скачать книгу бесплатно
– Хуже! – воскликнул инспектор. – Еще два тела нашли! Так что выкладывайте, с чем пожаловали, мистер Кин, и идите себе, у меня без вас хлопот полон рот!
– Да я, понимаете, хотел кое-что вам рассказать о том бакалейщике, и не только, – сказал я и заметил проблеск интереса в глазах Таусенда. – Дело вот в чем…
Я вкратце изложил то, до чего сумел додуматься, а именно идею о связи шарлатанского зелья и возрастающей агрессивности тех, кто им воспользовался.
– Это интересно, конечно, мистер Кин, – хмуро сказал инспектор, выслушав меня. – Значит, порошочек выпил и начал на людей кидаться… Хотите сказать, этот убийца тоже может быть из таких, верно я вас понял?
– Именно. А может быть, он и не один такой.
– Еще того не легче… – Таусенд взялся за голову. – Только, мистер Кин, проку от этих ваших изысканий никакого! Запах к делу не пришьешь, это раз. Улик никаких нет, сами же сказали, что супруга бакалейщика все выбросила. Лавочка закрылась, владельца теперь ищи-свищи! Поищем, конечно, да только, думаю, и у него ничего уже на руках нет…
– Инспектор, а как вы полагаете: мог он закрыть дело потому, что узнал о побочном эффекте своего зелья?
– Да кто ж его знает! – пожал тот плечами. – Может, так, может, попросту прогорел или там переехать решил. Если отыщем, спросим, да только он отпираться будет, а предъявить ему нечего! Так… – насторожился вдруг Таусенд, пристально глядя мне в глаза. Я что, опять перепутал? А Ларример ничего не сказал, пребывая в странно приподнятом настроении! – Вы что затеяли, мистер Кин?
– Я?! – изумился я. – Да что вы! Вы же меня прекрасно знаете, я шагу лишнего не ступлю, такова моя природа…
– Природа… – проворчал инспектор. – Ну? Все выложили? Надеюсь, сами вы этого порошочку не прикупили? А то еще начнете на людей бросаться!
– Грубо, инспектор, – посетовал я, поднимаясь. – О, кстати!
– Ну что вам еще?! – Он уже не чаял, чтобы я поскорее убрался из его кабинета и желательно вообще из города.
– Вы ведь даже не спросили, как звали того торговца, – пожурил я. – Так я и знал, что вы и не собираетесь его искать! Конечно, кто я – обычный человек, и кто вы – опытный полицейский… Зачем вам мои глупые измышления?!
– Ну и как же его имя? – Разоблаченный Таусенд насупился.
– Некто Барентон, – сказал я, а инспектор нахмурился.
– Джозеф Барентон? С чего бы это он в торговлю подался?
– Так он вам знаком? – поразился я.
– Еще бы не знаком! – фыркнул Таусенд. – Сколько раз его забирали…
– За что же, если не секрет?
– Да за пьяные дебоши, за что еще? Соберутся всей этой своей наивной компанией… вот название придумали, нашлись тоже птички-наивняки – и давай гулять! Соседи вечно на шум жаловались и на то, что он непотребных девиц к себе водит, натурщицы якобы… Правда, давненько его уже не видать, должно быть, и впрямь остепениться решил. Да и то, из него художник, как из меня актриса варьете!
– Очень даже может быть, – задумчиво сказал я и поспешил откланяться.
Еще один Барентон? Художник? Лавочник говорил о человеке, которого посчитал художником и который держался у Барентона-торговца как у себя дома. Совпадение? Не верю я в такие совпадения! Может быть, они родственники? Имени торговца я не знал, в рекламе значилось «Р. Барентон». Очень любопытно!
И у меня родился план…
Как и большинство моих сверстников из хороших семей, я подвергался суровому домашнему обучению. Меня учили не только письму и счету, а впоследствии более сложным наукам, но и прививали любовь к изящным искусствам, в том числе живописи. Увы, я оказался настолько бесталанен, что был неспособен нарисовать даже домик, чем до крайности расстраивал матушку (она писала прелестные легкие акварели, многие из которых и по сей день украшают стены моего дома). И это при том, что я вполне недурно чертил! «Ну, полно, нельзя же быть талантливым во всем!» – говорил обычно отец и посмеивался, явно намекая на мою нелюбовь к музицированию, парусному спорту и теннису. Разумеется, всему этому я обучился если не на отлично, то на вполне приемлемом для джентльмена моего положения уровне и мог не опасаться ударить в грязь лицом. Но вот живопись, увы, так мне и не покорилась!
«Что ж, – философски подумал я, подъезжая к дому, – я всегда могу сказать, что любовь к изобразительному искусству поразила меня внезапно, как поражает молния, и теперь я жажду приобщиться к прекрасному. Пускай обучают!»
– Ларример, знаете, я решил стать художником, – сказал я, отдавая дворецкому трость и шляпу.
– Прекрасно, сэр, – сказал он с улыбкой. Его радужное настроение ничуть не померкло с утра, и он даже не вспомнил мою чудовищную детскую мазню, по недоразумению именовавшуюся рисунками.
– Но мне ведь нужно будет практиковаться! Давайте я напишу ваш портрет?
– Сэр, осмелюсь заметить, джентльмену не пристало рисовать портрет дворецкого, – серьезно сказал он.
– Как угодно, Ларример, – пожал плечами я. – Тогда я пока потренируюсь… вот, скажем, на кактусах!
И, оставив замершего дворецкого, я прошествовал в оранжерею. Спасенный Конно-идея, с которым я возился весь вчерашний вечер, кажется, заметно приободрился. Это меня воодушевило и, перекусив на скорую руку (и снова Ларример даже не подумал возразить, что меня уже порядком напугало!), я принялся собираться.
Костюм я сменил – и так уже инспектор как-то странно на меня смотрел, привык ведь видеть элегантно, по последней моде одетого джентльмена! Да и скверно у меня получается притворяться человеком более низкого общественного положения… Лучше уж изображу пресыщенного скучающего господина, решившего найти себя в искусстве. Да! Как нельзя кстати пришелся кошмарный сиреневый шарф, подаренный на прошлое Рождество тетушкой Мейбл! Он дисгармонировал со всем ансамблем и придавал мне немного безумный вид. Подумав, я решил, что хуже уже не будет, вставил вместо голубого глаза ярко-зеленый и постарался как следует взъерошить волосы. Теперь я выглядел совсем уж странно. Трость я, разумеется, тоже прихватил: в случае чего ею можно отбиваться, как дубинкой.
Художники – как птицы, перелетают с места на место всей стаей. А если не прибегать к поэтическим сравнениям – то стаей галок, которых шуганули уставшие от шума люди. Все прекрасно знали, что сейчас они обосновались в старинном квартале Истон-роуд, где дома едва не рушатся на головы своих жильцов, зато аренда необыкновенно дешева.
«Надо было взять такси», – подумал я. Мое авто смотрелось в этой обстановке совершенно дико!
Табличек на домах почти нигде не было, так что ориентироваться в этой мешанине пристроек, руин и обветшалых веранд без посторонней помощи не представлялось возможным. Пришлось притормозить у тротуара рядом с буйно кудрявым юношей, который в экстатическом восторге смотрел на небо. Тоже художник, определенно, – весь пиджак заляпан красками.
– Простите, – вежливо начал я, опустив стекло, – вы не подскажете, как мне найти дом мистера Барентона?
Он вздрогнул так, словно я выпалил у него над ухом из ружья.
– Мистера Барентона? – На лице юноши читалось смятение. Видимо, любая проблема, не связанная с техникой смешения красок, светотенью и прочими художественными премудростями, вызывала у него изрядное затруднение.
– Да, – подтвердил я. – Мистер Джозеф Барентон, художник.
В глазах юноши промелькнуло озарение.
– А, Джо-наив! Первый дом справа от перекрестка и направо, вы увидите, обшарпанный такой. В мезонине.
– Благодарю! – обрадовался я (признаться, я уже не чаял добиться от него внятного ответа). Примета, конечно, та еще – здесь все дома обшарпанные, но хоть дорогу объяснил, и на том спасибо!
– Только его давно не видать, – закончил юноша меланхолично.
– А куда он подевался, не знаете? – живо заинтересовался я. Ниточки в этом деле так и норовили оборваться прямо в моих руках.
– Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Хотите, у Питера спросите, они вместе квартиру снимали.
– Благодарю! – повторил я, но он уже отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, и снова принялся влюбленно рассматривать небеса…
Мезонин оказался сильно обветшалым. Зимой в нем наверняка сквозило так, что художнику приходилось работать в пальто. Но света, должно быть, достаточно: окна были большими. Хотя, с другой стороны, настолько грязными, что неизвестно, сколько редких в наших краях солнечных лучей могло преодолеть эти многолетние напластования сажи и пыли.
На стук мой никто не отозвался, хотя из открытого окна доносился гул голосов, а дверь была не только не заперта, а даже не притворена толком.
Джентльмену не пристало входить в чужой дом без разрешения, однако, если уж я сегодня выступаю в роли сыщика, можно поступиться правилами приличия.
Двери на первых двух этажах были заколочены, зато третий оказался не просто обитаем, а битком набит людьми. Разновозрастная публика толпилась вокруг импровизированной сцены, на которой сидел на стуле задом наперед импозантный господин с необыкновенно яркими голубыми глазами и львиной гривой темных волос. Означенного господина несколько портили черные волосы, пучками торчащие из ноздрей, однако этот недостаток с лихвой искупался глубоким звучным голосом.
Тихонько пробравшись в комнату, я остановился в уголке, решив послушать.
– Нам, художникам, Богом дана способность проникать в самую суть вещей, отображать на полотне человеческое естество таким, каково оно есть! Крики невежд о приличиях – это притворство толпы, людского стада, которое приводит в ужас сама мысль, что кто-то увидит его без вычурных одежд.
Он на мгновение замолчал, обвел взглядом зачарованно внимающую ему толпу, и продолжил с усмешкой:
– Я призываю вас работать! Писать то, что чувствуете, без ложной стыдливости, без флера морали. Писать натурщиц, а не выдуманные образы, выливать на полотно все то искреннее, настоящее, что вы чувствуете при виде прекрасного женского тела.
Кое-кто из присутствующих покраснел, прилично одетый мужчина рядом со мной хмыкнул.
– Да! – повысил голос оратор. – Мы должны вернуться к истокам! К тому наивному свету, к жизни, которая лилась со старых полотен эпохи Возрождения! Нет греха в том, чтобы упиваться жизненными удовольствиями! Не прочувствовав искушение, не насладившись им в полной мере, мы можем писать только пресные портреты, угодные ханжам, уподобляясь ремесленникам. Наслаждение – вот путь истинного художника!
В следующий миг я едва не оглох от грома аплодисментов. Кажется, кто-то даже кричал «браво!». Господин на сцене величественно поднялся и раскланялся, прижимая руку к груди.
Мне пришлось подождать, пока собравшиеся вдоволь не наговорятся и не разойдутся, кто по одному, кто группками, бурно обсуждая эту любопытную лекцию. Помнится, мне доводилось слышать о чем-то подобном, и было интересно посмотреть на художников-наив, как они себя называли, так сказать, в естественной среде обитания. Если честно, впечатляло…
Наконец мы остались один на один с львиногривым господином. Очевидно, это был хозяин квартиры-студии. Он вперил в меня немигающий взгляд и вдруг двумя громадными шагами покрыл разделяющее нас расстояние.
– Какой типаж! – взревел он прежде, чем я успел сказать хоть слово, и схватил меня за плечи. Я обеспокоился – руки у него были не слишком чистыми, а пальто у меня – светлым. – О, какой типаж! Мистер, не желаете попозировать?
– Н-нет, благодарю, – решительно отказался я. – Я по другому вопросу.
– Желаете сделать заказ? – чуть умерил силу голоса художник.
– Нет-нет, речь не об этом, мистер… э-э-э…
– Просто Питер! – отмахнулся он и чуть отступил, разглядывая меня с восторгом ребенка. Я заподозрил, что скоро моя разноглазая физиономия может появиться на холсте, а мне этого вовсе не хотелось. – А вы?..
– Сирил, – зачем-то назвался я именем кузена. Наверно, просто хотел отомстить ему за все неприятности, которые он мне доставлял.
– Итак, Сирил, с чем пожаловали?
– Видите ли… – заговорил я, смущаясь. – Когда-то в детстве меня пытались обучить живописи, но из этого ничего не вышло. Теперь-то я понимаю, в чем дело: уже тогда моя натура стремилась к свободе, к самовыражению, а меня заставляли рисовать гипсовые кубы и унылейшие натюрморты! И вот я узнаю о направлении «наив»… Я перечел все, что сумел найти, а ваша сегодняшняя лекция просто перевернула… все мои представления о живописи!
– Ни слова больше! – воскликнул Питер и хлопнул меня по спине. Я с тревогой подумал, не отбил ли он мне легкие. – Я понял! Вы один из нас! Я сразу подумал, когда вас увидел: «О-о, этот парень свой, хоть и выглядит как лондонский денди!»
– Я очень… словом… я боюсь, в моем возрасте уже поздно что-либо менять, – печально вздохнул я. – Вот если бы кто-то согласился поработать со мной, поставить, так сказать, руку… ну, разумеется, потраченное время будет вознаграждено со всей возможной щедростью!
– Вы явились по адресу! – заявил Питер, и глаза его вспыхнули. Ну еще бы, на материалы, плату за жилье, на наем натурщиц, а еще на гулянки, должно быть, уходит прорва денег, а вряд ли ученики выстраиваются в очередь к этому домишке! Особенно денежные ученики. – Сирил, друг мой, вы даже не представляете, как вам повезло! Вы, должно быть, вообще везунчик, а?
И он игриво ткнул меня пальцем под ребра.
– Н-ну… возможно, – осторожно сказал я. – То есть вы хотите сказать, что не откажетесь позаниматься со мною?
– Ну разумеется! – взревел он. Кажется, говорить тихо он не умел вовсе. – В искусстве, милый Сирил, важна не только техника, что бы там ни говорили академисты! Куда важнее состояние духа! Внутренняя раскрепощенность! Вот с чем вам придется поработать в первую очередь – я ведь вижу, как вы зажаты! Зажаты, а?
– Есть немного, – согласился я.
– Во-от! – воздел он толстый палец. – Ну да ничего, это быстро проходит… Прямо сейчас и начнем!
– Что начнем? – не понял я и на всякий случай начал отступать к двери.
– Работать, дорогой Сирил, работать над собой! Ну а заодно я посмотрю, на что вы способны и в каком направлении вам двигаться дальше… Давайте, снимайте пальто! И пиджак снимайте! Повесьте вон там на гвоздь да засучите рукава… Сейчас я вам найду мольберт… Да куда Джо его задвинул?! А, вот он! Это мой друг, – пояснил о н, мечась по студии. – Он уехал ненадолго по делам. Не беспокойтесь, у нас с ним, считай, все общее, и он не обидится, если мы воспользуемся его вещами…
«И куда же уехал художник, не взяв с собой ничего из своего хозяйства? – подумал я, но спрашивать не стал. Мне было интересно, что дальше. – Ведь все это стоит недешево… Ну, допустим, если на несколько дней, то и ладно. Но и инспектор, и тот юноша сказали, что Джозефа не видно уже давно! Однако не скажешь точно, сколько именно дней прошло! Бакалейщик видел его в лавке, но как установить, исчез Джозеф сразу после этого или нет?»
Масса вопросов и ни единого ответа! Хотя… Я осторожно принюхался. Пахло скипидаром, красками, чем-то еще и… да! Здесь держалась едва уловимая тень того самого душного запаха, который появлялся после приема зелья. И Питер, кстати, буйно волосат, как и Джозеф, судя по описанию бакалейщика.
– Запашок, а? – весело спросил художник, пролетая мимо очень большой кометой. – Ничего, скоро привыкнете! По мне, так слаще запаха свежей краски и нет ничего!
– Мне тоже нравится, – сказал я вежливо. В одной рубашке с закатанными рукавами я чувствовал себя до крайности неуютно. – Питер, можно задать вам вопрос?
– Конечно!
– А вот это… – я подергал себя за короткую прядь, – отличительный знак членов общества? Я видел среди ваших гостей много людей с такими шевелюрами… Но, боюсь, мне не удастся…
Питер разразился громовым смехом.
– Да не-эт! – выдавил он наконец. – Экий вы шутник, Сирил! Просто мы ж в работе да в работе, некогда и к парикмахеру заглянуть! Вот и говорят, мол, художники распустехи, немыты-небриты…
«Ну-ну», – подумал я и вздрогнул – за моей спиной скрипнула дверь.
– Нэтти! – громко воскликнул Питер и, отодвинув меня, ввел, вернее, втащил в студию невысокую женщину в шали. – Где ты бродишь, крошка моя? Работа стоит!
Она только пожала плечами, скидывая шаль прямо на пол. Я бросился было поднимать, но художник меня остановил:
– Да бросьте, Сирил, она всегда так делает. Это Нэтти, натурщица. Давай, малышка, ты знаешь, что делать… А вы, Сирил, становитесь к мольберту, поглядим, что вы нам изобразите!
– Э-э-э… – сказал я. – Питер, видите ли, меня учили работать только акварелью. До масла по понятным причинам дело не дошло, и…
– Ничего! Я вам сейчас покажу, в чем тут штука!
И я покорился неизбежному… Правда, скоро понял, что меня ждет еще одно испытание: Нэтти успела раздеться донага и теперь возлежала на той самой сцене, с которой недавно вещал Питер. На лице ее не читалось ничего, кроме скуки: видимо, ей не впервой было обнажаться перед совершенно незнакомыми мужчинами.
Я прикрыл глаза. Нет, я все понимаю, люди искусства, но…
– Вот! Вот о чем я говорил! – взревел Питер. – Сирил, вам нужно внутренне раскрепоститься! А ну-ка, выпейте!
Он сунул мне под нос стакан с дурно пахнущим содержимым.
– Что это?!
– Чистый джин!
– Но я не пью! – попытался я отбиться, потому что не знал, во что превращусь после целого стакана этого пойла неизвестного происхождения и сомнительных достоинств.
– Ну и как прикажете с вами работать? – обиженно спросил Питер и сам отхлебнул джина. – Вам надо расслабиться! Как вы будете писать этюд, если не можете даже взглянуть на бедняжку Нэтти?
– Я… я постараюсь, – выдавил я. Ладно. Бывало и хуже. Потасканная натурщица – не самое ужасное из того, что мне доводилось видеть в жизни, а о джентльменском воспитании придется временно забыть.
