скачать книгу бесплатно
Мы и пошли. Подошли, а там уже двое. Костерок разожгли, что-то в котелке варят. Мы извинились, попросили разрешения присесть к ним.
Один из них лысый, небольшого роста, довольно сильно картавит, но не противно, а даже как-то по-французски. Второй простого, видно, звания. Серьёзный и напряжённый.
Стали знакомиться.
Лысый говорит:
– Володя.
Я говорю:
– Как-то неудобно вас называть Володей, вы всё же старше нас.
– Нет, – говорит, – зовите просто Володя. Это для конспигации. Если сказать, что меня зовут, допустим, Владимиг Ильич, то уже больше шансов меня найти.
Второй тоже представился, но я не запомнил его имени, предположим, его звали Иван.
– Мы пголетагии, – продолжал Володя. – Вот Иван, он потомственный, настоящий пголетагий, а я тоже пголетагий, но умственного тгуда.
Мы тоже представились: Артём – юрист, я – писатель. Я всегда писателем представляюсь, может, потому, что на самом деле был писателем.
В первую нашу встречу мы совсем немного разговаривали, посидели, от чая отказались и ушли.
Артём по дороге говорит мне:
– Странные они какие-то.
– Да что же странного? – спрашиваю я.
– Почему-то он о конспирации заговорил.
– В шутку он сказал. С юмором человек, вот и шутит. Если бы действительно конспирировался, то вряд ли об этом стал говорить.
– И этот, второй, который пролетарий, – тоже какой-то подозрительный, смотрит вопрошающе, будто с опаскою. Оглядывается всё время.
– Знаешь, люди чужие пришли, лес вокруг, конечно, будешь подозрительным.
Два следующих дня пролетарий прибегал к нам то за солью, то за спичками, то за ведром. Судя по всему, наши туристы не были готовы к жизни в лесу.
На третий день я пришёл к Володе и Ивану один. Мой друг не захотел идти, сказал: «Не нравятся они мне».
Сели у костра, вскипятили чай, и я спросил у Володи:
– А почему бы вам не снять избу? Вам там будет удобнее.
– Нельзя, – с ласковым прищуром ответил Володя, – конспигация. Никто не должен знать, что мы здесь, – и засмеялся заливисто.
Смех у него был весёлый, просто мальчишеский. Иван пояснил:
– Шуткует Владимир Ильич, шуткует. Нам здесь, в лесу, лучше. Воздух чище.
– А чем вы, батенька, занимаетесь сейчас? – спросил Владимир Ильич, заложив пальцы рук за жилетку. И тут же он стал жутко похож на задиристого петушка.
– Пишу, – скромно сказал я.
– Это я понимаю. А о чём пишете?
– О сомнениях. О сомнениях интеллигентного человека.
– Вот, – сказал Владимир Ильич, – вечные сомнения интеллигентного человека. Из-за этих сомнений стгана наша стоит на месте и не сдвигается впегёт ни на агшин.
– Вы считаете, что ей лучше двигаться так, как двигаются Соединённые Штаты к цивилизации, которая губит лучшие человеческие чувства и стремления?
– Вот именно это и есть вечная пгоблема нашей интеллигенции. Вместо того чтобы повести стгану впегёд, вы жалко плетётесь в хвосте общества.
Желая перевести тему, я спросил:
– А чем вы занимаетесь, Владимир Ильич?
Владимир Ильич захохотал и сказал:
– Хочу пегевегнуть миг.
И они оба засмеялись.
– А точку опоры вы уже нашли?
– Геволюция – вот наша точка опогы.
– Шуткует всё, – сказал Иван, будто извиняясь передо мной.
– Мало вам одной революции?
– Мало! – закричал Владимир Ильич. – Это была всего лишь гепетиция. А мы сделаем настоящую.
– Кто это – мы? – спросил я.
– Мы с пголетагиатом, то есть вот с ним.
Тут уж и я засмеялся, понимая, что меня разыгрывают.
– Да, батенька, мы постгоим новую жизнь и создадим новое госудагство, в котогом не будет места сомневающимся.
– Интересно, – спросил я, уже понимая, что меня разыгрывают, – как же вы видите это своё будущее государство?
– Землю – кгестьянам, – сказал Владимир Ильич, – фабгики – габочим.
– А кто же управлять будет этими фабриками?
– Спецы стагой Госсии, пока мы у них не научимся этому делу. А потом их всех в гасход.
– Прямо-таки всех?
– Ну, некотогых оставим для газвода, – и снова весело засмеялся.
– Ну а что с царём будете делать?
– Гасстгеляем, – коротко и жизнеутверждающе сказал Владимир Ильич.
– А правительсво нынешнее?
– Обязательно гасстгеляем.
– Помилуйте, вы, Владимир Ильич, в Бога-то верите?
– Ни в коем случае, – сказал Владимир Ильич и, заговорщически подмигнув, добавил: – И всех цегковников гасстгеляем. Мы дадим новую идеологию нагоду.
– Какую же?
– Счастье нагода – вот наш Бог.
– И всё?
– Всё.
– Кто же это всё будет делать?
– Пагтия, а за ней и весь нагод.
– И вы думаете, что народ пойдёт за вами, если узнает о ваших наполеоновских планах?
– Тсс, – Владимир Ильич прижал палец к губам, – никому ни слова. Это будем знать пока только мы тгое и ещё пага десятков товагищей.
– Скажите, Владимир Ильич, – показал я на его рваные башмаки, – и всё это вы будете делать в этих башмаках?
– Это дело наживное, – сказал Владимир Ильич и опять засмеялся.
– Завтра я вам принесу ботинки, у меня есть здесь лишние.
Назавтра, когда я принёс Владимиру Ильичу ботинки, они с Иваном уже собрали вещи и собирались уезжать.
Ботинки Владимир Ильич взял, тут же в них переобулся и сказал:
– Прощайте, любезнейший, я вас не забуду, когда мы сделаем геволюцию.
Они с Иваном сели в машину, которая каким-то невероятным образом проехала сюда, на опушку, и укатили.
Вначале я думал, что он просто сумасшедший, но через несколько лет, когда мы встретились с Артёмом в ЧК в качестве заключённых, мы вспомнили и подробно обсудили всё, что мне когда-то говорил Владимир Ильич. Вспомнили и поняли, что многое из того, что тогда пообещал мне, он уже осуществил. И остальное тоже было не за горами. Артём тихо сказал мне:
– Помнишь, он мне сразу не понравился.
В это время нас куда-то повели, Артёма и меня.
В коридоре, как ни странно, мы встретили Владимира Ильича.
– Куда ведём? – спросил Владимир Ильич конвоиров.
– В расход пускать, – ответил главный.
– Нет, батенька, так дело не пойдёт. – И, повернувшись ко мне, он сказал: – А помните, что я вам тогда обещал?
– Помню, – сказал я, – слово в слово помню.
– А это помните? – показал он мне ботинки.
– Конечно, Владимир Ильич.
– Вот видите, а вы мне тогда не повегили, я видел, что не повегили.
– Я думал, вы шутите, – честно признался я.
– Нет, батенька, какие уж тут шутки, – сказал он и пошёл дальше по коридору.
А нас повели на расстрел.
Вот и вся история.
Не верите? И напгасно. Людям надо вегить, особенно таким.
Лжедмитрий I
А я вам так скажу, всегда надо делать то, к чему душа лежит. Если любишь – женись. На любимой женись, а не на деньгах. Там, у нас в душе, компас такой есть, очень точный, он всегда показывает в нужную сторону, но мы очень часто не обращаем внимания на стрелку этого компаса. Идём вслед жадности, похоти, властолюбию и в результате обязательно проигрываем. Однажды из-за этого жизнь всей нашей страны в другую сторону пошла.
Конечно, историки со мной могут не согласиться, но это их дело, а моё дело рассказать то, чему сам я был свидетель. Было это, как сейчас помню, в начале XVII века. Смеркалось. Причём смеркалось каждый день. Жизнь тогда была мерзопакостная. Одним словом, два слова – Смутное время.
И вот на тебе, вдруг, ни с того ни с сего, появляется этот Лжедмитрий. Идёт из Польши с войском. И все города русские ему сдаются. Почему? Потому что народ терпеть не мог Годунова.
Во-первых, потому, что именно с его подачи закрепили всех крестьян. Это же при нём царём Фёдором Иоанновичем было введено крепостное право – «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». Вот откуда идёт эта пословица. Раньше-то в Юрьев день крестьяне могли уходить к любому помещику, но Годунов это дело прекратил.
Во-вторых, был он, Годунов, подозрителен и мстителен, по всей стране продолжал вслед за Грозным поощрять доносительство и слежку. Сажал, ссылал и казнил лучших людей русских, боясь за свой трон. Один только пример с Романовыми. Он боялся их, потому что они должны были царствовать и народ их любил.
Так вот, родственник Бориса Семён Годунов подкупил казначея Романовых, который спрятал в кладовой у них мешок с кореньями, и донёс, что они замышляют извести царя отравой. Этого одного было достаточно, чтобы Фёдора Никитича Романова насильно постригли, назвали Филаретом, шестилетнего его сына Михаила, супругу, тоже насильно постриженную, и всех его родных сослали в разные места.
Это уж потом, через десять лет, Михаил стал царём, а Филарет стал патриархом.
И ещё один момент нельзя упускать. Народ всё же не верил в то, что царевич Дмитрий сам себя заколол. Хотя ещё не родился Чехов, и неизвестна была фраза «унтер-офицерская вдова сама себя высекла». Не верил народ в случайное самоубийство, несмотря на уверения Василия Шуйского, который это дело в Угличе расследовал.
Короче, народ его, Бориса Годунова, недолюбливал, а если быть совсем точным, терпеть он его не мог.
