скачать книгу бесплатно
Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях
Лион Моисеевич Измайлов
Лион Моисеевич Измайлов – прекрасный рассказчик, и это качество не изменяет ему и когда он делится историями о коллегах по цеху. Каждая описанная им личность уникальна и поэтому обросла байками, анекдотами и просто смешными случаями. Их-то Лион Моисеевич, часто – непосредственный участник событий, и описывает в своей непревзойдённой манере. Не обойдены вниманием Михаил Задорнов, Геннадий Хазанов, Аркадий Райкин, Аркадий Хайт и Аркадий Курляндский, Михаил Жванецкий, Аркадий Арканов, Анатолий Трушкин, Роман Карцев, Михаил Танич, Леонид Дербенёв и другие юмористы. Упомянуты и непростые отношения автора и артиста. А на десерт – весёлые записки разных лет с юмором на любой вкус.
Лион Измайлов
Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях
© Измайлов Л.М., текст, 2023
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023
* * *
Господа юмористы
Вот он и подошёл, этот непростой девяностый год. Сплошные перестройки и ускорения. А ведь известно, что два ремонта приравнивается к одному пожару. А перестройка – это ещё хуже ремонта.
Слава сам себе придумал пословицу: «Слава всем. Слава и КПСС, и Слава труду, и Слава Родине, а Славе кто?» Никто.
Дело плохо. Народ обнищал, правда, в магазинах и покупать-то нечего, но даже когда есть что, так не на что. Конечно, у Славы деньги есть. Слава давно уже не нуждался. С детства.
Сейчас Слава, а вернее, Вячеслав Александрович – известный артист-юморист и даже, не боюсь этого слова, сатирик, а когда-то Слава жил на окраине Москвы, в бараке, где ни водопровода, ни парового отопления. Колонка метров за сорок от дома, а туалет – за пятьдесят метров. И вот весь дом по утрам бегал в этот туалет. И воду в вёдрах носили от колонки домой. Но ничего, как-то жили и не тужили.
Счастливое советское детство. Прибежал из школы, схватил хлеб с сахаром и бежать на площадку, в футбол гонять. По пять-шесть часов гоняли.
Недалеко, рядом со школой стадион был, там ребята постарше гоняли мяч. За мальчиков наш Вовка Моисеев играл. Хорошо играл, здорово. Даже его старший брат играл хуже. Вовка так пенальти бил – ни один вратарь взять не мог. Он бил вроде как в правый угол, а мяч летел в левый. У Славика так не получалось. Но он, Славик, помладше был. Вовке лет четырнадцать было, а Славику – десять.
Дрались каждый день. Один двор на другой. А в школе пацаны с финками на урок приходили. И Славик дрался. А куда денешься? Подойдёт возле школы хмырь какой-нибудь и задирается:
– Ты чё уставился?
– А ничё.
И всё – пошла драка.
До первой кровянки. Кровь из носа пошла – драка заканчивается. И Вовка Моисеев младших лупил.
А однажды Славик психанул. Вовка ему щелбан дал ни за что ни про что. Дело было в коридоре. И Славик вдруг накинулся на старшего Вовку и начал молотить его кулаками. Вовка закрыл голову руками от неожиданности. Славик его отметелил. Откуда только силы взялись. Сам от себя не ожидал, потом боялся на улицу выйти. Его, конечно, потом побили Вовка с братом, но больше Вовка его, когда был один, не трогал.
Так у Славика и осталось на всю жизнь – терпел, терпел и вдруг взрывался и шёл напролом, не думая о последствиях.
Как всё-таки много в жизни хорошего.
Иду по Сокольникам, а над прудом ива – плакучая. Её ветки, как косы, спускаются к воде, и цвет какой-то необыкновенный, и сразу вспоминаются строчки:
Клёны выкрасили город
Колдовским каким-то цветом…
Как же хорошо сказано.
Я удовольствие получаю от того, что хорошо сказано. Читаю Пушкина.
Мороз и солнце, – день чудесный.
Ещё ты дремлешь, друг прелестный.
Пора, красавица. Проснись,
Открой сомкнуты негой взоры…
Какое же удовольствие – читать эти строки.
А это: «И речка подо льдом блестит»…
Создал же Бог это чудо человеческое – Пушкина.
Я знаю, многие люди получают удовольствие, не сравнимое ни с чем, от богатства. Я – от красоты. Вот увидел когда-то две главы Эльбруса на фоне солнечного неба, до сих пор забыть не могу.
А то ещё приятно было в руке держать рубль советский, юбилейный. Он такой тяжёленький был, такое ощущение в руке приятное было. Доллар, конечно, радует, причём всех, но тяжести такой приятной нет, ну нет, и всё.
А от рубля была радость, была. А ещё какое же удовольствие, когда в кино, в темноте, в первый раз рукой возьмёшь её руку, и такое томление в груди. Вот уж удовольствие. Сердце колотится, а она руку не убирает, горячая рука. А ты ведь, прежде чем положить свою руку на её, нервничал, боялся, а вдруг она свою уберёт? А она не убрала. И уже не важно, что там на экране, а важно, что её рука в твоей и слегка даже пожимает твою.
Дальше много чего будет: и поцелуй, и всё остальное, но такого трепета уже никогда. Ах, какая же красота – любить!
А ещё счастье, когда ничего не болит. Но это уже из области фантастики. Всё реже и реже. Теперь – практически никогда. Но раньше-то было. Как же верно сказал Толстой: «Счастья нет, есть только отблески его».
То есть счастье было в прошлом, а сейчас только воспоминания.
Нет, неправильно. Вот в жару входишь в прохладную морскую воду, и вот оно – счастье, здесь и сейчас. И не в морскую, в реку, в пруд. Прохлада после жары, и поплыл – легко, приятно, счастье!
А если пить хотел и вдруг – кружка холодного пива. Первые три глотка – счастье! Есть оно, счастье.
А ведь он, Толстой, пиво любил, что ж он, не ощущал, что ли, как хорошо? Пятый, шестой глоток – это уже не то, но первые три – счастье в чистом виде.
А почитать Бунина. Это ж такое удовольствие, как это человек умел складывать так слова, что через сто двадцать лет читаешь, и просто счастье. Его нет, а ты с ним говоришь, с умным человеком, – это же счастье, понимать, как он красиво писал.
Нет, много чего хорошего есть в жизни.
Радость общения с любимыми людьми. Вот хоть о ерунде говоришь, а тебе про него всё интересно, потому что он свой, родной, – и вот она, радость.
А какая радость не видеть того, кого видеть не хочешь. Это же тоже счастье. Нет его – и хорошо.
Господи! Спасибо тебе за жизнь. Так в ней всё интересно. Подольше бы не кончалась.
Завидовал ли я ему? Нет. «Нищий не завидует Абрамовичу. Нищий завидует другому нищему, которому подали больше». Какой-то умный человек сказал. Не я. Кто, не помню, но хорошо сказано.
Однажды на концерте у Славика был в качестве зрителя Сергей Петрович – ну очень крутой, авторитетный бизнесмен. Наверное, самый крутой из всех авторитетных в Москве.
Не знаю, где его Славик зацепил, но Сергей Петрович приехал. Не один, со свитой. Дружбаны, кореша – все расположились в первом ряду. Это знак высокого уважения к авторитету. В других рядах он не сидел, хотя бы потому, что у него, при его росте, ноги между рядами не помещались.
Я тоже был на этом концерте. В тот день Славик исполнял мой номер. Номер был написан недавно, имел успех, Славику номер нравился, и вот он заодно пригласил и меня. И даже после исполнения номера поднял меня и объявил как автора. И мне бурно поаплодировали. Номер был действительно смешной, от лица авторитета, который рассказывал, что всё, что происходило в стране в 90-х годах, всё это его заслуга, и даже Ельцина на танк подсаживал именно он – авторитет.
Сергею Петровичу номер тоже понравился, собственно, он был про такого же, как он сам.
Короче, после концерта поехали в ресторан к Сергею Петровичу. И поскольку концерт был сборный, со съёмкой, то пригласили и других артистов.
И вот сидим мы за одним столом. На столе всё, что только можно пожелать, и даже фирменный молдавский двадцатилетний коньяк.
А сидят совсем не слабые артисты: Славик, Ян Арлазоров, Михаил Грушевский, Александр Градский, остальные люди Сергея Петровича, директор ресторана, пресс-секретарь главного и ещё кто-то, уже не помню кто.
Грушевский шутил напропалую, пытаясь выделиться. Пошутил по поводу Градского и чуть не получил в лоб. Градский таких фамильярных шуток не переносил. Пили, ели, веселились.
Сергей Петрович решил сказать тост за артистов. Среди прочего сказал:
– Мы помним, как Градского притесняла советская власть… – хотел польстить Градскому.
И вдруг Градский говорит:
– Когда это она меня притесняла? Ни фига она меня не притесняла.
Повисла пауза. Сергей Петрович запнулся. Никто никогда ему не перечил. Но для Градского никаких авторитетов не было.
И тут Славик с места сказал:
– Как она могла притеснять его, если он тогда у полковника Богословского капитаном в КГБ работал.
У Градского на лице появилось такое недоумение, что все начали жутко хохотать. Больше всех хохотал Сергей Петрович. Обстановка разрядилась.
Про Богословского, который ездил всё время в Париж, ходили слухи, что он стучит, но про Градского даже подумать такого было невозможно. И Градский сам стал громогласно хохотать.
На следующий день Сергей Петрович послал два ящика коньяка. Один – на дачу Градскому, другой – на квартиру Славику. Как узнал адреса, это нам неизвестно.
Я же говорю, крупный, авторитетный бизнесмен. И эта встреча, и продолжившаяся дружба сыграли большую роль в судьбе Славика.
Завидовал ли я Славику? Никогда. Завидуют обычно сопоставимым с тобой людям. Бессмысленно завидовать президенту, что у него зарплата больше и привилегий полно. Завидуют обычно соседу, что у него квартира лучше. Завидуют коллеге, что у него зарплата больше. Завидуют другу – у него жена красивее.
Славик изначально был талантливее меня. Когда мы познакомились, он уже был талантливым артистом. Он всегда на публике проходил значительно лучше, чем я. И платили ему всегда больше.
Один только раз я прошёл лучше его. Мы выступали у врачей в небольшом зале, и я прочитал в первый раз номер «Качество». Он по тому времени был очень острый и с хорошим юмористическим приёмом. Ругал всё иностранное, хвалил наше, но получалось, что наше просто жуть. Врачи умирали со смеху.
Сразу после концерта Славик потребовал номер себе, и я, естественно, отдал ему текст, хотя идея номера была Писаренкова, и надо было бы, по совести, отдать ему. Но Славику я не мог отказать, тем более что Писаренков был конферансье и монологов не читал. Но всё равно обиделся.
А номер «Качество» Славик так и не прочитал со сцены. Сначала он был слишком острый, а потом уже и время его прошло. Так что я один его и читал с большим успехом.
И даже читал его на праздновании Нового года в «Современнике».
Пригласила меня Галина Борисовна Волчек. Я сидел за одним столом с Высоцким, Галей и Мариной Неёловой. От такого соседства я просто онемел и молча слушал, о чём они говорят.
А говорили они о Таганке. Опять в театре какая-то смута. Он советовался с Галей. Потом я выступал, прочитал своё «Качество», имел успех. А Гриша Горин, который сидел с Квашой, потом пожурил меня за пошлость в конце номера. Удивительное дело, то, что тогда считалось пошлостью, сегодня – просто детский лепет.
Как далеко мы продвинулись в вопросах пошлости.
* * *
Вот и наступил он, 1990 год. Нелегкий год. Обычно в советское время перед Новым годом было множество концертов. Работали по три в день. Не сольных, а номером. Тогда было много сборных концертов.
Певцы, юмористы, оригинальники, фокусники – и обязательно концерт вёл конферансье. Он объединял весь концерт, рассказывал об артистах, так сказать, «продавал» их, шутил, сыпал анекдотами.
Уже в 80-х их заменили дикторы телевидения. Дикторов народ любил. Они, дикторы, только объявляли номера, не шутили, не развлекали, но их любили и смотрели на них с удовольствием.
В 90-х ещё кое-какие конферансье оставались: Лев Шимелов, Сергей Дитятев. Какие-то разошлись по бандитам, обслуживали их вечеринки и веселили по жизни главарей.
А к концу 90-х закончились и сборные концерты. По чисто экономическим причинам. Оплатить с десяток артистов не представлялось возможным. Это в советское время государство платило по ставкам, 9 рублей 50 копеек, 13 рублей, максимально – 16 рублей за выступление. За сольный концерт – два раза по шестнадцать.
Я помню, был в Лужниках концерт Лещенко и Хазанова. По отделению. Двенадцать тысяч зрителей. Битком. Хазанов получил за этот концерт две ставки – 26 рублей.
Ну а теперь уже и нет конферансье совсем. Есть ведущие корпоративов. И несть им числа. Ведут вечеринки театральные и киноартисты, разговорники-юмористы. И певцы ведут. Например, Сюткин, – хорошо, кстати, ведёт. А лучше всех – Басков. Он ведёт у всех олигархов и высоких чиновников. И споёт, и пошутит.
И вот, значит, идёт он, 1990 год. И перед 8 Марта, когда раньше было полно концертов, сижу я дома. И нет у меня ни одного концерта, и, кстати, деньги на исходе.
И вдруг звонит мне Славик и говорит:
– А не хочешь ли ты принять участие в моём концерте в Лужниках?
– Ой, как хочу!
И вот я выступаю в антураже у звезды.
Концерт длился три часа. А я в этом концерте работаю двадцать минут. Мне этого хватает, чтобы довести зал до скандежки, это когда все вместе хлопают в такт.
Но Славику мой успех не мешает. Славику вообще ничей успех не мешает. Его публика так любит и такая у него энергия на сцене, что ему никто помешать не может.
Это он кому хочешь помешает. После него любой юморист проваливается.
И хотя я выхожу в середине его концерта, меня принимают хорошо, потому что Славик представляет меня как своего автора и друга. И публика меня принимает как родного.
Вот так мы и выступаем два дня, и каждый день зал битком. Вот такой он, Славик.
Почему он меня позвал? Потому что Славик – человек благодарный. Славик помнит, что когда-то я ему помог стать звездой. Нет, он бы и без меня стал звездой, но чуть попозже. Я просто ускорил приход его звёздности.
Я хорошо ему писал, лучше, чем всем другим. Он был талантливым артистом, и ему хотелось писать как следует. Потому что он исполнял мои монологи так, как никто другой их исполнить не мог.
Бывало, что я сам пробовал читать только что написанный монолог, и публика его не принимала, а Славик брал его, поколдует над ним, найдёт какой-то особый ключик, и зал умирает со смеху.
Конечно, хотелось, чтобы ему мои тексты нравились, чтобы он похвалил меня.
Приводить эти тексты здесь не имеет смысла. Как говорил Григорий Горин: «Юмор – продукт скоропортящийся». То, что когда-то казалось очень смешным, сегодня не вызывает даже улыбку.
Я помню, когда Хазанов исполнял наш с Хайтом монолог «Арбуз», учащегося кулинарного, публика умирала со смеху. И не зря он этот монолог исполнял на семидесятилетии Брежнева.
Там речь идёт об учащемся, который, поев с девушкой арбуза, пошёл её провожать, а туалета нигде нет. Вот на этом и строится весь юмор. Тогда эта тема была шокирующей. Поверьте, я сам читал этот монолог в Политехническом музее, и меня не отпускали со сцены.
