скачать книгу бесплатно
В тумане
Дина Анатольевна Измайлова
Облепленная туманом, я стою на самой вершине сопки и крепко держу Стёпку за руку, глядя на раскинувшийся под ногами, выплывающий из солнечного света город. Меня словно нет, я покрыта влажным мутным тюлем небытия, зависшего на высшей точке, за которой небо, а что за небом? Геля уже спустилась с сопки, она внизу, её головка зазолотилась, переливаясь всеми красками дня, и тело наполовину выскользнуло из влажной сероватой бели. Я с волнением слежу за ней, она уже целиком выбралась на свободу, с ног до макушки мне видна её фигурка, она мгновенно отпечаталась в моей памяти рядом с бесчисленными оттисками минувших лет, где она во всём многообразии своих форм навсегда со мной. Она чувствует себя изнутри, она не видит того, что вижу я. Её медленное перетекание, тягучее видоизменение… Она взбухает сама в себе так же, как когда-то взбухала во мне, пока не выскочила наружу, теперь она изо дня в день выскальзывает из себя прежней, чтобы достичь себя будущую, и я никак не могу поймать её настоящую.
Дина Измайлова
В тумане
Что ни шаг – всё наугад,
что ни взгляд – всё в никуда.
Впереди пелена, позади пелена, по бокам пелена, а в глазах сны-картинки....
От души до души то ли тыщщи шагов, то ль движенье одно
и в другого впадешь, да как влипнешь…
ОЙ-ой. Надо жить головой.
В голове мозжечок, да еще черепок,
две дыры для глазниц, омут губ, сноп волос,
уши есть, нос торчит, да еще лабиринты извилистых троп в подземелье таятся,
где совсем не видна ни одна распаршивая нервная зга.
Растопырив глаза, погляжу в никуда,
да пойду наугад в неопознанный взад,
иль качнусь невзначай вбок-вперед – кувырок
через завтра в потом, через сумрак в зарю, через два океана в побережье Перу.
Тщусь, не тщусь, а тащусь на авось, ну и пусть…
Надо выдавить из себя слово, потом еще и еще пока не вылезет, наконец, предложение и не потащит за собой целый рой хаотичных мыслей, захламляющих внутренности мозгов моих. В голове идет бесконечное бурление, что-то пузырится и лопается, вспухает волдырями и опять лопается, после вздувается, упираясь в стенки черепа, и вновь неизбежно лопается при малейшей попытке с моей стороны совладать с этой активностью, идущей во мне и помимо моей воли. Все неспокойно в моем организме. Глухо шумит дыхание, сердце отстукивает мерно и неумолимо мгновения жизни моей, за которыми я не поспеваю, в которых застреваю и запутываюсь, а сердце безостановочно бьется, и глаза перебегают с предмета на предмет, охотясь за новыми впечатлениями, пока я плутаю в старых…
– Алло. Привет.
– Привет. Ты кто?
– Я – Филипп. А ты кто?
– Ну и тип ты, Филипп. Зачем звонишь, не ведая куда, и не зная, кто я?
– Чтобы узнать, кто ты. Кто ты и чего ты хочешь, киска?
– Спать хочу. Можно было бы и догадаться. 2 часа ночи все-таки.
– А у меня есть вкусная сосиска. Ее не хочешь, киска?
– Сам грызи свою сосиску, придурок. Киски вискас жрут, если дают, конечно
– Я могу помочь киске.
– Чем поможешь киске с одной своей сосиской?
– У меня, может, еще что-нибудь есть.
– Кискам надо кое-что, а не что-нибудь, они создания вполне цельные, Так что опять звони, не ведая куда, но только не сюда.
– Да и пошла ты.
– А не пойду. Сам иди, идиот.
– Ну и дура.
– Сам дурак.
Что за идиот, бог ты мой, или черт ты мой, или еще кто-нибудь мой, где-то во мне, где-то со мной. Должен же быть еще кто-нибудь, кроме меня здесь, где только я… и Пузырь, блаженно сопящий во сне.
Пузырь смешной – рыжий, толстый и очень легкий, он, словно надут летучим газом, порхает в пространстве, переливаясь всеми цветами, и его нестерпимо хочется потрогать – ущипнуть, толкануть легонько, пощекотать, потискать – он взвизгивает, изнутри взрывается хохотом и взлетает еще выше, и я тоже слегка отрываюсь от земли вместе с ним. Он как стеклянный шарик – круглый и прозрачный, кажется, вот-вот лопнет и разольется по комнате мягким светом. Но он очень прочный, он не ведает усталости и боится только стоматологов, хотя ни разу еще не лечил зубы. Когда он засыпает, он сжимается в комочек, его совсем не видно на кровати, он заползает под подушку, и только две голые пятки торчат наружу. И становится очень тихо, невыносимо тихо. И хочется его разбудить… Ну вот, опять:
– Что?
– Я хотел узнать, ты что такая, злобная? У тебя что, критические дни?
– У меня критические мысли. Тебе то что?
– Мне то ничего. Просто интересно.
– Господи, да откуда ты такой заинтересованный взялся?
– Да ниоткуда не взялся. Я уже лет двадцать пять как был, и сейчас есть, и еще чуть-чуть побуду, видимо. Только ты об этом не знала.
– Теперь знаю. Тебе это приятно?
– Не понял еще. А тебе?
– Мне по фигу.
– Врешь, уже не по фигу, минут двадцать назад было по фигу, а сейчас уже нет.
– Ты для этого и звонишь по ночам незнакомым людям, да?
– Для чего, для этого?
– Чтоб преодолеть их пофигизм в отношении твоей незаурядной натуры. Так ты выбрал долгий путь. Пока всех обзвонишь. Попрыгал бы лучше голышом по крыше – сразу добьешься признания, у всех разом.
– Мне не надо у всех, надо лишь у некоторых… А ты почему не спишь по ночам?
– Потому что кое-какие придурки будят…
– Да ну, ты и не спала вовсе.
– Ты сквозь телефон это узрел?
– Просто по голосу понял. Ты с такой готовностью меня отшила, словно бы очень ждала…
– Кого, тебя?
– Ну, может не меня, может, кого-нибудь другого. А тут я.
– Всего хорошего, Филипп.
– Ты даже вполне вежливые слова говоришь так, словно бы посылаешь на три буквы.
– Прощай. Желаю дальнейших успехов в жизни и твоей ночной деятельности.
– Спасибо. Звучит почти любезно, только как-то бесперспективно. Я собирался еще позвонить.
– Я думаю, не стоит оставшееся население нашей необъятной родины лишать счастья познакомиться с тобой. Я уже настолько осчастливлена, что мне вполне достаточно до конца моих дней лишь вспоминать о тебе.
– Короче, мне не звонить?
– Доходит медленно, но ведь доходит. Ты хоть и дурак, но со светлой перспективой
– Ну пока.
Надо было не так, надо было сказать… О черт, или бог, или еще кто-нибудь, опрокинусь в сон, и не останется от меня ни кусочка, лишь нос будет торчать из подушки, как пятки Пузырика. Надо было сказать, или не говорить, а сразу послать… Да по фигу. Все неважно. Что за придурок. И так в голове сумбур, а он и его перевернул верх тормашками. Спать. Надо спать, чтобы однажды проснуться. Завтра.
Ах, если б знать,
Чего сказать,
Как раз в тот миг,
Когда возник
?
***
Степка смотрит нарочито серьезно, с трудом удерживая на физиономии глубокомысленное выражение: «Мама, давай ты будешь вонючкой, а я какашкой. И мы будем драться». Вцепился двумя ручонками в толстые щечки, готовые расплыться в ухмылке, насупил брови, разлетающиеся в стороны, из губёшек сотворил вареники, и скосил глазенки к потолку. Я покорно рассмеялась, он басисто хохотнул, но тут же привел каждую черточку лица к исходному положению, и прогнусавил: «Ну давай тогда ты будешь какашкой, а я вонючкой?» Рожица невообразимо скукозилась, сквозь щелки прищуренных глаз пробивается сияние, совершенно невыносимое сияние, режущее глаза, режущее душу.
Откуда он такой светящийся? Как мог солнечным зайчиком он выскочить из глухих и темных недр моего существа. Геля тоже светилась, каждым волоском переливаясь на солнце. Дралась, ругалась, нежничала ( как-то она сказала: «ты, мамочка – свет моих глазов) лопала шоколад, давилась таблетками, плевала капусту, жадничала, хохотала, воровала конфеты, плакала. Как безутешно она рыдала, когда я выкинула ее старого зайца. Я испугалась, мне казалось, она тогда погаснет. Но она обсохла и засияла опять, затаив свою маленькую трагедию в самом отдаленном уголке своего сердца. Швыряла яйца с балкона на головы прохожих (однажды ее засекли, и вечером какой-то дед пришел ко мне с разборками. А Геля упрямо не сознавалась, слезы искрились на щеках, мы кричали на нее вдвоем, мы знали, что она врет, она знала, что мы знаем, что она врет, но она упорно отнекивалась. Так и не призналась. И я приняла ее сторону, это было неправильно, но что я могла с собой поделать, что я могла поделать с ней, легче было что-то поделать с дедом, мы его прогнали прочь, он был лишний), прыгала через резиночку, бегала, падала, читала, ковырялась в носу, плевалась, лазила по крыше – лазила, лазила, я знаю, а как отпиралась, с предельной честностью глядя на меня. И светилась, и глаза сияли тогда так же ослепительно, как у Степки сейчас.
А потом потухли, словно лампочка перегорела.
***
…Я чего-то пробубнила в ответ, сама не поняла что, и выскочила на улицу. Дома остались Пузырь, то ли ревущий, то ли хохочущий, неизменно путающий смех со слезами и наоборот. На улице – туман, в тумане – лишь я, никого вокруг больше, мои шаги гулко отзывались в пустоте, а, может, не только мои, да разве разглядишь что-нибудь. Так и не расслышала, что мне в дверях сказала мама, но я вроде в тему ей ответила, правда не помню что. Вот и поговорили. Из тумана выплыло бодрое лицо соседа с верхнего этажа. «Привет, юное поколение. Идем учиться.» – то ли спросил, то ли ответил он. «Идем» – то ли подтвердила, то ли возразила (а может, предложила?) я. Он согласно покивал головой, трубно прокашлялся и понес дальше свой стареющий организм, до краев наполненный неувядающим оптимизмом и верой в будущее. «Кретин» – раздраженно подумала я, оглянувшись ему вслед. «Дурочка» – спиной отзеркалил он, снисходительно пожал плечами и исчез в тумане.
Хождение в тумане какое-то не вполне устойчивое, и не совсем уверенное, и как бы не до конца хождение. Это скорее скольжение, а точнее, проскальзывание или просачивание из одного мира в другой. Я выскользнула из квартиры и медленно просачиваюсь в автобус. Я уже почти дошла, я уже точно не там, где была, но я и не вполне там, где должна быть, хотя я рядом, я слышу голоса, взвизгивание машин, до меня доносятся затхлые запахи. Еще чуть-чуть, и я достигну чего-то определенного, имеющего свои очертания, четкие границы, вход-выход и строго отмеренный временной промежуток. Еще только самую капельку, еще шажок, еще полшага, осталось только… И вот я уже здесь, где меня совсем не ждали. Кто-то чем-то стукнул меня в живот, еще кто-то чем-то вроде ноги наступил на мою ногу, я наугад заехала кому-то во что-то коленкой, и прошла, просочилась, еще рывок, и я уже – в центре, подпираемая со всех сторон бесчисленными телами. Не пошевелиться, не продохнуть – зато не упаду, зато где-то над головой тускло мерцает лампочка, и, если протолкнуться к окну, можно полюбоваться на свое отражение в тусклом стекле… А что еще надо?
Много в воздухе воды –
Сложно в воздухе ходить,
Вот бы взять, да и поплыть,
Только в воздухе воды
Недостаточно, увы,
для плытьбы,
Лишь для ходьбы
Хоть бы…
***
– Алло. Не разбудил?
– Опять ты? Разбудил. Что, мучишься бессонницей и меня решил замучить?
– Прости, пожалуйста.
– Если уж звонишь по ночам, то хоть не извиняйся – сохраняй достоинство. Ну, чего надо?
– Поговорить.
– Поговори. Я-то здесь причем?
– С тобой поговорить.
– Со мной. Что за дикая мысль. И о чем?
– О чем-нибудь. О чем ты хочешь?
– Я ни о чем не хочу. Не я же звоню. А кто тебе сказал, что я хочу?
– Ну, ты меня еще ни разу никак не обозвала, даже не нагрубила явно. Видимо, хочешь…
– Просто я очень воспитанная. У меня это врожденное.
