробелы», которое устанавливает возможность концептуального разделения права и ценностей в общем случае при вынесении приговора. В десятом эссе («Право и ценности при вынесении судебных решений») подробнее рассматривается процесс судопроизводства и исследуется тема раздельности и связанности права и ценностей в зале суда. И наконец, аргумент (который более всего ассоциируется с именем Лона Фуллера) о том, что существуют определенные процессуальные ценности, неотделимые от закона, которые формируют его внутреннюю мораль, исследуется в одиннадцатом эссе – «Верховенство права и его добродетель» и, как мы покажем, необязательно подразумевает, что право несет в себе моральную нагрузку.
Вторая и третья части книги нацелены на опровержение ряда доводов естественного права в пользу авторитета права. И в последней части остается лишь сформулировать подход к авторитету права, совместимый с правовым позитивизмом. Хотя ряд аргументов естественного права и согласуется с правовым позитивизмом (см. главу 5 книги «Практическое мышление и нормы»), я попытался объяснить в двенадцатом эссе, что даже им не удается утвердить моральный авторитет права. В результате невозможно объяснить, почему право обладает моральным авторитетом. Может статься, что оно им не обладает. Если та или иная правовая система имеет моральный авторитет, это не может проистекать единственно из ее статуса правовой нормы или из характерных особенностей, связанных с ее правовой стороной. Ее моральные притязания должны быть обоснованы имеющимися у нее существенными свойствами, но правовая система может их и не иметь. Следовательно, в действительности вопрос звучит так: на что должна быть похожа правовая система, чтобы иметь оправданную претензию на авторитет? Это весьма сродни вопросу о том, что такое надлежащая правовая система, который, очевидно, не может здесь рассматриваться. Вместо этого исследуются следствия и допущения различных моральных установок по отношению к праву (эссе «Обязанность соблюдать закон» и «Уважение к закону»), и я указываю – достаточно категорично – на ряд моральных свойств, которыми должен обладать закон, чтобы пользоваться авторитетом, а именно он должен быть таковым, чтобы его авторитет не противоречил автономии личности (эссе «Сознательный отказ по убеждениям» и «Гражданское неповиновение»).
Позвольте немного объяснить структуру книги. Она состоит из самостоятельных эссе по двум причинам. Центральная проблема книги, вопрос об авторитете права и в более широком смысле – о праве и его связи с моралью, затрагивает практически каждый аспект нашего восприятия права. Я хотел иметь возможность исследовать некоторые побочные вопросы (такие, как природа авторитета или правовых пробелов) подробнее, чем подобало бы в книге о праве и морали с более плотной структурой. Кроме того, многие аспекты моей центральной темы побуждают меня к широкому охвату разнородных вопросов (эссе 1, 11–15 относятся главным образом к политической философии, а эссе 2–10 – к аналитической философии права) и к использованию разных стилей аргументации (в частности, эссе 1 и 4 носят весьма технический характер, и многие читатели, возможно, предпочтут их пропустить). Поэтому я счел целесообразным сделать выбор в пользу более свободной организации материала, в которой каждое эссе никак не связано с остальными, так что читатели могут прочитать любое их количество в любом порядке.
Формат эссе также позволил мне включить в книгу четыре статьи, которые не были специально для нее написаны (эссе 5, 6, 7, 9), однако, как видится, внесли дополнительные элементы в ее общую аргументацию. Все прочие эссе создавались с расчетом на то, что они войдут в эту книгу, хотя некоторые из них были опубликованы раньше, чем книга вышла в свет (эссе 4, 5, 7, 9, 11 представлены здесь в пересмотренном виде, и я внес незначительные изменения во все эссе). Я хотел бы поблагодарить за разрешение переиздать указанные статьи: организаторов Всемирного конгресса по философии права и социальной философии 1977 года (эссе 4); редакторов журнала The California Law Review (эссе 5); редактора журнала The Modern Law Review (эссе 6); редактора журнала The American Journal of Jurisprudence (эссе 7); редактора Archiv f?r Rechts- and Sozialphilosophie (эссе 8); профессора А. У. Б. Симпсона и издательский дом Oxford University Press (эссе 9); фонд The Liberty Fund и редактора The Law Quarterly Review (эссе 11).
Часть I
Право и авторитет
1
Законный авторитет[7 - Впервые опубликовано в: Richard Bronaugh (ed.), Philosophical Law (Westport, Connecticut, 1978). Я признателен Дж. И. Дж. Олтэму, К. Энтли, Л. Дж. Коэну, Филиппе Фут, П. М. C. Хакеру и П. Х. Ноуэллу-Смиту за их критические замечания к более ранней редакции этого эссе.]
I. Парадоксы
НЕУДИВИТЕЛЬНО, что понятие авторитета является одной из наиболее противоречивых концепций в арсенале философии права и политической философии. Его центральная роль в любой дискуссии о законных формах социальной организации и о законных формах политических мер неизбежно гарантирует вечное сохранение этой противоречивости. То, что проблема авторитета имеет непосредственное отношение к спорным вопросам современности, делает бесстрастное изучение этого предмета тем более затруднительным. Но помимо этих трудностей, приходящих со стороны, исследование понятия авторитета сталкивается с двумя основными проблемами идейного характера: методологическая проблема того, как не спутать различные, несовпадающие проблемы, касающиеся понятия авторитета, и проблема парадоксов авторитета.
Парадоксы авторитета могут принимать различные формы, но все они касаются предполагаемой несовместимости авторитета с разумом или независимостью (автономией). Утверждается, что подчинение авторитету несовместимо с разумом, поскольку рассудок требует, чтобы мы всегда действовали, взвесив все известные нам доводы[8 - Разновидностью этого принципа разума является принцип самоограничения Дэвидсона, описанный в его работе: Donald Davidson, ‘How ls Weakness of the Will Possible?’, in Moral Concepts, J. Feinberg (ed.) (Oxford, 1969).]. Природа же авторитета такова, что он требует от человека подчинения, даже если его рассудок восстает против этого требования. Таким образом, подчинение авторитету нерационально. Сходным образом принцип независимости подразумевает действие по собственному усмотрению по всем моральным вопросам. А авторитет иногда требует от нас действий вопреки нашей совести, то есть отказа от моральной независимости. Поскольку все практические вопросы могут включать моральные аспекты, любой практический авторитет отрицает моральную автономию и, следовательно, является аморальным[9 - Этот аргумент не касается теоретического авторитета. Нет ничего аморального в том, чтобы быть авторитетом в вопросах кулинарии, компьютерного программирования, сокращения денежной массы и т. д., пока этот авторитет считается всего лишь теоретическим. Однако подчинение теоретическому авторитету может быть иррациональным, поскольку аргументация о конфликте между авторитетом и разумом выходит за пределы практического авторитета.].
Подобные аргументы не ставят под сомнение стройность понятия авторитета и не отрицают того, что некоторые люди пользуются авторитетом или по сути обладают авторитетом de facto. Они бросают вызов возможности существования законного, оправданного авторитета de jure. Их парадоксальность коренится не в отрицании ими законного авторитета, но в том, что это отрицание якобы проистекает из самой природы морали или из основополагающих принципов рациональности. К тому же эти аргументы оспаривают законность не только политического авторитета, но любого авторитета по отношению к рациональным индивидам[10 - Они могут признавать власть над детьми и людьми с определенными психическими расстройствами.]. Если сама природа авторитета не согласуется с идеей морали и рациональности, то те, кто верит в законный авторитет, не просто неправы или ошибаются в одном из своих моральных убеждений. Они являются приверженцами иррациональной веры или виновны в совершенно неправильном понимании концепции морали или концепции авторитета. Это значительно усиливает данные аргументы. Например, они становятся невосприимчивыми к большинству скептических аргументов. Ведь даже если невозможно различить верные и неверные моральные убеждения, мы по крайней мере можем уточнить моральные концепции и установить отношения следования и несовместимости между ними. Если сами понятия морали и рациональности несовместимы с понятием авторитета, то даже скептик сможет увидеть, что любой авторитет является аморальным, а подчинение ему – иррациональным.
Парадоксальным образом именно в силе этих аргументов и заключается их слабость. Многие из тех, кто, возможно, готов принять менее серьезные возражения против законности авторитета, вряд ли захотят принять это наиболее радикальное возражение. Многие из тех, кто может соглашаться с незаконностью многих авторитетов и даже с незаконностью политического авторитета в принципе, устрашатся мысли о незаконности любого авторитета. Многие из тех, кто готов допустить, что люди, верящие в возможность законного авторитета, заблуждаются, будут чураться мысли о том, что эти люди нерациональны или не имеют никакого понятия о морали.
Моя цель состоит не в том, чтобы объяснить, каким образом можно отстоять или опровергнуть авторитет. Но поскольку считается, что аргументы, на которых основаны парадоксы, черпают свою силу в анализе концепций авторитета, морали и рациональности, уместно их исследовать при любой попытке уточнить понятие авторитета. Меня заботит в данном случае природа авторитета. Я постараюсь показать, почему концепция авторитета создает кажущиеся парадоксы и почему они являются всего лишь кажущимися. Я не первый, кто пытается развенчать эти парадоксы, и я не утверждаю, что все предыдущие попытки провалились. Но я думаю, что представленный далее анализ, даже если и «открывает Америку», делает это на новый лад, наилучшим образом показывая как притягательность, так и ошибочность парадоксов.
II. Методологическое отступление
Некоторые из авторов-классиков пытались объяснить природу авторитета через объяснение того, каким образом люди приходят к признанию авторитета индивидуумов или групп. Обсуждения этой концепции перемежались описаниями эволюции общества, захватов власти или общественных договоров. Современные авторы избежали этой сумятицы, но рассмотрение этого вопроса все еще грешит многочисленными методологическими несостыковками. Я дам краткий обзор четырех распространенных видов анализа и попробую указать, какие уроки следует извлечь из допущенных в них ошибок.
1. Первое стандартное объяснение состоит в указании условий, которые по существу необходимы или достаточны для обладания фактическим авторитетом (de facto). Однако подобные объяснения совсем не проясняют природу авторитета. Безусловно, объяснения того, при каких условиях люди приобретают или сохраняют авторитет, при каких обстоятельствах сообщество будет склонно признавать авторитет тех или иных лиц, – это важная составляющая социальной теории. Но они совершенно не объясняют, для чего нужны эти условия, что значит обладать авторитетом или быть авторитетом.
2. Второй вид объяснений пытается пролить свет на природу авторитета, описывая необходимые или достаточные условия для обладания законным авторитетом (de jure).
Эта вторая модель объяснений кажется более перспективной. Согласно этой модели, концепцию авторитета следует излагать посредством объяснения того, каким образом можно оправдать претензии на авторитет. Сила подобных объяснений очевидна. Они не допускают заранее, что претензии на авторитет вообще можно оправдать, а просто указывают, как их следует обосновывать. Исходя из разумного предположения о том, что претензии на авторитет являются способом обоснования действий, кажется, что они почти неизбежно отличаются от других обоснований поступков видом используемых доказательных аргументов. В действительности это совершенно не обязательно. Обоснование претензий может отличаться не только характером используемых обосновывающих аргументов, но и характером оправдываемых действий.
Мысль о том, что авторитет следует объяснять отсылкой к виду действий, которые он оправдывает, например к предъявлению прав, является весьма здравой. Нам определенно нужен авторитет, чтобы выполнять одни, но не другие действия, и кажется, по крайней мере на первый взгляд, что слова о том, что кто-то обладает определенным авторитетом, означают, что либо его действия можно оправдать, либо он способен совершить определенные действия, без каких-либо обязательств в отношении характера такого обоснования.
В этом и заключается основная проблема оправдательного анализа авторитета. Никто пока не преуспел в определении вида аргументов, применение которых равнозначно притязанию на авторитет. Наличие множества различных видов авторитета, касающихся практически каждой сферы человеческой жизнедеятельности, вызывает желание отказаться от всякой надежды на то, что такое определение возможно. Мы можем проиллюстрировать эту трудность на примере, рассмотрев недавнюю интересную попытку провести оправдательный анализ авторитета. Ричард Так предположил, что ссылки на политический авторитет являются высказываниями, призванными погасить критику мер в области политики, но не подлинными оправданиями. Они основаны на утверждении, что (1) предложенное или совершенное действие является правильным, если кто-то его совершает; (2) нет ничего правильного или неправильного в том, что этим кем-то должен быть человек, претендующий на авторитет; (3) этот человек действительно совершил действие или предлагает его совершить.
Многие разделят убеждение Така в том, что никто не имеет права на положение (политического) авторитета и что единственным способом оправдать политический авторитет является использование аргументов указанной им разновидности. Но, как все мы знаем, различные авторы полагали, что некоторые люди от природы являются рабами и что те, кто от природы свободен, имеют над ними власть. Другие верили в божественное происхождение королевской власти, и существуют и существовали прочие теории, согласно которым некоторые люди от природы или в силу голоса разума имеют право и обязанность управлять другими. Положим, эти люди неправы. Но можно ли их также обвинить в вольном обращении с речью, как предполагает подход Така?[11 - Richard Tuck, ‘Why Is Authority Such a Problem?’ in Philosophy, Politics and Society, 4th series, P. Laslett, W. G. Runciman, and Quentin Skinner (eds.) (Oxford, 1972).] Является ли их ошибка ошибкой теории морали и политики или же одновременно они заблуждаются и в отношении смысла слов, в отношении концепции авторитета?
Все прочие оправдательные объяснения вынуждены преодолевать ту же трудность. Мало установить, что лишь аргументы определенного вида могут оправдать власть. Нужно показать, что притязание на авторитет по иным основаниям представляет собой ошибочное словоупотребление.
Критика первых двух моделей объяснения ясно дает понять: анализ авторитета не может состоять исключительно в выяснении условий, при которых кто-то обладает законным или фактическим авторитетом. Он должен раскрывать, что стоит за обладанием авторитетом. Это дает веские основания предположить, что авторитет – это способность совершать определенные виды действий[12 - Мое разграничение объяснений через виды оправданий и через виды действий само по себе проблематично. Определение обладания авторитетом через способность совершать действия, оправданные аргументами особого рода, представляет собой оправдательное объяснение, а не объяснение через способность совершать действия того или иного рода.]. Предложенный мной здесь анализ призван подтвердить это предположение.
3. Одна из популярных теорий, рассматривающих авторитет как способность совершать определенные виды действий, идентифицирует действенный (de facto) авторитет с властью над людьми. Далее я предложу называть власть над людьми нормативной властью. Но здесь речь идет о другом понятии власти. В этом понимании власть – это влияние, способность влиять на действия и судьбы людей. Человек обладает действенным авторитетом, если он могущественен, если он может влиять на участь других людей и на их предпочтения или выбираемые варианты действий[13 - См. плодотворное обсуждение понятия власти как влияния в работе: Steven Lukes, Power: A Radical View (London, 1974); Стивен Льюкс, Власть: радикальный взгляд (Москва, 2010).]. Законный авторитет тогда можно определить как оправданный действенный авторитет[14 - Иногда он определяется как действенный авторитет, принятый теми, на кого распространяется его действие, или основанный на их согласии. Однако эти факты если и имеют значение, то лишь постольку, поскольку показывают оправданность авторитета.]. Именно действенный авторитет и следует сохранять, именно ему и следует подчиняться (с учетом различных условий и ограничений).
Однако по ряду причин эти теории, похоже, все ставят с ног на голову. Понятие законного авторитета в действительности первично. Начать хотя бы с того, что не всякий законный авторитет является действенным. Кроме того (как я вскоре буду утверждать), понятие действенного авторитета можно объяснить только путем отсылки к законному авторитету. Во внимание следует принять несколько соображений.
Хотя нас больше волнует практический, а не теоретический авторитет, предпочтение отдается анализу, максимизирующему сходства между авторитетом как основанием для действий и авторитетом как основанием для веры. Очевидно, что научный гений может остаться непризнанным или что человек, действительно являющийся величайшим авторитетом в определенной области, может иметь крайне мало влияния на исследования или убеждения других людей в пределах своих полномочий.
Родители имеют власть над детьми вне зависимости от того, признают ли дети их авторитет. Следует признать, что родительский авторитет обычно признают другие взрослые, но это неправильный вид признания с точки зрения теории признания, согласно которой значение имеет только признание субъектами. Родительский авторитет не зависит от признания.
Если теоретический авторитет не влечет за собой признание или принуждение к исполнению, то тогда должны существовать по крайней мере некоторые случаи, когда практический авторитет также не влечет за собой признание или принуждение к исполнению. Есть практикующие авторитеты, чей авторитет строится исключительно на том, что они являются авторитетными теоретиками: врач-специалист является знатоком не только причин заболевания, но и способов его лечения. Есть эксперты по фондовой бирже, эксперты в области навигации и многие другие, которые пользуются авторитетом за действия в своей области, даже если их авторитет не является признанным и не реализуется в принудительном порядке.
Я разделяю ту точку зрения, что законный политический авторитет обязательно является действенным, по крайней мере до некоторой степени. Но это результат действия основных политических принципов (согласно которым, например, одним из главных оправданий политического авторитета служит его полезность для обеспечения координации общества, а знания и опыт не дают никому права управлять другими и играют лишь второстепенную роль в обосновании политического авторитета). Ни концептуальный анализ понятия авторитета, ни даже анализ концепции политического авторитета этого не подразумевают.
Одного лишь анализа законного авторитета недостаточно, чтобы объяснить наше понятие авторитета. Полное объяснение должно включать также и в анализ действенного авторитета. Доказав, что понятие законного авторитета не требует наличия действенного авторитета[15 - Это не должно заставлять путать авторитет с правом на обладание авторитетом. Человек может иметь право на обладание авторитетом, однако не иметь его: он может иметь на него право и иметь право на то, чтобы парламент наделил его авторитетом, но все же не иметь его до тех пор, пока не будет им наделен указанным образом.], возможно, стоит указать, что обратное неверно. Действенный авторитет требует наличия законного авторитета. Для того чтобы обладать авторитетом de facto, человеку нужна не только власть (в значении влияния). Он должен либо притязать на наличие у него законного авторитета, либо другие должны признавать за ним законный авторитет. Например, между применением грубой силы, для того чтобы добиться своего, и совершением тех же действий со ссылкой на наличие права есть существенное различие. Лишь последнее может квалифицироваться как действенный авторитет или авторитет de facto. Но это проблема, которую невозможно исследовать в рамках данной работы.
4. Некоторые люди считают, что авторитет необходимо определять путем отсылки к правилам: наличие у какого-либо лица авторитета означает, что существует система правил, наделяющая его авторитетом. Эта модель объяснения по существу является разновидностью первой и второй моделей объяснения, и против нее можно выдвинуть то же самое принципиальное возражение. Она подменяет надлежащее объяснение того, что означает наличие авторитета, описанием обстоятельств, при которых люди предположительно обладают авторитетом. Она устанавливает, что люди обладают авторитетом только тогда, когда те или иные правила наделяют их авторитетом. Но она никак не помогает определить, какие правила наделяют авторитетом, а какие нет. Некоторые правила действительно наделяют авторитетом достаточно явным образом. Они имеют авторитетные, имеющие обязательную силу формулировки («узаконенные правила»), и эти авторитетные формулировки устанавливают, что они наделяют определенное лицо полномочиями. Однако предложенное определение совсем не проясняет их смысл и последствия.
Положение о том, что любой авторитет передается правилами, само по себе спорно. Когда рядовой человек принимает на себя бразды правления в чрезвычайной ситуации (например, в случае пожара в театре), трудно утверждать, что его авторитет проистекает из каких-либо правил. Тем не менее я не преследую здесь цель рассмотреть способы приобретения или отстаивания авторитета. Существуют и другие возражения против такого рода определений. В отсутствие необходимых оговорок они создают противоречия. Если существуют две системы правил и в рамках одной из них определенное лицо имеет авторитет, а в рамках другой – нет, то тогда оно одновременно обладает и не обладает авторитетом. Для того чтобы избежать подобного противоречия, необходимо рассматривать предложенное определение как носящее относительный характер. Его нужно воспринимать не как определение наличия авторитета, а как относительное понятие наличия авторитета в рамках s, где s – некая система правил. Однако относительное понятие авторитета разрывает всякую связь между авторитетом и практическим мышлением.
Авторитет является практической концепцией. Это означает, что вопросы о том, кто для кого обладает авторитетом, – это вопросы практического толка, они определяют, что надлежит делать. Иными словами, заявления о том, что кто-то обладает авторитетом, могут выступать в качестве оснований для практических выводов. Объяснение авторитета должно отражать практический смысл этой концепции. Оно должно объяснять, каким образом она способна принимать в расчет практические следствия.
Вопрос о том, что надлежит делать, зависит от того, кто обладает авторитетом в безотносительном смысле. Тот факт, что кто-то имеет авторитет согласно некоей системе правил, сам по себе не имеет практического значения. Точно так же, как невозможно сделать выводы о надлежащих действиях из того, что, по чьему-то мнению, парламент наделен авторитетом, невозможно сделать такие выводы из одного лишь того, что парламент наделен авторитетом согласно неким правилам. При некоторых дополнительных допущениях можно заключить, что если, по чьему-то мнению, парламент наделен авторитетом, то парламент действительно обладает авторитетом. Аналогичным образом дополнительные допущения могут обеспечить переход от утверждения авторитета в соответствии с некими правилами к безотносительному утверждению авторитета. Однако было бы ошибкой встраивать эти дополнительные условия в определение «авторитета согласно неким правилам», для того чтобы переход к безотносительному утверждению авторитета был возможен всегда. Вся цель разговора об относительном авторитете заключается в блокировании возможности такого перехода в отсутствие дополнительных допущений. Нам нужен такой механизм, чтобы мы могли обсуждать взгляды других людей на авторитет, оценивать ситуацию исходя из правил, принятых в некоторых обществах или предлагаемых какими-то людьми. Для этого при обсуждении относительного авторитета нам нужен способ отсылки к тому, что эти люди или общества принимают или предлагают в качестве законного авторитета, без одобрения этих взглядов. Мы просто констатируем, кто обладает авторитетом и каким именно с определенной точки зрения[16 - Использование таких выражений, как «в соответствии с законом», – это всего лишь один из способов показать, что утверждение справедливо только с определенной точки зрения. Зачастую для того, чтобы это показать, достаточно контекста высказывания.]. В некоторых обстоятельствах, если люди придерживаются определенных взглядов или одобряют определенные правила, этого достаточно для наделения какого-либо лица авторитетом. В других обстоятельствах этого недостаточно. Переход от относительного утверждения авторитета к безотносительному никогда не происходит автоматически и не всегда возможен.
Эти особенности указывают на то, что безотносительное понятие первично. Относительное понятие полезно, так как оно раскрывает взгляды людей или обществ на безотносительный авторитет. Его объяснение предполагает наличие безотносительного авторитета, но не наоборот. Тогда наша задача в том, чтобы объяснить понятие законного безотносительного авторитета так, чтобы показать его значимость для практического мышления.
III. Упрощенное объяснение
Ряд авторов рассматривали авторитет сходным с только что предложенным мной образом. В целом между ними наблюдается значительная степень согласия, но их взгляды на важные детали серьезно расходятся. Небезызвестный Роберт Пол Вольф, например, считает, что «авторитет – это право командовать и, соответственно, право на повиновение»[17 - Robert Paul Wolff, In Defense of Anarchism (New York, 1970), p. 4.]. Его определение по существу логичное, но одновременно неточное и неясное. Оно неточное, так как авторитет дает право делать и другие вещи. Это может быть право издавать законы, предоставлять разрешения, давать авторитетные консультации, выносить приговоры и т. д. Неправильно считать все это командованием. Определение Вольфа неясное, поскольку понятие права еще сложнее и проблематичнее, чем понятие авторитета.
Для того чтобы анализ был полезным, его необходимо проводить, оперируя относительно простыми понятиями. С этой точки зрения, я полагаю, лучшее из существующих определений авторитета предложил Джон Лукас: «Человек или группа людей обладает авторитетом, если из его (их) слов „Пусть будет X“ следует, что X надлежит быть»[18 - John Lucas, The Principles of Politics (Oxford, 1966), p. 16.]. Это определение одновременно ясное и универсальное. Оно охватывает все виды практического авторитета для лиц, а не только политический авторитет. Из него становится ясно, что авторитет может быть реализован не только через командование, но и другими способами[19 - Его определение объединяет реализацию авторитета с использованием желательного наклонения. По-видимому, авторитет также может быть реализован через невербальное поведение и общение. Но здесь меня не волнует исследование различных способов реализации авторитета.].
Лукас объясняет авторитет как способность совершить действие и считает релевантным действие, меняющее нормативную ситуацию. Я предположу, что если X надлежит ?-ть, то у него есть причина, чтобы ?-ть, и что если у него есть причина, чтобы ?-ть, то ему надлежит ?-ть. Тогда из определения Лукаса следует, что то или иное лицо обладает авторитетом, если его слова «Пусть будет X» служат причиной для того, чтобы имел место X. Это звучит несколько несуразно, потому что из определения Лукаса неясно, что речь идет об авторитете для лиц. Для того чтобы пояснить это предположение, мы можем уточнить это определение и сказать, что X пользуется авторитетом у Y, если его слова «Пусть Y ?-т» являются причиной для того, чтобы Y ?-л. Давайте назовем это упрощенным анализом.
Здесь следует сделать два замечания. Во-первых, я не утверждаю, что авторитет можно объяснить только через причины. Объяснению через причины отдается предпочтение из-за веры в то, что причины обеспечивают принципиальную основу для объяснения всех практических концепций, а именно: все необходимо объяснять, показывая значимость этого для практических умозаключений. Предпочтение объяснять авторитет через причины – это предпочтение попыток показать роль утверждений об авторитете непосредственно в практическом мышлении, а не через посредство других концепций (таких, как права). Во-вторых, причинами именуется множество вещей. Например, дождь на улице – это причина взять с собой зонт. Как и то, что мы хотим выйти на улицу и при этом не промокнуть. Но в простейшем смысле обе – это просто части одной причины. Мы способны отличить частичные причины от полных причин, частями которых они являются. Мы попытаемся рассмотреть авторитет именно с точки зрения полных причин[20 - Полная причина, согласно данному подходу, – это необязательно причина c само собой разумеющимся обоснованием. Я убежден, что мое обещание совершить определенное действие является полной причиной для его совершения. Но, конечно, можно столкнуться с необходимостью обосновать подобные убеждения и нужно быть готовым их обосновать. Иными словами, необходимо отстоять убеждение, что обещания являются причинами для действий. Дальнейшее рассмотрение исходной предпосылки, лежащей в основе употребления мной термина «причины», см. в: Joseph Raz, Practical Reason and Norms (2nd ed, Oxford, 1999), ch. 1.]. Далее я докажу, что упрощенное объяснение не в состоянии правильно разграничить намеренную и ненамеренную реализацию авторитета и что оно не обращает внимание на различие между понятиями «быть авторитетом» и «обладать авторитетом». Оно также игнорирует то обстоятельство, что для выдачи разрешений и наделения полномочиями необходим авторитет. Но сначала я рассмотрю некоторые возражения против этого подхода, которые имеют более далекоидущие последствия.
IV. Первое возражение против упрощенного объяснения
Является ли высказывание авторитета абсолютной или очевидной на первый взгляд (prima facie) причиной, чтобы поступить так, как он требует? Если мы допускаем, что это абсолютная причина, то тогда представляется крайне маловероятным, что существуют какие-либо законные авторитеты и, по-видимому, существует крайне мало авторитетов фактических (de facto). Я, например, убежден, что я вправе полагаться на рекомендации, команды или правила некоторых людей как на причины для совершения действий, но я не думаю, что вообще существует право считать чье-то слово абсолютной причиной, которой нужно руководствоваться при любых обстоятельствах. Мне кажется, что это мнение разделяют многие и что большинство людей признают, что при определенных обстоятельствах не нужно выполнять указания авторитетного лица. Поэтому, если объяснять авторитет как способность давать абсолютно обязательные для исполнения указания, то получится, что в мире существует крайне мало признанных авторитетов и ни один из них не является законным.
Но являются ли авторитетные высказывания причинами prima facie? Сравним приказ с просьбой и их обоих – с советом. Все три различаются по установкам, убеждениям и намерениям своего источника, а не по тому, как они воспринимаются адресатом. То, что человеку адресовали приказ, просьбу или совет совершить определенное действие, может служить причиной для его совершения и может восприниматься адресатом в качестве таковой. В других обстоятельствах подобные заявления не являются причинами для совершения действий и не считаются таковыми. С точки зрения адресата, между получением приказа, просьбы или совета необязательно существует разница, помимо того, что они передают или подразумевают различные намерения, убеждения или установки произносящего их лица.
Одно из таких различий заключается в том, что первичным намерением совета является передача информации о том, что морально оправданно или неоправданно, что законно или незаконно, что отвечает или не отвечает чьим-либо интересам и т. д., или просто о голых фактах. Если в намерения входит повлиять на адресата (а это необязательно так), то тогда на него пытаются повлиять, поставив в известность о ситуации (например, что ему надлежит ?-ть или что ?-ние обеспечит максимальный доход, возможный в данных обстоятельствах).
Словом, советчик должен хотеть, чтобы его совет был воспринят как основание верить в справедливость, правильность или обоснованность его слов. Но он необязательно хочет, чтобы совет был воспринят как основание для совершения действий, даже если в данном случае его совет является для получателя имеющей силу причиной (valid reason), чтобы совершить эти действия[21 - Эти комментарии, вполне естественно, справедливы для ситуации «советовать, чтобы P». Справедливы ли они также для ситуации «советовать ?-ть»? Это спорный вопрос, но мне кажется, что фраза «Советую поступать в Баллиол-колледж», используемая для того, чтобы дать совет, используется для заявления, равнозначного тому, которое делается при помощи слов «Баллиол – это лучший выбор» или «Я думаю, что в целом поступление в Баллиол предпочтительнее всех прочих вариантов». «Советовать ?-ть» можно свести к «советовать, чтобы P». Но я не буду здесь это доказывать.]. Просьбы и приказы, напротив, отражают намерение сделать так, чтобы просьба или приказ были восприняты как основание для совершения предписываемого или запрашиваемого действия. Чем же тогда они различаются? Одно из таких различий имеет значение для цели нашего исследования. Допустим, что человек о чем-то просит и получает ответ, что его просьбу рассмотрели, но в результате решили, что доводы против совершения запрашиваемого действия перевешивают доводы в пользу его совершения, включая саму просьбу. Несомненно, он будет разочарован, но не будет чувствовать, что его просьбу оставили без внимания. Ему не на что жаловаться. Он должен признать, что, какие бы надежды он ни питал, он рассчитывал лишь на то, что решение будет принято с учетом всех факторов (on the balance of reasons)[22 - Дословно «по итогам взвешивания всех причин». – Прим. пер.], одним из которых является его просьба[23 - Некоторые просьбы, такие как ходатайства и прошения, также призваны вызывать новые спонтанные желания их удовлетворить. «Чистая» просьба апеллирует к имеющемуся сочувствию и к доводам, достаточным для того, чтобы стать причиной для совершения действий адресатом. Однако неверно считать, что просьбы всего лишь призваны «активировать» имеющуюся у адресата причину (его сочувствие или признание долга), сообщая ему о потребностях или желаниях объекта просьбы. Информация о чьей-либо потребности, даже если сообщается с намерением подвигнуть адресата к действию, активировав имеющиеся причины, не равнозначна просьбе. Можно говорить о просьбе, лишь когда сам коммуникативный акт призван служить причиной. В особых случаях люди вправе ожидать удовлетворения своей просьбы. Поэтому грань между просьбами и командами действительно тонкая и порой зависит от выбора формулировок.]. Все не так, когда он отдает приказ или распоряжение. Человек, отдающий приказ другому, не считает свой приказ просто еще одним обстоятельством, которое нужно учесть тому, к кому он обращается, при принятии решения о том, как надлежит поступить. Он хочет, чтобы человек, к которому он обращается, воспринял его распоряжение как основание для совершения действия, вне зависимости от наличия противоположных мотивов (как правило, за исключением опасных ситуаций и прочих исключительных обстоятельств)[24 - Это утверждение необходимо модифицировать, если мы относим его к приказам (и просьбам), прозвучавшим в институциональной среде (например, в армии). Там конвенциональные способы командования (или обращения с просьбой), обычно используемые для того, чтобы облегчить понимание намерений представителя, «закостеневают» и действие представителя, прибегающего к конвенции, считается командой вне зависимости от его подлинных намерений. Такие конвенции предполагают, что в обычной ситуации они будут использоваться с надлежащим намерением. Если это предположение не оправдывается, их уже нельзя считать конвенциями командования (или обращения с просьбой).].
Как может показаться, это различие объясняется тем, что человек, отдающий приказ, всегда считает его очень весомой причиной и что это не всегда так, когда люди озвучивают просьбы. Помимо того, что некоторые просьбы высказываются именно с таким расчетом, это объяснение кажется неудовлетворительным, поскольку опирается на предполагаемую разницу в степени обоснованности. Если указанное различие является критически важным для разграничения приказов и просьб, то вряд ли дело только в различной степени обоснованности.
Главное в этом возражении заключается в том, что для того, чтобы быть вправе командовать, нужен авторитет, но для того, чтобы быть вправе просить, авторитет не нужен. Я не хочу сказать, что все имеют право просить. Вопрос о том, так ли это, относится к области морали, а не теории. В понятии просьбы нет ничего, из чего бы вытекало всеобщее право просить. Я хочу сказать, что наличие права просить не подразумевает возможности влиять на получателя просьбы, то есть наличия авторитета. Напротив, право командовать подразумевает возможность влиять на получателя команды. Просьба человека, который вправе ее высказывать, является для получателя имеющей силу, на первый взгляд (prima facie), причиной. Аналогичным образом команда человека, который вправе командовать, имеет силу. Если мы скажем лишь, что имеющая силу команда (valid command) является для ее получателя причиной, то не объясним различия между командой и просьбой и причину, по которой только право командовать подразумевает обладание авторитетом. Одновременно неверно и недостаточно объяснять разграничение, связанное не только со степенью обоснованности, тем, что имеющая силу команда является более весомой причиной, чем имеющая силу просьба.
V. Второе возражение на упрощенное объяснение
Первое возражение базировалось на следующей аргументации: если авторитет – это способность изменять причины путем определенных высказываний, то тогда высказывание авторитета – это больше, чем причины prima facie, но меньше, чем абсолютные причины, которые вообще невозможны. Второе возражение основано на аргументе о том, что высказывания (законного) авторитета, хотя зачастую и служат основаниями для действий, не всегда являются таковыми. Оно взывает к нашей интуиции, опираясь на контрпример. Рассмотрим следующую ситуацию. Я веду свой автомобиль в равнинной местности в условиях идеальной видимости, и вокруг меня на километры – ни единого человека, животного или автомобиля. Доезжаю до светофора, где горит красный сигнал. Есть ли у меня причины, чтобы остановиться? Я не создаю ни для кого опасности, и, что бы я ни сделал, об этом никто не узнает и это не повлияет на мои собственные установки, чувства или убеждения, относящиеся к авторитету, в будущем. Многие скажут, что у меня нет ни малейшей причины останавливаться на красный свет в подобных обстоятельствах[25 - Чтобы доказать, что я знаю, что у меня нет причины останавливаться, требуются дополнительные допущения. Мне здесь достаточно установить, что у меня действительно нет причины останавливаться. Но во многих ситуациях эти дополнительные допущения действуют, а также верно то, что, насколько мне известно, причин останавливаться нет.]. Они настаивают, что это никоим образом не противоречит признанию ими законного авторитета тех, кто создал правила дорожного движения. Этот пример кажется достаточно убедительным, чтобы считать в этом или аналогичном случае высказывания авторитета законными, но не считать их создающими причины для действия.
Я думаю, что этих возражений достаточно, чтобы поставить под сомнение упрощенное объяснение, но все же основная идея упрощенного объяснения – о том, что авторитет представляет собой способность изменять причины для совершения действий, – верна. И упрощенное объяснение, и возражения против него основаны на чрезмерно суженном представлении о причинах для совершения действий. Я докажу, что если мы рассматриваем авторитет как способность менять определенный вид причин, то возражения легко опровергнуть.
VI. Нормативная власть
Рассмотрим любую ситуацию, в которой авторитетное лицо велит подчиненному лицу следовать указаниям другого лица, чей авторитет не вытекает из авторитета первого лица. Примером такой ситуации служит отец, который велит своему сыну слушаться мать. Это отличается от ситуации, когда отец велит сыну слушаться няню, поскольку авторитет няни вытекает из авторитета родителей. Указание слушаться няню, как мы можем предположить, для нее является единственным источником авторитета. Указания матери в любом случае являются авторитетными. Для сына они служат причинами для действий. Так же обстоит дело и с указаниями отца. Поэтому его указание слушаться мать является причиной для причинно-обусловленного действия. Оно служит причиной делать то, что велит мать, а это само по себе уже является причиной. Я буду называть причину для причинно-обусловленного действия позитивной причиной второго порядка. Существуют и негативные причины второго порядка, то есть причины, чтобы воздерживаться от причинно-обусловленного действия. Я буду называть негативные причины второго порядка исключающими причинами (exclusionary reasons). Чтобы привести пример исключающей причины, нам нужно лишь «перевернуть» указание отца и предположить, что он велит своему сыну не слушаться распоряжений матери[26 - Я исхожу из того, что он вправе дать такое распоряжение, – это спорный вопрос, но мы не должны тратить здесь на это время.]. Теперь у сына есть причина не совершать причинно-обусловленное действие.
О причинах второго порядка следует помнить важную вещь: они являются причинами для действий, причем под действием понимается как совершение, так и несовершение причинно-обусловленного действия. Если P – это причина, чтобы ?-ть, то совершение действия по причине P – это ?-ние по причине P. Несовершение действия по причине P – это не?-ние по причине P. Это совместимо с ?-нием по каким-то другим причинам, а также с не?-нием в принципе. Я не хочу сказать, что, когда кто-то не совершает причинно-обусловленное действие, он обязательно делает это намеренно. Человек может не совершать причинно-обусловленное действие просто потому, что не знает о существовании причины. Из этих уточнений понятно, что в данных примерах я исхожу из того, что если отец велит своему сыну слушаться мать, то он говорит ему не только делать то, что она велит, но и делать это по причине, что она велит ему так делать. Аналогичным образом я предполагаю, что когда отец велит своему сыну не слушаться мать, это не означает, что он велит ему никогда не делать того, что велит ему делать мать: он просто велит никогда не считать ее указания причинами для действия.
Иногда у человека может иметься причина для совершения действия, а также причина для несовершения действия из-за определенных причин, направленных против именно этого действия. В нашем примере сын может знать, что его единственное пальто неказисто. Это причина, чтобы его не носить. Это вступает в противоречие с указанием его матери надевать пальто, когда он вечером идет гулять. Но причину не надевать пальто косвенным образом усиливает приказ отца игнорировать распоряжения матери. В этом и многих других случаях тот факт, который является причиной (приказ отца), чтобы игнорировать определенные причины (распоряжения матери) для ?-ния (ношения пальто), отличается от любого факта, являющегося причиной (неказистость пальто) для не?-ния. Но иногда один и тот же факт одновременно служит причиной для того или иного действия и (исключающей) причиной для игнорирования причин, направленных против этого действия. Я буду называть такие факты защищенными причинами (protected reasons) для действия.
Я определю нормативную власть как способность изменять защищенные причины. Точнее, человек обладает нормативной властью, если он может своим действием реализовать нормативную власть. Действие представляет собой реализацию нормативной власти, если существует достаточная причина, чтобы считать его либо защищенной причиной, либо действием, аннулирующим защищенные причины, и если причина, чтобы считать его таковыми, заключается в его желательности для обеспечения людям возможности менять защищенные причины посредством таких действий, если они этого пожелают[27 - Ср.: Joseph Raz, ‘Voluntary Obligations and Normative Powers’, Proceedings of the Aristotelian Society, Supp. Vol. 46 (1972), 79–102, и раздел 3.2 моей книги, где это понятие раскрывается более полно и где ему дается более общее определение: Joseph Raz, Practical Reason and Norms (2nd ed, Oxford, 1999). Однако в этой книге я ошибся, предположив, что нормативная власть – это способность изменять исключающие причины. Замечания, высказанные Филиппой Фут, заставили меня осознать, что это – способность изменять защищенные причины (или исключающие разрешения). Все императивные нормы являются защищенными причинами.].
Я исхожу из того, что власть используют посредством так называемых «властных высказываний» (power-utterances). Обладатели власти могут изменять защищенные причины тремя способами, которые важны для рассматриваемого нами вопроса. Первый способ – это исключающее распоряжение (exclusionary instruction), то есть использование власти для того, чтобы велеть человеку ?-ть; властное высказывание – это причина для этого человека, чтобы ?-ть, а также причина второго порядка для игнорирования (всех или некоторых) причин для того, чтобы не ?-ть. Таким образом, исключающие распоряжения представляют собой защищенные причины. Второй способ реализовать власть – это властное высказывание, дающее разрешение на совершение действия, ранее запрещенного исключающим распоряжением. Я буду называть такие разрешения «аннулирующими разрешениями» (cancelling permissions), поскольку они отменяют исключающие причины. Третья форма использования власти – наделить властью того или иного человека. Это само по себе не изменяет защищенные причины, но позволяет кому-либо их изменить. Власть, которую имеет человек, можно ограничить множеством способов – с точки зрения того, каким образом она реализуется, на кого распространяется, в отношении каких действий обладатель власти может произносить властные высказывания и т. д.
С учетом этих пояснений тесная связь между нормативной властью и авторитетом очевидна. Если использовать упрощенное объяснение авторитета, власть – это особый случай авторитета. Авторитет – это способность изменять причины. Власть – это способность изменять особый вид причин, а именно защищенные причины. Тем не менее в свете возражений на упрощенное объяснение нам следует воспринимать авторитет как разновидность власти. Для того чтобы в полной мере отстоять эту точку зрения, необходимо доказать, что правила и команды – это защищенные причины и что все авторитетные высказывания являются властными высказываниями. Это не та задача, которую можно решить в рамках данного эссе. Вместо этого я попытаюсь привести убедительную аргументацию, доказывающую, что, во-первых, оба возражения в контексте этой точки зрения нежизнеспособны и что, во-вторых, она может объяснить все парадоксы.
VII. Власть и авторитет
Нам следует различать авторитет как контроль над людьми (have authority over persons) и авторитет как полномочия на совершение определенных действий (have authority to perform certain actions). Они пересекаются, но представляют собой самостоятельные понятия. Каждый, кто является авторитетом (be an authority), обладает контролем над людьми, но не каждый, кто обладает полномочиями (have authority), является авторитетом. Это различие не очень значимо с точки зрения философии, но, если его игнорировать, может стать источником бесконечной путаницы. Человек является авторитетом, если он обладает относительно постоянным и тотальным контролем над людьми, то есть либо авторитетом у большой группы людей или авторитетом в различных сферах деятельности, либо и тем и другим.
Поскольку власть (power) – это способность изменять защищенные причины для действия, а причины для действия – это причины для тех или иных людей, мы можем разграничить власть над собой и власть над другими. Самой важной разновидностью власти над собой является власть принимать на себя добровольные обязательства. Власть над другими – это контроль над ними (авторитет у других). Из этой характеристики существует одно исключение. Иногда мы говорим, что человек сам себе авторитет. Это вырожденный случай авторитета: расширение по аналогии центральных случаев авторитета у других. Любопытно отметить, что, когда мы говорим, что некто сам себе авторитет, мы всегда имеем в виду его власть предоставлять себе разрешения или полномочия. То есть мы никогда не имеем в виду его способность принимать на себя добровольные обязательства.
Одна из основных помех для анализа авторитета заключается в том, что часто невозможно различить авторитет как полномочия на совершение действия и контроль над людьми[28 - Это смешение дискредитирует значительную часть анализа, проводимого в: Richard Tuck, ‘Why Is Authority Such a Problem?’.]. Человек обладает полномочиями на совершение действия, если ему разрешил или поручил совершить это действие некто, кто уполномочен это делать. Таким образом, я уполномочен вскрывать ваши письма, если цензор разрешил мне это делать, при допущении, что он обладает соответствующими полномочиями.
Мои полномочия просматривать ваши письма не дают мне контроля над вами. Я никак не могу изменить вашу нормативную ситуацию, хотя цензор изменил ее, дав мне полномочия вскрывать вашу почту и тем самым умалив ваше право на неприкосновенность частной жизни (right to privacy). Также я могу быть уполномочен выписывать чеки от вашего имени, а это – власть, которую я имею, потому что вы мне ее дали. Этот последний пример показывает, что источник полномочий человека на совершение того или иного действия должен обладать властью для передачи этих полномочий, но ему необязательно контролировать человека, которому он передает полномочия. Чтобы дать мне полномочия выписывать чеки от вашего имени, вам нужна власть, но из наличия у вас этой власти не следует, что вы меня контролируете. Вполне возможно, что это не так.
Однако полномочия действовать тесно связаны с контролем над людьми, хотя и несколько менее прямым образом. Если рассматривать случаи, когда нам дают разрешения или полномочия, очевидно, что не все из них можно назвать полномочиями на совершение действий. Лишь когда действие затрагивает интересы другого человека, мы действительно называем его «авторизованным». Но это не является достаточным условием. Мне дали разрешение на открытие супермаркета, что приведет кого-то к банкротству, но все же нельзя считать, что в данном случае меня уполномочили открыть супермаркет. Мне разрешили это сделать просто потому, что не установлено и никогда не будет установлено никаких запретов на это. Человек уполномочен делать лишь те вещи, которые ему разрешил сделать кто-то, кто обладает контролем над тем, чьи интересы затронуты.
Теперь мы можем дать выражению «X авторизован/уполномочен ?-ть» следующее определение: существуют некто Y и некто Z, такие что:
(1) Y разрешил X ?-ть или дал ему полномочия это сделать,
(2) Y обладает необходимой для этого властью,
(3) ?-ние X затронет интересы Z, а Y контролирует Z[29 - В общем случае X, Y и Z – это разные люди. Однако человек может уполномочить другого человека затронуть свои собственные интересы или уполномочить себя затронуть интересы другого человека.].
VIII. Опровержение возражений
Различия между понятиями «быть авторитетом» и «обладать авторитетом» и между авторитетом как полномочиями на совершение действий и авторитетом как контролем над людьми не имеют прямого отношения к моему тезису о том, что авторитет как контроль над людьми – главное из указанных трех понятий – является разновидностью нормативной власти. Эти различия необходимо учитывать в любом анализе авторитета. Преимущество анализа авторитета через власть заключается в том, что он успешно справляется с возражением на упрощенное объяснение и устраняет парадоксы авторитета.
Рассмотрим сначала первое возражение. В чем разница между приказами и просьбами? Авторитет как контроль над людьми – это способность изменять защищенные причины для их действий. В большинстве обсуждений понятия «авторитет» внимание сосредоточено на даче приказов и установлении правил как стандартных проявлениях власти. Действительно, это стандартные случаи намеренного обращения к авторитету. Однако следует обратить внимание на то, что авторитетом можно пользоваться без наличия y лица, обладающего авторитетом, намерения прибегнуть к нему. Это справедливо как для политического, так и для прочих видов авторитета и служит очень важным каналом для восприятия влияния авторитета. Я бы назвал хорошей иллюстрацией совет, данный авторитетным лицом.
Совет, каковы бы ни были надежды советчика, дается с намерением, чтобы его высказывание было воспринято как причина для веры, а не для действия[30 - Совет отличается от остальных случаев передачи информации в основном тем, что дается в убеждении, что он имеет или может иметь значимость для фактического или гипотетического вопроса, с которым сталкивается получатель, по его собственной оценке или по мнению советчика, и тем, что, согласно намерениям советчика или ожиданиям получателя, его следует принять во внимание при решении этой практической проблемы.]. Но получатель совета может счесть его одновременно причиной для действия и исключающей причиной для игнорирования противоположных причин. Рассмотрим обычные основания для обращения за советом. Они, как правило, заключаются в сборе информации, значимой для разрешения той или иной практической проблемы, с которой человек столкнулся, или в сравнении собственной оценки веса и значимости различных факторов с оценками других людей в качестве средства проверки собственных взглядов и расчетов. Но иногда совета просят совсем по другим причинам. Человек может столкнуться с проблемой, имеющей такие аспекты, о которых он мало знает или которые плохо понимает. Он может обратиться к эксперту – авторитету – за советом, хотя он не в состоянии оценить причины, названные авторитетом, в сравнении с другими противоположными причинами (conflicting reasons), о которых он может быть осведомлен. Возможно, он решит последовать данному совету, не пытаясь разобраться, указывает ли он на причины, которые перевешивают все остальные. Если человек поступает таким образом, он фактически исключает из своих соображений все противоположные причины, о которых осведомлен. Он воспринимает совет как причину одновременно для совершения действий, которые ему посоветовали, и для игнорирования противоположных причин. Человек может обоснованно считать данный ему совет защищенной причиной, даже если совет дается без намерения, чтобы его воспринимали защищенной причиной.
Приказы, напротив, даются с намерением, чтобы их получатели воспринимали их как защищенные причины. Многие люди могут отдавать приказы, будучи неуполномоченными на это. Они уполномочены отдавать приказы, только если они обладают контролем (властью) над получателем применительно к предмету приказа. Приказ может быть имеющей силу причиной первого порядка для совершения действия, даже если он не является имеющей силой исключающей причиной не реагировать на противоположные причины, и он может быть и той и другой причиной, даже несмотря на отсутствие у лица, отдавшего приказ, соответствующих полномочий. Но он всегда является имеющей силу причиной первого порядка и исключающей причиной, когда у этого лица есть полномочия давать такой приказ.
