Исповедую Тебе

скачать книгу бесплатно

Исповедую Тебе
Игорь Изборцев

Мы не перестаем думать и говорить о жизни, и сколь велико число племен, народов, сколь велико число людей, столь разнообразны мнения о ней, о том, как следует ее проводить, и каким образом завершать. Душа каждого человека, которая по природе – суть христианка, ищет свой путь к Богу. Это неизбежно для каждого, таков закон жизни, и не важно, кем считает себя человек – атеистом или христианином. Другое дело, как найти верную дорогу среди множества путей и троп? От этого зависит, какова будет участь души в вечности. Алексей, герой повести, мучительно ищет свой путь спасения. Таинства Церкви, к которым он успел приобщиться, ее молитвы, делают его возможную загробную участь обнадеживающей…

Игорь Изборцев

Исповедую Тебе

Если исповедуем грехи наши, то Он,

будучи верен и праведен, простит нам грехи наши

и очистит нас от всякой неправды ( 1 Ин. 1, 9 ).

Ему просто не повезло. Обычное банальное невезение – упал там, где, разумеется, отсутствовала соломка. Не было никакого злого умысла – просто случайность… Но голова? Она болела невыносимо! Она трещала и вот-вот готова была взорваться. Она, наконец, распухла, увеличившись едва не в вдвое против обычного своего размера. Алексей попытался осторожно коснуться пальцами лба, но тысячи колючих молний вспыхнули в глазах и он, уронив руку на постель, застонал. В виски безжалостно грохали пудовые молотки, словно кто-то пытался вломиться в его черепную коробку. Или нет. Это просто тикал будильник. Стучал, барабанил – нахраписто и безобразно громко – точно так, как иногда вечерами это делал участковый Гришин, не жалея своих рабоче-крестьянских кулаков и, тем более, подгнивших досок входной двери.

– Уйми-и-сь, – протяжно выдохнул Алексей и махнул рукой.

Похоже попал: ходики зазвенели железными костяшками по полу и затихли в углу.

Он почувствовал некоторое облегчение и попытался собраться с мыслями. Вчера… Все случилось вчера – он помнил. Но вот почему? Так, еще раз. Он подошел к «Универсаму» и поздоровался. Вежливо, без хамства, и тут же получил от сержанта этот злосчастный удар. Почему? Стоп! Там был Витька Хребет и о чего-то говорил с нарядом городовых! Да, да! Говорил, а потом подошел он и удар… За что? Что такого мог сказать Витька? Нет, сейчас всякая попытка доискиваться ответа вызывала пулеметные очереди пронзающей боли. Расслабиться. Расслабиться и уснуть. Но где там! Алексей тупо рассматривал темные щели в дощатом потолке, из которых черными сталактитами свисали набрякшие угольной пылью паутинки. Который сейчас час? Увы, время молчало, затаившись в недрах разбитого будильника. Как, впрочем, и всегда: когда бывало плохо, оно до безконечности растягивало каждое такое мгновение; когда же выпадали счастливые минутки, оно безжалостно их сокращало.

Еще около часа он ворочался и стонал, но лучше не становилось, и он все-таки встал, хотя и не верил, что сможет. Поглядел в окно на окончательно засохшую нынче яблоню и груду старых досок подле нее. Так и я, промелькнула мысль, засыхаю или уже… Пятьдесят семь. Можно обманывать кого угодно, но измученное больное сердце, давно уставшее и желающее на покой, не обманешь. Как и смертельно измотанное тело, отзывающееся болью на каждый четвертый шаг.

Алексей проковылял в угол, где висело тусклое, засиженное мухами зеркало, и с отвращением взглянул на свое отражение: всклокоченная седая с желтизной борода, местами сливающаяся с такой же желтоватой кожей лица, мясистый с лиловыми прожилками нос, пегие, падающие на лоб космы и местами на них запекшаяся кровь, синева и припухлость на лбу – увы, это не радовало. Но пора. Как мог, он прихорошился и пригладился, почерпнув ладонью воды из стоящего тут же ведра. Через пару минут, завершив свой нехитрый туалет, он покинул дом, не утруждаясь запирать дверь. Да и что, кроме ведра и пустого стакана, могли у него утащить? Разве что разбитый параличом диван и нетрезво шатающийся из стороны в сторону старый табурет.

* * *

Около «Универсама» он выпил кружку теплого пива и тогда немного полегчало. Его угостили два паренька, которым он представился летчиком-фронтовиком, полковником в отставке. Сначала они лишь искоса глядели на него и, казалось, не слушали, но когда он натурально пустил слезу и прошелся матюжком по мэрии и депутатскому корпусу, они снизошли и пододвинули одну полулитровую емкость. Больше надоедать он не стал, а, быстро выпив, отправился искать злополучного Витьку Хребта. На ступеньках у входа в магазин – обычном его месте – Витьки не было. Зато прогуливался наряд городовых. Алексей застонал, наклонив голову, сжал рукой затылок и юркнул в магазин. Он брел мимо наполненных прилавков, которые не для него и не для Витьки, и пытался вспомнить, сколько действительно ему было во время войны? Ну да, в сорок пятом, аккурат в мае, сразу после победы, исполнилось три года. Рановато для авиации! Но пареньки, вестимо, двоечники: разве хорошисты или отличники пьют с утра такое дрянное пиво? Для солидных же людей у него всегда найдется более серьезная история.

Ага, вот, похоже, его клиент. У рыбного прилавка стоял полноватый гражданин церковного вида, с бородой и затянутыми на затылке в хвост волосами. Он расплачивался, отделяя купюры от тоненькой пачки.

– Простите, Христа ради, – осторожно подступился Алексей, – мне в Печеры к отцу Адриану срочно надо. Не могли бы дать на дорогу? Всего десять рублей.

Полноватый тут же дал десятку и попросил помолиться у Печерских преподобных за раба Божия Сергия. Алексей благодарно кивал, комкая купюру в кулаке. Отойдя, он перекрестился и сказал про себя: «Помяни, Господи, раба Твоего Сергия, даруй ему здоровья и благополучия». Он всегда так просил за даятелей: и труд невелик, и совесть не так тревожит. А на счет Печер… Ну что ж, когда-то может быть и будет там, тогда непременно помянет. Пока же и так сойдет. Ему казалось, что Бог его всегда и непременно слышит во всяком месте. Когда укоряла совесть и скребло на сердце, он просил простыми словами: «Прости меня, Господи, Ты знаешь, я не со зла, а по немощи. У них много, с них не убудет, а у меня ничего нет. А за ложь прости… За правду-то они и не дадут ничего…». Так он просил. В отличие от многих своих знакомых, он считал себя верующим, иногда бывал и на службах в храме, правда, не совсем это у него получалось…

Алексей вышел на улицу, по-прежнему сжимая десятку в кулаке. Но что-то было не так, что-то ворочалось внутри, рождая чувство дискомфорта. Хотя, что кривить душой, знал он, конечно, что это за червь неугомонный кусает его за уголки сознания, но хитрил… Тем более, кто-то притаившийся прямо за лобной костью явственно произнес: «Совесть надо иметь, Петрович, стыдно!..» – «Да ладно! – рассердился он сам на себя. – Что такого и сделал-то?» Но десятку надо было срочно употребить. Факт. А то, еще чего, нищему какому отдашь, например Витьке Хребту? Вот ведь дела! Алексей вздохнул и в ближайшем киоске купил бутылку настойки, присовокупив к испрошенной мятой купюре несколько своих рублей. Показалось ему, что из-за стекла глянул на него с укоризной давешний бородатый благодетель и даже пальцем погрозил. Похолодев, пригляделся: фу-ты, обманулся, вовсе не тот там сидел, а какая-то расфуфыренная незнакомая бабуля. Алексей с досадой махнул рукой: нет, сегодня его голова явно фортелит, надо срочно лечиться.

Он заспешил мимо вытянутого в длинный ряд мини-рынка, пугающего проходящих дешевыми полусинтетическими колбасами, гуманитарной тушенкой и отечественными крупами по среднеевропейским ценам. Плыли мимо одноликие фруктовые прилавки с парящими над ними улыбчивыми кавказскими лицами, будто нарочно налепленными кем-то прямо на воздух, но кое-где уголки этих афиш отгибались, обнажая клинки кинжалов и ржавые кандальные цепи. Окрестные старушки испуганно притулились в самых невыгодных местах, готовые, чуть что, побросать свои скромные кучки огурчиков и пучки зелени и дунуть прямиком в свои деревни. А по другую сторону балагурила местная люмпенская братия, торгующая ржавыми болтами, разномастным инструментом и прочим хламом, бывшим в многократном употреблении. Алексея тут знали и пытались остановить, но он не сбавлял шага. Тем более голос за лобной костью нудно твердил: «Доиграешься ты сегодня, Петрович!»

– Эй, мужчина! Мужчина! – развязно кричала молодая, но изрядно потасканная лотерейщица, с темным от безпрерывных кутежей лицом. – Потяните номерок, эй, вам говорю!

Это, конечно, не Алексею, хотя он несколько и замедлил шаг— какой он для нее мужчина? – это толстому в дорогом адидасовском костюме. Но тот сам не промах, тут же отбрил:

– Сама тяни, лахудра.

Но нашелся некий простак, потянул…

– Вы выиграли телевизор, – заученно выдала лахудра-лотерейщица, не взглянув даже на кусок картона в руке гражданина, – поставьте на кон еще сто рублей…

Дальнейшее Алексей знал наверняка. Он опять заспешил, краем глаза заметив, как нависают над доверчивым гражданином сумеречные фигуры подельников лотерейщицы.

А вот впереди замаячил знакомый силуэт: необыкновенно высокий, чудовищной худобы, сутулый и согнутый знаком вопроса Витька Хребет – тут не спутаешь. Алексей догнал приятеля и ухватил под руку:

– Документы! – пошутил, изменив голос до глухого хрипа.

– А? – вздрогнул тот и дернулся всем телом, но, обернувшись, в сердцах ругнулся: – Да чтоб тебя…

– Не ждал, друг ситный? – рассмеялся Алексей, довольный эффектом. – Колись быстро, чего меня вчера менты приголубили. Ты что ли попросил?

– Да нет, – смутился Хребет, – не просил я. Они наехали, намекали, что надо платить за место. Я им, что, мол, уплачено вперед. Они, мол, кому? Крыше. Какой? Я и говорю, что, мол, крутой, круче нет, сейчас вас тут быстро накроют и уложат рядком, и погоны не помогут. А тут ты, в аккурат, мол, здорово братаны, вот, мол, и я. Соображай, за кого они тебя, не разглядев, приняли? Но тебе одного удара и хватило. Они же поняли ошибку, плюнули и ушли. А я тебя до дома дотащил. Что, не помнишь?

– Нет, – почесал затылок Алексей, – ну, раз так, пойдем лечиться.

– Это дело, – оживился Хребет.

Они обогнули «Универсам» и во дворе расположились на скамейке. Бутылки, правда, хватило ненадолго и вскоре, они уже присоединились к небольшой кампании для дальнейшего времяпрепровождения. Хребет тут же безцеремонно втиснулся между их общим знакомым Санькой Ершом и каким-то пришлым бомжом, а Алексей скромно остался стоять рядом, ожидая пока заметят и нальют. Но мужики за разговором не спешили.

– Вот генерал-губернатор бы порядок быстро навел, будь президентом. Все же боевой офицер, – рассуждал Петр Петрович, местный дворовый пенсионер, – кого надо бы под суд и к стенке, а кого метлой поганой из страны. А то все разворовали, ироды…

– Да ну тебя с твоим генералом – это та еще птица! Продался он давно американцам или чеченам. Был, наверное, когда-то боевым генералом, но и для него нашлась цена, – Ерш презрительно сплюнул сквозь зубы. – Вспомни Чечню? Сдал он наших ребят, прямо в рабство сдал, и не зря, видно, старался, не за так душу свою продал – выторговал чин губернатора.

– Да брось, он же победил на выборах, – авторитетно встрял малознакомый бомжеватый мужик, даром что синюшного вида.

Но Ерш свое дело знал туго.

– Сиди ровно, – отбрил он синюшного, – мне бы дали сотню миллионов зеленых, я бы тоже победил. Это как гипноз, тут целая наука промывания мозгов. Если тебе, Хребет, будут, к примеру, отовсюду твердить, что ты торшер, зуб даю, через неделю два пальца сунешь в розетку. Народ облапошить нынче не вопрос, были бы спонсоры.

Хребет что-то недовольно пробубнил, мол, сам такой, и быть бы ссоре. Но тут вдруг разговор пресекся по, как говорится, объективным причинам.

– Здорово, мужики! – прервал политбеседу чей-то хриплый бас.

Мужики приумолкли и потупили глаза, а подошедший в упор их рассматривал, чуть растянув толстые губы в нагловатой ухмылке. Это была известная здесь фигура, некто по кличке Угрюмый, мытарь, собирающий дань с побирающихся бомжей и торгующих всяким хламом люмпенов. Бандитская группировка, в которую он входил, «опекала» территорию «Универсама» с прилегающим к нему мини-рынком. Имел Угрюмый вполне характерную для выбранного рода занятий внешность: широкий, надутый, с толстой шеей и бычьим затылком. Маленькие, широко расставленные глаза всегда смотрели недобро, застыла в них какая-то глубинная звериная тоска. Возможно, эволюция в нем однажды повернула вспять и двигалась себе обратным ходом, внешне пока незаметно, но внутренне вполне определенно меняя структуру его личности: кое-что стирая, кое-что вытаскивая из подсознательных глубин и прописывая в те места коры полушарий, где зарождались поведенческие мотивы....

Лет тридцать назад людей с таким выражением глаз надолго запирали в психушку, но теперь все переменилось: сегодня там просто не хватило бы места, да и сам медперсонал иногда так нездешне поглядывал по сторонам… Алексей не так давно бывал среди тамошних белых халатов и испытал все на своей шкуре. Богданово ему часто снилось, а наутро болела внутренность, безнадежно испорченная дрянными и, мало того, безполезными лекарствами. А, может быть, ему там и самое место – в Богданово-то?.. Ну а лет тридцать назад… Алексей тогда был значительно моложе – этак лет на тридцать? Людские лица тогда действительно были другие. Может быть, нынешнее – это следствие быстротекущей генной мутации после Чернобыля? Кто его знает? Будто кто-то взмахнул палочкой, и открылись запертые доселе двери, а оттуда повалили реликтовые гоминиды со свиными рылами, а один из них – Угрюмый… Тут Алексея сильно встряхнули, и он был вынужден вернуться в действительность.

– Ну ты, и тебя это касается! – тряс его за ворот Угрюмый. – Забыли кто и сколько кому должен? Всех будем колбасить, своих не узнаете…

Оказывается, это была обыкновенная разборка – кое-кто задолжал своей крыше – а Алексею досталось оттого, что не вовремя задремал, проявив неуважение. Не отошла еще все-таки голова!

– А что менты наезжают? – робко спросил Хребет. – Ведь уговор был: платим вам, и нас не трогают?

– Разберемся! – отрезал Угрюмый. – От вас одно требуется: вовремя отстегивать сколько надо. И все! Вот ты, – тряхнул он еще раз Алексея, – давно тут ошиваешься, бабки стрижешь и не платишь. Так правильные пацаны не делают. Так, мужики?

Все молчали и Алексей тоже. Да и какой же он в пятьдесят семь пацан против его двадцати двух-двадцати трех?

– Чего молчишь? – вскипел Угрюмый и с силой рванул Алексея за ворот рубахи. Ткань треснула и разорвалась, полетел и сам Алексей – сначала навстречу Угрюмому, а потом на землю, лицом вниз, выставив перед собой руки.

Все бы ничего, но ухватистая лапа Угрюмого вместе с рубашечным лоскутом сорвала с его шеи бечеву с нательным крестом. Его Алексей не снимал никогда, даже когда мылся в бане – так привык с детства. Лишившись креста, он сразу это почувствовал, ощутив себя голым и беззащитным, быстро поднялся на ноги и протянул руку:

– Отдай!

– Что? – не понял Угрюмый. Он не заметил, что держит в руке нечто ему не принадлежащее, да и ненужное, но, поглядев, увидел и ухмыльнулся: – Ах, это? На…

Он бросил крест на землю и втер каблуком его в самую грязь.

– Забери свою железку! – осклабился он и заржал…

Не следовало бы ему так делать, лучше бы воздержаться, но не дорос он до уровня бродяг из своего же рода-племени, хорошо знающих о границах, за которые лучше не переступать: себе дороже…

– Ну, ладно, – Угрюмый удовлетворился результатом разборки, хлопнул себя по карману, в который перекочевали деньги и от Хребта, и от прочих мужиков и, ухмыльнувшись на прощание, удалился. И, слава Богу! Все вздохнули, но день был безнадежно испорчен: и деньги отдали (лишь бы отстал), и плевки его долго еще будут сохнуть на ранимой коже чуткого мужского самолюбия. Хотя какое у мужичка нынче самолюбие?

Алексей выковырял свой крест, отчистил и кое-как приладил на шею. Что-то там внутри него происходило, что-то неладное, вызывавшее судороги на лице, дерганье губ и невнятное бормотанье. Ко всему, опять разболелась голова. Только зря он сердился, зря выдумывал своему обидчику всяческие наказания. В некий, неведомый никому миг были даны все необходимые санкции, а вместе с этим включены особые, дающие последний отсчет, часы…

* * *

Но успокоился Алексей не скоро и ненадолго. Сначала с Витькой Хребтом они переместились в район «Маяка» и там что-то соображали. Потом Витьку унесло куда-то на хмельных парусах, и оставшийся в одиночестве Алексей некоторое время бродил у стен старой швейной фабрики, выветривая дурманные пары псковалковского продукта. Очухался вдруг голос за лобной костью и с ехидцей укорил: «Говорил ведь, доиграешься, Петрович! Доигрался…» Алексей проигнорировал, но забытая обида проснулась и завертелась-застучалась в подчерепных лабиринтах, пытаясь вырваться наружу. Алексей зашагал прямо по проспекту в сторону Кремля. Он уже решил, куда пойдет, хотя и многократно зарекался делать это по нетрезвости. На Петровской он повернул налево и вскоре вышел к городскому кладбищу номер два.

Это было старое кладбище. Здесь сохранились погребения шестнадцатого века, но наверняка были и более древние – Бог весть, сколько их напластовалось одно на другое за тысячелетие существования города. Нынешний храм выстроили в середине шестнадцатого века. Был он одноглавый, на столпах и упрощенных сводах, с двумя более поздними приделами и большим притвором. В обширное подцерковье вместился бы запас провианта для жителей целого квартала, и неизвестно, что там, под этими таинственными подвальными сводами, хранилось сейчас. Юго-западнее храма, укрытая великанами деревьями, притаилась небольшая старинная надгробная часовня, с крытой оцинкованным железом шатровой крышей и маленькой медной луковкой вверху под венчающим все крестом. С трех сторон, где раньше находились окна, была она наглухо замурована и оштукатурена, а с западной стороны через низкий входной проем, лишенный двери, открывался вход в крохотное квадратное помещение с утрамбованным земляным полом. Свое предназначение – быть малой безалтарной церковью и служить местом молитвы об усопших – она давно не выполняла, а служила укрытием от дождя или даже местом ночлега для бездомных; ну и конечно являлась еще памятником архитектуры местного значения.

Через святые врата по мощеной дорожке Алексей дошел до церковных дверей и тут замедлил. Опять будут гнать! Ну и пусть. Все равно пойду! Он решительно ухватился за дверную ручку и потянул на себя. В притворе за свечным ящиком дремала Семеновна, но, почувствовав его приближение, встрепенулась и закричала:

– Опять пришел, охламон. Опять хулиганить будешь! Уходи!

– Да не буду я, Семеновна. Плохо мне, беда у меня, – Алексей, стараясь произвести впечатление полнейшей трезвости, говорил медленно, растягивая слова.

Но не прошло. Семеновна была в курсе всех его хитростей и укорила, хотя уже и спокойней:

– Опять нализался, Ляксей, нет чтобы как все – тверезым придти. Горе с тобой, нет, не пущу.

Но Алексей почувствовал уже в голосе Семеновны слабину, успокаивающе махнул рукой, мол, ладно тебе, и вошел в храм.

Жар от множества свечей, запах ладана тут же обрушились на него и придавили к стене. Алексей задышал быстро и тяжело. Служилось всенощное бдение и священник на вечернем входе кадил храм. Наверху, на хорах пели «Свете тихий»[1 - Тихим светом именуется в этом песнопении Господь наш Иисус Христос, Который по Божеству есть присносущный Свет, ибо Он есть вечное сияние Бога Отца и Образ ипостаси (существа) Его. Ради любви к людям, ради нашего спасения Он принял образ человека и соделался доступным для всех, чтобы, видев Сына, видели Самого Отца… Некогда Александр Сергеевич Пушкин пытался перевести слова этой молитвы с церковнославянского на поэтический русский, но очень скоро с досадой признал безуспешность таких попыток. И для его гения это явилось невозможным: сделать лучше, поэтичнее, возвышеннее, чем есть…]:

– Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний… – выводили клиросные певчие ангельскими голосами.

– Господь воцарися, в лепоту облечеся, – возгласил священник прокимен.

Алексею стало совсем тяжко. Хмель с новой силой ударил в голову. Опять его одолевали странные желания и чувства; хотелось зачем-то вмешаться в ход службы. Он изо всех сил сдерживал себя, но это было сильнее. И вдруг на весь храм раздался его голос:

– Святой отец! Святой отец! Скажите мне…

– Тише! Замолчите! Не мешайте батюшке! – зашипели на него со всех сторон. – Уходите!

Его пытались вытолкнуть из храма, но он вырвался и опять закричал:

– Батюшка! Святой отец! Где правда? Почему жить нет мочи? Объясните! Почему рвет меня на части? Куда идти, куда деваться?

Священник обернулся и в сердцах махнул на него рукой, мол, уходи. Но Алексей продолжал кричать свое, пока, наконец, собравшиеся с силами старушки не вытолкали его взашей из храма.

Не пускайте его больше! – донеслось вслед распоряжение священника, и за ним с шумом захлопнулись церковные двери.

– Мафия, везде мафия, – пьяно бормотал Алексей и брел куда-то в самую кладбищенскую глушь.

Он протискивал свое худое тело сквозь узкие проходы меж могильных оград, перешагивал и переползал на четвереньках через кучи мусора, возраставшие здесь в глухомани погоста невесть сколько лет и оказался наконец у какого-то разрушенного склепа, перед зияющим в земле провалом. Неожиданно его кто-то окликнул:

– Эй, дед, подь сюда!

Он обернулся, готовый чуть что дать стрекача, но увидел совсем рядом вполне мирного молодого толстяка, сидевшего на скамеечке широко расставив ноги. Был тот вполне приличного вида: в костюме и при галстуке, с массивным золотым перстнем на правой руке. Бандит? – засомневался Алексей, но тут же успокоился: нет, скорее, этот самый, новый русский – и лицо без жесткого каркаса, словно мякиной набитое, и взгляд не тот. Был к тому же он до неприличия нетрезв, куда более самого Алексея.

– Ты это, дед, – промямлил он не вполне послушным языком, – конкретно выпить хочешь?

– Ну, да, – не замедлил с ответом Алексей.

– С горла будешь? – протянул толстяк наполовину опорожненную бутылку дорогого коньяка. – Не боись, всяко разно, это не заразно.

– А мне один хрен, – махнул рукой Алексей и тут же приложился на три больших глотка.

– Ты того, пореже! – забезпокоился толстяк и отобрал бутылку, потом пояснил: – Сегодня, дед, отдыхаю культурно. Денег заработал, теперь можно. Бабы надоели до смерти… Любишь баб, дед?

– Поздно мне, отлюбил свое, – отмахнулся Алексей, – не до жиру, быть бы живу.

– Сочувствую тебе, бедолага. А я так до ста лет буду любить, здоровья хватит, да и денег наколочу: хватка у меня медвежья. Хошь, дед, пойдем в кабак?

– Да нет, ни к чему это. Я вот в храм ходил сейчас на службу, – зачем-то похвастал Алексей.

– Ты чего, этот самый, повернутый? – удивился толстяк и покрутил пальцем у виска. – На кой тебе ляд? Ты что, в школе не учился? Доказано ведь, что нет никого на небе, только эта, как ее, безвоздушная пространства.

– Кем доказано? – выразил сомнение Алексей.

– Да этими, учеными, врачами, учителями, – толстяк хлебнул из бутылки, – ну и космонавтами.