скачать книгу бесплатно
…………ТРА-А-АХ. Мама поменяла положение с лежащего на сидячее и шандарахнула кулаком по столу.
– А ну кА, идите отсюда оба! Ничего я вам не куплю! Ясно! Ни барабанов, ни машин, ни наборов, ни пиратских, ни каких еще. Вообще НИЧЕГО. Брысь отсюда!
Громовая тишина на мгновение повисла в помещении, горестные всхлипывания и угрожающие возгласы на полпути к выходу застряли в глотках, сжатые кулачки бессильно опустились к земле….
– Тогда мы тебе ничего не скажем, совсем ничего. – первым обрел достоинство Паша и гордо откинул назад светло-русую голову. – И ты ничего не будешь знать. Да, Гриша?
– Да. Ничего. – вызывающе выпятил нижнюю губу Гриша, возобновляя исследование недосягаемых глубин своего носа.
– Пойдем Гриша от нее. Она ничего не узнает, никогда, да? – притянул к себе братика Павлик и величественным жестом возложил на его плечо ладонь. Гриша оторопело взглянул на него, попытался освободиться, но скоро все понял и замер на месте. Прильнувшие друг к дружке они представляли собой мощную оппозиционную силу, угрожающе надвигающуюся на мать, отрешенно смотрящую в телевизионный экран.
– Да. Никогда, ничего, да? Мы будем знать, а она нет, да? Мы уйдем от нее. Мы уйдем от тебя, мама. Понимаешь?
– Да идите вы уже.
– Ну и пойдем. И нас не будет. Не будет. – грозно притоптывал Гриша, в пылу противоборства окончательно забыв про бессмертные залежи своего носа.
– Ага. Не будет. – вторил ему брат, мстительно поглядывая на родительницу и благоразумно держась на расстоянии – И не придем никогда, да?
– Да. Никогда. Только вечером придем, да?
– Нет, мы и вечером не придем, Она будет плакать и скучать, а мы все равно не придем, да?
– Да дайте мне, в конце концов, возможность по вас соскучиться. Идите уже.
– Ну и ладно, ну и пойдем…
Они удалялись медленно и величаво, крепко обнявшись друг с другом и расстреливая через плечи уничижающими взглядами тело противника и чего-то пыхтя про себя ругательное. На пороге своей территории, Павлик скинул руку с братишки, резко отпихнул его от себя и пробубнил с недовольством:
– Да всё уже, отстань, мама все равно уже не видит.
О воспитании.
…В вашем доме завелся ребенок? Он уже бегает, громко стуча ножками так, что штукатурка у соседей осыпается с потолка прямо в чай, обогащая его кальцием и прочими минеральными веществами? А, может, он еще только готовится, копит силы для своего первого решительного шага, пузом полируя полы и слизывая пыль с углов комнаты? Или вы только-только принесли его из роддома небольшим безобидным свертком, перевязанным шелковым бантиком, и, впихнув его в руки восторженной бабушки, задумались о воспитании этого красного сморщенного создания? Расслабьтесь. Вы уже безнадежно опоздали, если верить мудрецу, которого цитируют все книжки без передышки. Помните «Вы опоздали на девять месяцев». Так к чему же напрасные усилия? Зачем страдания и переживания? Сядьте в позу лотоса. Дышите глубоко и спокойно. Вы упустили свой шанс воспитать ребенка. Он вырастет невоспитанным. Ну и по фигу.
Мне скоро тридцать лет. Это не страшно. Страшно, что совсем недавно мне было двадцать, и я не заметила, как промелькнула это десятилетие. Однажды я буду сидеть у окошка и меня вдруг осенит, что завтра мне стукнет сорок, и я уставлюсь в зеркало в поисках украденных у меня годов, и увижу их все на лице. «Вот они – скажет мне зеркало – Забирай». «Не хочу – запищу я в ответ, но никто не услышит, и зеркало и дальше будет кукожиться под гнетом падающих мгновений, и вместе с ним буду кукожиться я. Да и не жалко. Черт со мной. Жалко чего-то другого, брошенной собачонкой поскуливает сердце, иногда ему хочется остановиться, сделать небольшую передышку, и вновь застучать с обновленной силой. Но передышки не дано. Ему надо стучать, сколько отмерено, а мне приводить себя в соответствие со своим возрастом по ходу дела.
Настоящее набрасывает пелену на прошлое, еще недавно такое живое, пульсирующее. Мои дети сменили за свои коротенькие жизни тысячи личин, время безостановочно подрисовывает им новые черточки, перекраивает их на свой лад, а я как всегда не успеваю, я замечаю что-то новое, я радуюсь и сокрушаюсь одновременно. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно я теряю своих детей по кусочку, я роюсь в памяти, листаю фотоальбомы, и не нахожу ничего, кроме огромной потери, я гляжу в их глазенки и с изумлением обнаруживаю новые дары. Я принимаю их с гордостью, но сердце мое неспокойно, оно постанывает и поскуливает, вспоминая о крохотных пяточках, которые никогда не повторятся в моей жизни, оно ликующе подпрыгивает, когда в магазине оказывается, что сыну туфли двадцатого размера уже безнадежно малы. «Он у меня большой» – говорю я продавцу с затаенной гордостью, с затаенной горечью…
Действие 3. Мечтания по нарастанию.
Место действия – любое.
Время действия – дневное.
Действующие лица:
Озабоченный мечтатель – грустный и взъерошенный.
Безмятежный враль – веселый и с хорошим аппетитом.
Если прищурить глаза и взгляд, истончившийся до толщины листа бумаги, пропустить сквозь солнечный свет, то можно проникнуть на террииторию монстров, где они бродят, восхитительные страшилища, во всем своем восхитительнейшем безобразии и самым наивосхитительнейшим образом устрашают всех вокруг. Жить вдали от них невыносимо,и еще невыносимей мысль, что счастье так возможно, проход существует и стоит лишь приложить усилия и мечта обретет очертания мрачной пленительной действительности, наполненной грозным рокотом прекраснейших уродов. Горделиво задрав нос и правую ногу кверху, Паша путем приближения своего курносого органа обоняния к белобрысым бровям, пытался сообщить своему взору необходимую тонкость, но все было тщетно. Вслед за носом вверх топорщились пухлые щеки и верхняя губа, обнажая ряд почерневших от тягот бытия неровных зубиков, и вся физиономия складывалась в свирепую гармошку. Гриша сочувственно, но с оттенком явного превосходства следил за усилиями брата и смачно чавкал конфетой.
– Держись за палку – авторитетно посоветовал он Паше, дожевав содержимое своего рта и слизывая уцелевшую сладость с ладошек – а то упадешь и все, бумц!
– За какую палку? – возвращая лицо в привычное состояние и испуская душераздирающий вздох разочарования, вяло поинтересовался Павлик.
– За которую я всегда держусь, чтоб не упасть. Вот есть яма такая, глубокая, в яме гора высокая, на горе садик мой стоит, а на крыше садика палка торчит.– нравоучительным тоном поведал Гриша.
– А зачем она на крыше торчит? – недоверчиво спросил старший брат младшего.
– Чтобы я за нее держался. – невозмутимо обьяснил Гриша, деловито почесывая под мышками – еще там конфета висит, большая, как дом. И я ее облизываю всегда. Держусь и облизываю. Вот так. – И зажмурив глаза от удовольствия и разинув рот для правдоподобия, он движением маленького деловитого язычка продемонстрировал сущность производимых им в воображаемой реальности манипуляций.
Паша обеими руками обхватил голову , пытаясь удержать свой неуклонно падающий дух на должной высоте, но не справясь с этой задачей, рухнул всем телом на пол, подминая под себя свою страдающую ментальную сущность и стараясь утянуть за собой вниз и брата, назойливо мельтешащего перед глазами.
– Упал – флегматично подытожил Гриша, вовремя отскочивший на безопасное расстояние и теперь взирающий со стороны на печальную картину человеческого падения. – Я же говорил держаться. – и удобно усевшись на поверженного брата, принялся весело изображать наездника. Но веселье его продолжалось недолго, через мгновение оно растворилось в невыносимом страдании, исказившем его некогда такую счастливую мордашку.
– Паша меня столкнул – завыл он дребезжащей сиреной.
– Сам виноват. – проворно вскакивая на ноги и обретая уверенный и счастливый вид абсолютно невинного создания, заявил Паша – Не надо по мне прыгать. Ты же сам с меня скатился, да?
– Нет – сквозь слезы, гундосо протянул Гриша – Это ты меня толкнул. Я маме скажу.
– Да не толкал я тебя. Ты сам упал. Сам же, да?
– Нет. Это ты. – буркнул Гриша, хмуря брови, морща нос, выпячивая губки и сводя все это в центральную точку своей обиженной физиономии.
– Ну все. – в отчаяньи всплеснул руками Павлик – Тогда я с тобой не играю.
– Ну ладно, я не скажу маме. – отозвался Гриша и с угрожающим видом добавил – но если ты еще так сделаешь, я с тобой не дружу.
– Ладно – повеселел Паша, но тут же, вспомнив о пережитой ранее драме, принял позу сокрушительного разочарования, для чего плечи опустил как можно ниже, руки воздел как можно выше, и где-то посередине повесил унылый сопящий нос. – Я никогда не попаду к монстрам. Что же делать.
– А вот у нас в садике есть монстр. Есть. Точно. Большой и страшный. – доверительно сообщил брату Гриша.
– Да ты вообще не ходишь в садик – возмутился Паша – это я хожу.
– И я хожу. А там монстр – нимало не смущаясь, заявил Гриша и продолжал дальше, вдумчиво водя глазенками по сторонам – А вот зайчик съел этого монстра и убежал к горе, а в горе – нора, и он в норе спрятался. А за ним помчалась машина, А в машину врезался трактор и получилась авария. А потом монстр проглотил трактор, а машина уехала на железную дорогу и там стукнулась об поезд и улетела.
– Монстра же заяц съел. – высказал критическую мысль старший брат.
– А заяц его выплюнул и пошел морковку есть. Он морковку больше любит. Ты что, не знаешь.
– Да знаю я, знаю. – досадливо отозвался Павлик, обеспокоенно оглядывая скучную комнату, в которой он приговорен был влачить свое жалкое безрадостное существование вдали чудесных видений его воображения. – Блин, как же мне к монстрам пробраться. А вот, знаешь, в Африке есть пауки такие. Если они укусят, то человеком – пауком станешь.
И он задумался, уйдя с головой в свои мысли и позабыв снаружи ноги, нервически подпрыгивающие на полу.
Гриша, в свою очередь, не задумавшись ни на мгновение, вдохновенно и беспорядочно заболтал языком, производя на свет фразы, отдаленно приближенные к действительности, но близко прилегающие к мечте:
– А вот, я когда с мамой был в Африке-ке, на рынке, меня паук укусил, укусил, укусил, и я стал человеком-пауком. Стал. Да. Да. Точно. – и он вперил серьезный и правдивый взор свой в лицо брата, на котором надежда и недоверие боролись за право лидерства. Надежда стала явно перевешивать и загорелась в глазах яркими искорками, а недоверие сделало свой последний выпад, вложив в уста коварный вопрос:
– А почему ты сейчас не человек-паук?
– А на меня воду налили и я опять стал Гришей. – мгновенно рассеял все сомнения Гриша и доверительно развел в стороны руки. – Вот.
– Ну да. Так всегда бывает. – Паша согласно покивал головенкой, резким взмахом решительной правой руки взвихрил волосы, и, углубив свой взор внутрь себя, принялся обдумывать план дальнейших действий в деле поиска вожделенного паука.
– А где ты этого паука видел? – неожиданно обратился он к брату, который, радостно брызгая слюной во все стороны, самозабвенно кидал машинку за машинкой в увеличивающуюся груду покореженного игрушечного транспорта.
– Какого паука ? – непонимающе моргнул Гриша, неохотно отрываясь от увлекательного процесса всеобщего разрушения.
– Да того, который тебя укусил.
– Ааа… Того… – слабый огонек мысли забрезжил в его глазах, но тут же потух и он неопределенно помахал рукой – Там. В Африке. Где же еще?
Правила совместного существования в одном доме с детьми:
– Необходимо запомнить, что дети существа неплохие. В природе вообще нет понятия плохого. Все, что обречено на существование, должно существовать в гармонии и мире с другими обреченными на существование. Особенно, если обрекли этих других на существование вы сами собственным вполне естественным актом волеизъявления. Сами и отдувайтесь.
– Угрозы, шантаж и взятки главные методы воздействия в критической ситуации. Если уж и они не помогают – лучше приостановить воспитательный процесс и пойти прогуляться.
– Дети крепки и выносливы, не стоит соревноваться с противником, явно превосходящим вас в физической и душевной силе. Необходимо отстраниться насколько это возможно, спрятаться и переждать горячие моменты, а потом подобрать раненных, выкинуть в мусорное ведро обломки былых вещей, и прочитать длинную и нудную нотацию типа «А я же предупреждала…» или «Ну и кто в этом виноват…». Сразу всем станет ясно, что виноваты не вы. Но это путь для сильных духом.
– Для слабых духом есть еще один вариант: Бегать вокруг, перемежая ругательства с уговорами, шлепки с поцелуями, слезы с приступами неудержимой ярости. Пользы это не принесет никакой, зато по завершении всех безобразий можно произнести с чувством горького разочарования: «Я сделала все что могла. Но кто же виноват…». Этот вариант хуже тем, что, во-первых, ведет к быстрому истощению организма, а во-вторых, оставляет большие сомнения в том, кто же все же виноват. Участвовали-то в событиях все.
– Не поддавайтесь жалости. Правило универсальное, но по большей мере неприменимое в реальной ситуации. Когда это существо, перемазанное с ног до головы соплями и шоколадом, прижимается своей страдающей мордашкой к вашей груди и жалобно всхлипывает где-то в районе подмышки, вы вдруг очень четко понимаете, кто во всем происходящем виноват, а кто лишь несчастная, беззащитная, абсолютно невинная жертва ваших смутно-осознаваемых, но непростительных прегрешений в прошлом, настоящем и будущем.
Это и есть основное правило вашего сосуществования с ребенком – какие бы пакости не совершило ваше дитя, оно ВСЕГДА, во ВСЕМ и СОВЕРШЕННО не виновато. Отныне и навеки ВСЕГДА, во ВСЕМ и СОВЕРШЕННО виноваты только ВЫ.
Ребенок – воплощенное несовершенство. Это не белый лист, это лист, испещренный самыми замысловатыми узорами, напоминающими иероглифы, бог знает кем и когда начертанными. Смысла не разобрать, его нет, есть лишь мягкая запутанность линий, столь безусловных в своем существовании, что они сами по себе смысл, и бессмысленность, и красота, и уродство, и все что угодно. Письмена столь неразборчивы, посему подлежат любому толкованию, и все будет правда, и ничто не станет истиной, потому что истины нет, есть лишь маленькая местечковая правда, воняющая какашками и молоком, несовершенная до невозможности и не претендующая на совершенство, но так гармонично вплетающаяся в убогую человеческую жизнь проблесками счастья.
Ребенок чувствует шумы своего тела и следует им слепо и беспрекословно, не глядя вперед, а лишь любопытно озираясь по сторонам. Однажды он станет взрослым, мягкие загогулинки его души и тела выпрямятся под гнетом временных обстоятельств и потусторонних вмешательств в его жизнь, приобретя относительную определенность психофизических свойств и качеств. Потеряв право на безусловное несовершенство, он выработает набор житейских добродетелей, начертав на листе поверх узорчатых линий решетку из четких букв и цифр и заключив себя за нее пожизненно, без права на помилование.
А пока он реет взад-вперед по ограниченному пространству, то и дело выплескиваясь на грань дозволенного. Маленькое стихийное недоразумение в мире упорядоченного бытия. Он возмущает спокойствие, он шумит в тихий час, он швыряется камнями и не ест тушеную капусту, такую богатую фолиевой кислотой и витамином С. Он сыпет песок на чистый пол, портит воздух в общественных местах, рыдает от вожделения у витрины каждого магазина и непременно прыгает по лужам, стоит лишь отвернуться на мгновение… И еще он обязательно сожрет все конфеты, если оставить их на столе, а что не сожрет, то обязательно покусает, и выплюнет; и нарисует невразумительную козявку на обоях, на самом видном месте, и отрежет кусок занавески и поковыряет штукатурку, и пнет кошку под зад, увидев как безмятежно дрыхнет та, вытянувшись блаженно у батареи, и бессердечным хохотом ответит на ее явное неудовольствие. А потом, предельно честно глядя в глаза родителей, клятвенно заверит их, что больше никогда, никогда-никогда, он так делать не будет. И родители сделают вид, что поверили. Потому что, это их прямая обязанность – делать вид. А он и на самом деле будет верить свято и нерушимо в нерушимость своего обещания, пока не столкнется нос к носу с новым искушением.
Действие 4. Публично об очень личном.
Место действия – переполненный общественный транспорт,
Время действия – час пик.
Действующие лица – два существа со сходным мировоззрение в толпе лишенных свободы выбора слушателей.
Трамвай, дребезжа и поохивая, медленно тащился по рельсам. Унылая каждодневная картина поднадоевшего бытия разворачивалась в мутных окошках. Один образ сменял другой, ничем не отличающийся от предыдущего, сливаясь перед глазами в единый прыгающий экран сломанного доисторического телевизора. Пассажиры скучающе поглядывали за стекло и тут же досадливо отворачивались, не находя ничего достойного их внимания. И только две хитрые рожицы прилипли к грязному окну, полностью захваченные грандиозным действием непрерывных видоизменений, происходящих в наружном пространстве.
– Гриша, смотри, смотри, какашка идет с хвостом! ААА! Какая смотри, ха, ха, ха! – пронзительно пищал на весь вагон Павлик, изливая вокруг немалые дозы неудержимой радости.
– Ага! – хрипловатым басом вторил ему Гриша – а вон вонючка на колесиках вонючистых, сама вонючистая, вонючистая.
– А вон еще одна, вонючка. ТАКАЯ ВОНЮЧКА! У меня прям глаза дыбом остолбеневают. А у тебя остолбеневают?
– Да. Собе.., стобе…, конечно. А вон еще вонюченькая, вонюченькая. – ласково посюсюкивал Гриша, морща физиономию в гримасе нарочитого умиления – Вонючка. Вонюченька. Да, Паша?
– Да. А вон опять какашка. Побежала, побежала, побежала.
– Ха, ха, ха!
– А вон еще полетела, полетела.
– Вонючка, да?
– А вон какашка поползла.
– А вонючка сидит!… И воняет!
– Ха. Ха.Ха. Ой не могу! – изнемогал Паша под бременем столь исключительных впечатлений.
– Ой, я тоже не могу – ухохатывался ему в тон Гриша, подстраховывая двумя лапками ходящее ходуном пузо.
– А вон, смотри, Гриша, смотри, смотри. – Павлик сделал значительную паузу, после чего объявил торжественным голосом, сулящим небывалый сюрприз – Вонючка! С сумкой и зонтиком. Самая вонючихинская из всех вонючинских.
– И еще какашистая. Да, Паша? Вонюська, вонюпуська, Попуська, какавонюська – от переизбытка чувств Гриша перешел на тарабарское наречие и стал карабкаться по Павлику, навалившись на него всей тушкой.
– Отвали! – радостно отмахивался от младшего брата Паша, поваливая его на седушку и пытаясь пристроиться сверху.
– Вонючка! – радостно повизгивал Гриша.
– Какашка! – парировал Паша, совсем подмяв его под себя.
– А ты попа! – неожиданно выдал Гриша, ошарашив на мгновение брата так, что тот ослабил хватку и Гриша смог выползти на свободный край трамвайной скамейки и принять достойную позу.
– А ты – писька! Вонючая причем – быстро нашелся Павлик, после чего они разразились оглушительным смехом, и, преисполнившись абсолютным взаимопониманием, увалились друг на дружку.
– А ну-ка быстро сели ровно. Тише. А не то… – в едином свистяще-шипяще-рокочущем тоне просвистел над их ушами голос матери. Целая толпа страшнейших угроз застряли у выхода, перепутавшись в единый комок у нее в глотке, борясь за право наипервейшего озвучания. Дети с интересом уставились на маму.
– А не то – что? – полюбопытствовал Паша.
– По жопе дашь? – любознательно поинтересовался Гриша.
– И это тоже, – грозно насупившись от незнания, что сказать, подтвердила мама.
– Она по жопе даст. Паша, слышишь – весело пропищал Гриша, булькая от смеха.
– Гриша, тихо, – взяла самые низкие ноты мама и закашлялась от напряжения. Гриша замолк, остановившимся взором уйдя в какие-то неведомые дали. Посидев в таком состоянии мгновение, он передернулся всем телом, и, высвободив, таким образом, свой дух из оцепенения, сообщил на все четыре стороны внятным и ясным голосом, отозвавшимся в каждом углу замызганного трамвая: «Мама, а я пернул». И устремил огромные серьезные глазенки на мать, потерявшую в один момент все слова, и ответившую ему лишь протяжным вздохом.
– Подумаешь, я тоже пернул – не в силах в чем-либо уступить брату, прокричал Паша, похрюкивая от удовольствия. Гриша отозвался ответным хрюканьем:
– Мы оба пернули, да, Паша?