скачать книгу бесплатно
– Никто мне, матушка, не грубил, никто меня не кручинил: ни девицы, ни пьяница. Как приехал я на княжий пир, поднесли мне сперва чару зелена вина в полтора пуда. Затем подносили мёда пьяного: чара была в два пуда. После выпил я сладкого мёду: поднял чару в три пуда. Сделался я после тех чар пьяненьким, принялся по половицам похаживать, силой своей молодецкой прихвастывать.
Вдова спрашивает:
– И что же тебе, дитятко, было не по разуму?
Отвечает Добрыня Никитинец:
– Да больно уж, матушка, я на том пиру разгулялся, уж больно себя нахвалил. Накинул мне за это князь Владимир великую службу: послал в Оскориные горы, в Змеиное гнездо достать свою любимую племянницу Бавушку Забавницу.
Молвит вдова Офимья Тимофеевна:
– Говорила я тебе, сынок, недурные слова: не знайся с князьями, не знайся с боярами, не теряй от вина молодецкую голову. Да вот ты меня не послушал.
Добрыня спрашивает:
– Что же ты, матушка, тогда дала мне прощеньице? Что же дала благословеньице?
Отвечает вдова:
– Всё от того, что знаю: как дам прощение-благословение, так уедешь. А не дам – всё равно уедешь! Думай-ка ты, Добрынюшка, не чужой головой, думай-ка своей головой.
Сын понурился и говорит:
– Правда твоя, матушка. Надобно мне с этих пор своей головой думать.
Делать нечего: взялся Добрыня собираться в Оскориные горы. Седлает он своего коня – накладывает потнички на потнички, а войлочки на войлочки. Берёт затем Добрыня седло, подтягивает его двенадцатью подпругами, а тринадцатую кладёт продольную. Подтягивает Никитинец шелковые подтяжечки, и не простого шёлку, а кашиванного. Все шпильки и гвозди у Добрыни серебряные и золотые, а стремена из самого крепкого булата.
Как только сел Никитинец на коня, подошла к нему матушка:
– Дам я тебе в подарок свой платочек! Как будет у тебя не по-старому силушки, могута будет не прежняя, потри им своё бело лицо и могуче плечо – вернётся к тебе сила вдвое пуще прежней. Дам я тебе ещё подарочек: если станет твой конь скакать не по-старому, ударь коня по тугим костям и крутым рёбрам вот этой шелковой плёточкой – поскачет он тогда вдвое пуще прежнего.
Поклонился Добрыня матери до самой земли.
Как говорится, видели молодца сидючи, да не видели молодца едучи: только пыль за ним столбом встаёт, по дороге курится.
Заехал Добрыня в Оскориные горы, а в ту пору Змея о девяти головах в горах не случилось – улетел тот на Русь творить своё чёрное дело. Стал Никитинец разыскивать его гнездо: заглядывать во все норы, захаживать во все пещеры. Долго он по всем горам Змеиное жилище искал. Забрался в одно: сидит там красная девица, княжья племянница Бавушка Забавница, а по ней ползают Змеевы детки. Добрыня девицу на своего коня поднял, вывез из змеиных гор, посадил её под сырой дуб и рассудил так:
– Коли вернусь я сейчас в родную землю, будет поганый Змей по-прежнему на Русь летать, безобразничать, красть красных девушек. Вернусь-ка я вновь в Оскориные горы – дождусь там хозяина и привечу так, как никто его ещё не привечал.
Оставил Никитинец княжью племянницу у того дуба и поспешил обратно. Не успел он до Змеева гнезда добраться, как небо потемнело, чёрные тучи на него взгромоздились, белые облака с него попадали – то Змей о девяти головах к себе домой возвращается.
Увидал Змей Добрыню, усмехается:
– Заехал ты, Добрыня, не в свои места. Того не знаешь – на Руси у меня полсилы есть, в Оскориных же горах её втрое ко мне прибавляется. Потоптал ты у Пучай-реки мою грудь, а здесь не сносить тебе головы.
Набросился он на богатыря, да только тот не сдаётся, хоть и втрое прежней силы у Змея. Бьются они день – не едят, не пьют. Другой день бьются – не едят, не пьют. Принялся у Добрыни конь прихрамывать, да и у самого Никитинца силы уже не по-старому. Вспомнил он про маменькин подарочек: достал платок, взялся им тереть бело лицо да могуче плечо. Стало силы у него вдвое больше прежней. Добрыня тогда Змея подкинул, замял, затрепал: плохо стало Змею. Выдернул Никитинец шелковую плёточку, протянул ею коня по костям, по рёбрам, тот и перестал прихрамывать, а как протянул ещё раз, подскочил конь к самому небу, к самим облакам – здесь Змею о девяти головах и конец настал. Добрыня Змея на мелкие части рассёк, разбросал те части по Оскориным горам, чтобы они не срослись, затем плёткой похлестал всех его змеёнышей – не оставил жить ни единого.
Добрыня Никитинец и Василий Казимирович
ак привёз Добрыня в Киев княжью племянницу, сам князь выскочил встречать Никитинца, насыпал ему полные карманы серебра-золота, повёл к себе в палаты. Устроил Владимир почётный пир на князей-бояр, на удалую дружину. Бояре и дружинники вином и мёдом напивались, разных кушаний наедались, от осетров и лебедей только и остались на скатертях сахарные косточки. Добрыня на том пиру сидит, помалкивает, а Владимир Красно Солнышко всё размахивает белыми руками, поворачивает могучими плечами. Говорит князь:
– Верные мои бояре-дружинники! Кто бы из вас сослужил бы мне великую службу: съездил в половецкую землю к самому хану Батуру Батвесову, свёз бы ему пошлиныдани? Накопилось тех пошлин за двенадцать лет сорок телег красного золота, сорок телег чистого серебра, сорок телег скатного жемчуга, да ещё в придачу к тому сорок сороков ясных соколов, сорок сороков чёрных соболей, сорок сороков гончих псов и вдобавок сорок сивых жеребцов.
Между боярами-дружинниками словно тень пролегла: взялись они толковать-перешёптываться. Больший за меньшего хоронится – ни от большего, ни от меньшего нет ответа.
Сидел между всеми молодой Василий Казимирович. Вскочил тот Василий с места, поднялся с белодубовой скамьи. На ногах его сафьяновые сапоги, каблуки их серебряные, гвоздики золочёные. Стоит молодец, пошатывается, белой рукой подбоченивается:
– Батюшка наш, Владимир-князь! Послужу я тебе верой-правдой, съезжу в половецкую землю к хану Батуру Батвесову. Отвезу ему все дани-пошлины, какие скопились за двенадцать лет.
Владимир обрадовался:
– Так тому и быть!
Наутро Василий Казимирович проснулся и закручинился. Повесил он голову ниже плеч, потупил глаза в кирпичный пол. Надел затем свою чёрную шапку да и подался вон из княжьего терема. Бредёт по киевским улицам: ничего не видит, не слышит.
Навстречу ему Добрыня:
– Здравствуй, удалой добрый молодец! Что идёшь невесёлым? Не нашлось для тебя вчера доброго места? Не налили тебе чары зелена вина? Или кто тебя, Василий, избесчествовал? Или сам в хвастовстве вызвался куда ехать?
Василий мимо ровно бык прошёл.
Добрыня не обиделся. Догнал его, вновь спрашивает:
– Не нашлось для тебя вчера, Василий, доброго места? Не налили тебе чары зелена вина? Или кто тебя избесчествовал? Или сам в хвастовстве вызвался куда ехать?
Но и тут Василий ровно бык прошёл. И опять Добрыня не обиделся. В третий раз спрашивает:
– Что с тобой стряслось-случилось?
Не выдержал молодец, признался Никитинцу:
– Нашлось мне на том пиру доброе место, и никто меня там не бесчестил. Вдоволь подносили мне и зелена вина, и пьяного мёда. А как стал князь о великой службе расспрашивать, сам-то я, дурак, со скамьи белодубовой повыскочил, сам-то, глупый, похвастался: отвезу-де на половецкую землю хану Батуру Батвесову дани-пошлины. И что теперь делать, не ведаю…
Добрыня говорит:
– Не беда тому, кто, раз споткнувшись, поднимается, – беда тому, кто, споткнувшись, лежмя лежит. Мы вот что с тобой поделаем: оставим телеги с золотом-серебром на княжьем дворе, оставим там скатный жемчуг, ясных соколов, чёрных соболей и гончих псов, а сорок сивых жеребцов гулять отпустим. Сами же поедем налегке в половецкую землю к собаке-хану Батуру Батвесову и сами дани от него потребуем.
Обрадовался Василий Казимирович такому Добрыниному участию. Обнимал он Никитинца, прижимал его к сердцу:
– Ты, Добрыня, будь мне бо?льшим братом. А я буду тебе меньшим братом.
Тут молодцы и побратались. Воротились они назад к князю Владимиру: идут в белокаменные палаты, кладут крест по-писаному, поклон ведут по-учёному, на все четыре стороны поклоняются.
Привечает их ласковый князь Владимир:
– Добро пожаловать, Василий, сын Казимирский, и Добрынюшка Никитинец! Садитесь за один стол со мной хлеб-соль кушать!
Налил им князь чары зелена вина в полтора ведра, однако молодцы от тех чар отказались. Сели они на белодубовые скамьи и повели разговор:
– Послушай нас, светлый князь Владимир Красно Солнышко. Не желаем мы вести собаке-хану половецкому дани-пошлины. Желаем сами взять от него дань. Вот что ты, князь, сделай: садись-ка за дубовый стол, сам пиши хану Батуру такую грамотку: «Не буду я, князь киевский, тебе, собаке, с этих пор дани платить, а буду с тебя с этих пор дань брать. Заплати-ка ты мне, собака, за двенадцать лет дань-пошлину: сорок телег красного золота, сорок телег чистого серебра, сорок телег скатного жемчуга, да ещё в придачу к тому сорок сороков ясных соколов, сорок сороков чёрных соболей, сорок сороков гончих псов и вдобавок сорок сивых жеребцов».
Послушался князь молодцев, подаёт им скорописчатый ярлык. Опустил Василий Казимирович ярлык в кафтанный карман. А Добрыня говорит:
– Благослови нас, ласковый князь Владимир, на поездку в половецкую землю.
Тот и благословил.
Выходили два названых брата на княжье крыльцо: засвистали по-соловьиному, заревели по-звериному. Издалека, из чистого поля подбежали к ним два коня со всей богатырской сбруей. Брали Добрыня с Василием коней за шелковые повода, вставали в гольяшные стремена, садились в черкасские сёдла – только их у князя и видели. В первый скок ушли они за три версты. Во второй скок ушли за двенадцать вёрст. А за третий скок никто их уже на Святой Руси и сыскать не мог.
Долго ли коротко – показалась половецкая земля: по ней бегают серые волки, над ней кружат вороны да коршуны. Посреди земли раскинут шелковый шатёр. Вышит шатёр снизу доверху золотом. Сидит в том шатре сам половецкий хан Батур Батвесов. Добрыня с Василием перед шатром с коней хоть и соскакивали, но ни к чему их не привязывали и не спрашивали ни о чём ни приворотников, ни придверников, а сами отворяли у того шатра входы, заходили к самому Батуру Батвесову. В шатре молодцы Богу не молятся, Батуру не кланяются. Выхватывает Василий Казимирович из кармана скорописчатый ярлык, кладёт его на золотой поднос:
– Получай, собака, дани-пошлины от самого князя Владимира!
Распечатал Батур Батвесов скорописчатый ярлык и говорит:
– Отсюда тебе, Василий, сын Казимирский, после таких слов не уехать!
Отвечает Василий:
– Я надеюсь на чудесную Мать, Пресвятую Богородицу, да на брата своего названого, Добрыню Никитинца.
Хан говорит:
– Не вижу перед собою Богородицу, а вижу перед собою твоего названого брата. Кто он таков, чтобы на него надеяться? Что же, поиграем мы тогда с ним в кости.
Стали хан с Добрыней Никитинцем играть в кости. Проиграл половецкий хан.
Взялись второй раз играть – и второй раз Батур проиграл.
В третий раз схватился он с Добрыней – проиграл, собака, и в третий раз.
Разозлился Батур. Говорит Василию:
– Всё равно отсюда тебе не уехать!
Тот отвечает:
– Надеюсь я на чудесную Мать, Пресвятую Богородицу, и на брата своего названого, Добрыню Никитинца.
Ещё пуще взъярился половецкий хан:
– Не вижу перед собою Богородицу, вижу перед собою твоего названого брата! Кто он таков, чтобы на него надеяться? Стоит за три версты от моего шатра кряковистый дуб. Станем мы с твоим названым братцем стрелять в тот дуб, попадать в золочёное колечко.
Вышел Батур из шатра, в ладони захлопал, закричал зычным голосом:
– Несите мне, слуги, тугой лук да не забудьте к нему калёную стрелу!
Десять слуг несут его тугой лук, калёную же стрелу несут шестеро – ноги у всех от тяжести подгибаются. Одной рукой берёт хан Батур стрелу и накладывает её на шелковую тетиву. Выстрелил он за три версты по кряковистому дубу – упала стрела перед дубом. Выстрелил второй раз – упала стрела за дубом. В третий раз выстрелил – вошла стрела в дуб перед самым золочёным колечком.
Подаёт хан калёную стрелу Добрыне Никитинцу, подаёт свой тугой лук. Как стал Добрыня его натягивать, затрещал лук, заревел зверьём, погнулся и разломился надвое. Бросил Никитинец лук о сырую землю, взял калёную стрелу, направил вперёд жалом да и бросил её за три версты: попала стрела прямиком в тот кряковистый дуб, в золочёное колечко.
Налился Батур Батвесов тёмной кровью, стал, собака, чернее тучи. Говорит Василию:
– Всё равно тебе, сын Казимирский, отсюда не уехать!
Тот твердит:
– Надеюсь лишь на чудесную Мать, Пресвятую Богородицу, и на брата своего названого, Добрыню Никитинца.
Хан отвечает:
– Не вижу перед собою Богородицу, вижу перед собою твоего названого брата. Кто он таков, чтобы на него надеяться? Выиграл твой Добрыня у меня в кости. Попал стрелой в золочёное колечко. Поглядим теперь, как он справится с моей несметной силой.
Кликнул хан Батур своих слуг – набежала их несметная сила. Вспомнил Добрыня про маменькин подарочек: вытащил платок, взялся им тереть бело лицо да могуче плечо. Стало силы у него вдвое больше прежней. Схватились с ним три половчанина: Добрыня первого пополам разорвал, второго растоптал, а третьего дёрнул за ноги и начал им остальных поколачивать. В одну-то сторону идёт – делает улицу, в другую – переулочек. И Василий Казимирович в стороне не остался: не попалась Василию под руку острая сабля, не попалось мурзамецкое копьё, а попалась белодубовая ось семи сажен.
Собака-хан испугался. Зарычал, закричал зычным голосом:
– Вы оставьте мне хоть на приплод моих верных слуг! Оставьте их хоть на семена!
Молодцы его не слушают – знай себе изводят половецкое племя.
Взвыл тогда Батур Батвесов. Поклялся собака:
– Я отдам дань князю Владимиру! Пошлю ему сорок телег красного золота, сорок телег чистого серебра, сорок телег скатного жемчуга, да ещё в придачу к тому сорок сороков ясных соколов, сорок сороков чёрных соболей, сорок сороков гончих псов и вдобавок сорок сивых жеребцов.
Здесь два названых брата его послушались, бросили изводить половецкое племя. Позвали свистом молодцы своих коней, вставали в гольяшные стремена, садились в черкасские сёдла и поехали в свою сторону. Долго ли коротко, приехали они к высокому княжьему терему на широкую улицу, входили в белокаменные палаты. Крест там клали по-писаному, поклон вели по-учёному: кланялись и Христу, и Божией Матери, Пресвятой Богородице.
Говорили они:
– Здравствуй, ласковый Владимир-князь! Будут тебе от хана Батура дани-пошлины.
Усадил их киевский князь на белодубовые скамьи за дубовые столы, налил зелена вина в чары в полтора ведра. Приняли молодцы чары одной рукой, выпили единым духом. Велит тогда Владимир слугам нести ещё и пьяного мёда, да вот только встают два названых брата на резвые ноги, низко хозяину кланяются.
Говорят Добрыня с Василием:
– Нам и тех чар, княже, от тебя довольно.
Добрыня Никитинец и Дунай Иванович
ного ли, мало с тех пор минуло лет: вновь у князя почестен пир. Светлый князь по горнице похаживает, свои жёлтые кудри поглаживает, гостей осетрами-лебедями потчует.
Говорит он таковы слова:
– Гости мои, князья и бояре, могучие молодцы, а не знаете ли вы где красной девушки, чтобы взять мне её в замужество?
Меж собой князья-бояре переглядываются: не знают они такой девицы, чтобы пришлась Владимиру по характеру.
Встал здесь на резвые ноги один молодец, Дунай Иванович:
