скачать книгу бесплатно
– Любит? – Аня и Повилика договорили за нее хором. Недоверчиво переглянулись. Поморщились, будто произнесенное слово коробило неприличием.
Диана пожала плечами:
– У меня чувство, будто он любит, и любовь эта мучает его, тяготит, заставляет страдать.
– Любовь всегда заставляет страдать! Ты забыла? – фыркнула Аня.
– И напомню, что в последний раз, когда ты мечтала о любви, ты легла в могилу, – напомнила Повилика, состроив высокомерную и мстительную физиономию. Девушки засмеялись, догадавшись, кого она изобразила.
Повилика никогда не была жестокой. Не напоминала подругам в циничной манере о том, что у них на кону и каким правилам они все подчиняются. Ей казалось, это делает ее более живой и человечной. Но взгляд Дианы ей не нравился. Испуганный, ускользающий. Девушка желала сбежать и спрятаться. Повилика даже не могла сформулировать то, что уловила, что ее обеспокоило в Диане, но в воздухе витало предчувствие опасности.
– Ты знаешь цену! Готова заплатить? – продолжила Аня. Вот уж кто всегда расставляет все точки по своим местам. Надавит и уточнит ответ.
К их разговору прислушивались. Исподтишка, делая вид, что заняты своими делами, но очень внимательно прислушивались. Всегда относились настороженно. Другие девочки чувствовали, что их связывает не просто дружба, а и какой-то секрет. А что может привлекать больше, чем чужая тайна? Даже если она совсем тебя ни касается?
В каком бы клубе они не танцевали, на какое бы соревнование не подавали заявку, вокруг них всегда устанавливалась напряженная подозрительная атмосфера. Стена, отгораживающая от всех остальных, и вместе с тем, порождающая болезненный интерес, притягивающий к ним. Неконтролируемое желание знать, почему танцуют легко и улыбаясь, почему пот не заляпывает одежду и не смывает грим, а лишь увлажняет кожу придавая чувственности и яркости. Почему мужчины завороженно не сводят взгляды и, теряя волю, исполняют любые желания. Почему во взгляде спокойствие и улыбка и такое редкое для стрип-бара достоинство. Будто они вместе со всеми валяются в грязи, но не пачкаются. Поднимаются чистенькие и румяные, как после душа, и легкой походкой отправляются по своим секретным делам.
Иногда эта зависть вызывала приступы агрессии. Но в последний миг истерия затухала, ознобом сотрясая плечи. Руки с когтями, уже готовые вцепиться в противницу опускались, и смущенная соперница убегала, что называется, поджав хвост, в недоумении, что же такое на нее нашло.
Впрочем, чаще всего враждебность ограничивалась словесной перепалкой. Девочки привыкли. Почти не замечали. Держались обособленно, яростно храня свою тайну.
В дверях уже пару минут стоял арт-директор. Ане пора на сцену. Но подруги не сводили взгляда друг с друга, не замечая его.
– Нет, конечно, – закатила глаза Диана, к ней вернулся ее спокойный, слегка высокомерный вид. – Зря обо мне беспокоитесь. Я все держу под контролем. И все равно его жалко. Он искренний и такой… робкий. Подожду еще немного…
Диана радостно засмеялась, подруги поддержали ее улыбкой.
– Ну чего замерли? Вы разговаривать сюда пришли? – арт-директор Лёнечка, суетливый коротышка с лицом, изъеденным акне, ворвался в их круг и верещал, будто гей в женской бане. – Твой выход. Тащи свою задницу на сцену!
Аня взлохматила ему прилизанные гелем волосы и выбежала. Лёнечка последовал за ней с жутко довольной физиономией, прилизывая свои волосенки обратно.
– Девочка-припевочка, – прошипела Лейла вслед.
– Теперь руки в липком дерьме, обязательно гробанется с шеста, – вторила ей Надя, надевая зеленый парик. Конечно, она предварительно убедилась, что арт-директор вышел. – Лишь бы не блеванула от того, что до этой жабы дотронулась.
– Такие не падают, – зло прошипела Лейла. – И ты же не ублевалась, когда под ним ноги раздвигала, чтобы сюда попасть. Или зад подставляла?
– А ты, можно подумать… – взвилась Надя, но закончить не успела, вернулся Ленчик.
– Лейла, если ты не придешь в форму, то со следующего месяца ищи новый клуб. Контракт продолжен не будет. У нас работают только идеальные тела.
– Я худею! – Лейла возмущенно заверещала, состроила наивную физиономию маленькой девочки. Но на Лёнчика подобные фокусы не производили никакого эффекта. Он, не отрываясь, что-то проверял в своем планшете.
– Лейла, мне пофиг, я все сказал. Мне нужен факт, не процесс, – Лёнечка поднял на нее брезгливый взгляд. – Не жри пирожные, если ты от них толстеешь, вчера ты чуть с аллегры не слетела! Простейший элемент для тебя, просто жопа стала нереально толстой. У тебя вся морда в прыщах. Мы брали на работу фарфоровую белую куколку, а у тебя красные пятна от солнца по всему телу.
Возражений про фототип и усилия, прилагаемые девушкой для возвращения в форму, он не слушал, переключился на Повилику.
– Где твоя подружка? Вчера она не пришла, сегодня опять нет. Ее смена через полчаса. Вряд ли она появится в костюме и макияже, – он бросил взгляд на пустующее гримерное место и свободное зеркало. – За ней закреплена восьмая сцена. Три выхода.
Повилика не сразу сообразила, о ком он говорит. Все, кого хотя бы приблизительно можно назвать ее подружками, были на месте.
– Точно, Вики нет, – Диана тоже оглядела пустующее место. Светильники горели, но девочки всегда включают все столики, чтобы в комнате стало хоть немного светлее. Диана уже искала номер девушки в мобильнике.
Повилика улыбнулась Лёнчику, беспечно и лучезарно, насколько смогла. Вика, собственно, не была ей подругой, но в клуб ее привела она по просьбе Ольги. Сразу знала, что Вика особа легкомысленная, ветреная, наверняка необязательная, но, во-первых, не могла отказать Ольге, во-вторых, этими качествами славятся все танцовщицы. Да и вообще, Лёнчик не слепой, у Вики на лбу все написано. Легкость и обаяние девочки мгновенно очаровали арт-директора, Повилике даже казалось, что Лёнчик немного влюблен в красавицу.
– У меня еще один выход, – успокоила она арт-директора, – Потом я ее заменю. Мало ли что у молодой красивой девушки может случиться? Может быть, влюбилась без памяти и упала в пучину страсти, может, еще что-то… – Повилика вальяжно облокотилась на плечо мужчины, сильно присев на одну ногу, чтобы суетливый коротышка не чувствовал себя ущербным рядом с ней. Женщины, Лёнечку вниманием не баловали, и он обожал, когда девочки до него дотрагиваются. Повилика погладила его по руке.
Лёнечка вышел.
– Она не берет трубку, – сообщила Диана. – Я могу выйти на сцену один раз.
– Езжай, – отмахнулась Повилика. – Ты же говорила, что у тебя свидание. Сама оттанцую.
– Учись, Лейла, – высокомерно и нарочито громко начала Надя, – потрись о нашего жабрика сиськами и сразу получишь, что захочешь. Станешь в его глазах красавицей и продолжишь жрать пирожные и засыпать по пьяни на пляже.
– Вы когда-нибудь отравитесь собственным ядом, – хмыкнула Диана.
– Уж лучше я клуб поменяю, чем до жабрика дотронусь, еще прыщами облепит.
Засмеялись все. Надя хохотала нарочито громко.
– Видимо, не только дотронулась, иначе откуда у тебя вылезли прыщи на жопе?
Лейла вспыхнула, потом побледнела. Она промолчала, лишь злобно сжала губы в узкую полоску.
Лейла тоже собиралась уходить и, смыв весь макияж, превратилась в обычную женщину. Ничего интересного в ее внешности не нашлось. Глаза с восточным разрезом слишком узкие и маленькие без размашистых стрелок. Кожа тусклая и неровная. Нос слишком большой даже для пухлого нерельефного лица. Она натянула короткие джинсовые шорты и крепдешиновую кофточку прозрачную, сквозь которую просвечивал бюстгальтер.
– Последняя попытка привлечь мужчину, – без сочувствия подумала Повилика. Она уже не припоминала, у какого стилиста она это прочитала, но правило врезалось в память и потом многократно нашло подтверждение в жизни. Прозрачные черные кофточки, демонстрирующие нижнее белье, носят женщины, от которых попахивает отчаянием и безнадежностью устроить свою личную жизнь.
Не в рамках клуба Повилика Лейлу встречала дважды. Однажды в ночном клубе на Хэллоуине в обтягивающих штанах и на шпильках, изображающей ведьму и размахивающей тросточкой с кисточкой на конце, намекающей на соответствующие утехи в постели. Они с подругой самозабвенно изображали оргию, призывно поглядывая на окружающих мужчин. Степень алкогольного опьянения не позволила Лейле узнать Повилику. Второй раз просто на улице – Повилика выходила из магазинчика, Лейла сидела на скамейке с почти подростками, одним из которых являлась ее дочь. Развязно курила и плевалась, пытаясь сойти за «свою» в слишком молодой для нее компании. Повилика помахала ей издалека, похожий жест получила в ответ.
– Ленка марафон онлайн затеяла? Слышала? – хихикнула Диана. Она яростно водила толстой кистью по лицу, придавая щекам почти ярмарочный румянец. – Раскрепощение и психология эротического танца.
– Ой, хорошо, что хоть чем-то занялась. Она из всех клубов ушла. Почти не танцует. – Повилика отвела взгляд в сторону. Появилось острое желание сбежать из этого плохо освещенного подземелья. Захотелось потанцевать где-то на просторе, почувствовать под ногами песок или мелкую гальку, запах моря. Она даже взглянула на дверь, будто прикидывая, потянет ли прорыв мимо пузатого охранника. Тот охранял вход в гримерку в основном, чтобы не пускать посторонних, не оплативших волшебное зрелище. Девочки проходили туда-сюда беспрепятственно, их перемещения никто не контролировал. Повилика пожалела, что вызвалась заменить Вику.
– Ну да, она же не хочет работать в клубе. И последний ее, Володя, кажется, запал мужик крепко. Он денег ей оставил уйму… – Диана окинула себя взглядом в зеркале и довольно улыбнулась.
– Да, она от жены его увела с тремя детьми, – Повилика ленилась вспоминать подробности этой истории. Она перебирала костюмы на вешалке. Наверное, вот этот синий, искрящийся с шифоновым шлейфом.
– Что там уводить? Он третий раз женат и третий раз на любовнице, – Диана говорила без эмоций. Сухо, будто на автомате, по всей видимости, мысли ее витали не здесь. – Это не увела, это позаимствовала переходящий приз. Увести там можно только капитал.
– Его она и увела. Причем не от жен и любовниц, а от маман, – Повилика переоделась, не заходя за ширму. Она не видела в ней смысла. Они на сцену выходят полуобнаженные, на репетиции танцуют в топе и шортиках, больше напоминающих трусики. Зачем ей ширма?
– Главное, Ленке досталась весьма, весьма кругленькая сумма. Ленке надолго хватит.
– Ленке надолго никаких денег не хватит, – улыбнулась Повилика. Они все тратили деньги, не считая, но большей транжирки, чем Ленка, она не встречала.
– Слушай, – Диана уже взяла свою сумочку и развернулась к подруге, опершись одной ногой на кресло. – Мужик легко отделался. Он же жив остался. Считай, откупился.
– Пока овощ, в реабилитационной клинике лежит. Сразу все жены и любовницы испарились, – Повилика поглядывала на дверь, ожидая команды Лёнчика. Он руководил всеми шестью сценами, включая главную, плюс двумя площадками на балконах. Все это хозяйство являлось одним представлением. Девочки танцевали не по очереди, а по его сложному и прекрасному художественному замыслу. Согласно ему же, выстраивалось освещение, подбиралась музыка. На репетициях он превращался в сущего тирана, заставляя репетировать до изнеможения и тошноты.
– Бябяшки! – орал он на них словно на маленьких детей в садике. И хуже этого детского обзывательства не было ничего, потому что означало оно, что он недоволен, и сейчас будет еще один прогон, и еще один, и так до полного его удовлетворения.
И сколько бы девочки не жаловались и не ворчали, что готовы удовлетворить его любым другим способом, танцевали столько, сколько, его величество арт-директор повелевал.
– Все равно легко отделался. Кобель. Самый настоящий. Ленка – молодец… А мужик, может, научится чему, если оклемается. – Диана подошла чмокнуть Повилику в щечку. – Ты же не дуешься, что я ухожу. Ну, не помогаю заменить Вику?
Повилика улыбнулась и помотала головой:
– Я же сама вызвалась.
У входа Диана обернулась и снова приблизилась вплотную к подруге. Она зашептала прямо в ухо:
– Вот как она это делает? Как оставляет их в живых. Останавливает поток за долю секунды до конца?
– Опыт, – пожала плечами Повилика. Она видела, как девочки в гримерке напряглись, стараясь расслышать их разговор.
– Я старше нее, – закатила глаза Диана. – Получается, опытнее. Но так не могу.
У Повилики было предположение о том, что происходит. Скорее всего, Ленка не была вовлечена в процесс. Просто обращалась к энергии, как к деньгам в кошельке, как к еде на тарелке, забирала крупные купюры и оставляла мелочевку. Выбирала самое вкусное и пренебрегала остальным. На рассаду, как говорила ее бабушка, как часто произносила сама Ленка. А еще Повилика подозревала то, о чем никогда не скажет вслух. Произнести подобное означало перевернуть весь смысл их жизни, опровергнуть само существование. Она даже думала об этом с оглядкой. Но, по всей видимости, месть для Ленки перестала существовать. Призрак мести перестал жаждать этой самой мести. Признать немыслимо. Вслух не произнести. Лучше не думать.
Она точно знала, Ленка не единственная так могла. Но практически единственная, кто мог найти предлог, чтобы не дать повода Виринее потребовать исполнения своего предназначения. Могла выставить свой пацифизм, как месть. Виринея недовольно опускала ресницы, дергала подбородком, но терпела. Взносы Ленкиных ухажеров на студию составляли безумные суммы.
– Ты знаешь? Я вижу, знаешь! – Диана не унималась, пристально вглядывалась в глаза Повилики, уперлась лбом в лоб и вертела головой, словно пыталась ее забодать. – Ты мне скажешь? Скажешь?
Повилика рассмеялась и кивнула.
– Не здесь же.
Она рассчитывала, что Диана забудет этот разговор. У нее новое увлечение, требующее много усилий. Роман с братом бывшего возлюбленного. Возлюбленный скоропостижно покинул этот мир, и Диане приходилось не только пылать страстью к новому поклоннику, но и одновременно печалиться об уходе предыдущего. Девушка ходила по тонкой грани, внушая любовь и одновременно развевая подозрение о меркантильности своей увлеченности. Кажется, именно это ее возбуждало и одновременно заставляло ярче пылать.
Диана многозначительно задержала на Повилике взгляд и упорхнула. Повилика пошла на сцену. У каждой из них, даже у них, были свои неврозы. Поговаривали, что есть барышня, которая спит в гробу. Вот что это? Желание всегда помнить кто она? Зачем она здесь? Заземление?
Зазвучали первые звуки ее песни, Повилика шагнула в золотое марево. Лавандовая молния шариком, спутанной в комок, ниткой собралась в сердце, сейчас она ударит, пронизывая ее тело и шест.
Повилика давно стерла эту грань. Линию между танцами за деньги и для удовольствия, между сценой стрип-бара, соревнованиями и танцполом ночного клуба. Для нее не существовало стыда, высокомерия или страха. За свою гордость и честь она и вовсе не беспокоилась. Редкому мужчине суждено причинить ей боль или навредить. Когда танцевала, она забывала про роль, которую отводили ей те или иные стены. Зачем это? Она может позволить себе танцевать в удовольствие. Для себя. Быть собой. Такой, как она себя видит.
На сцене соревнования она не чувствовала, что ее судят. Она даже не помнила, что в конце бывают оценки, медали и грамоты. Оценивающие взгляды жюри едва мерцали для нее из мрака зала. Восторженные взгляды зрителей сияли чуть ярче, особенно мужские. Дополнительная светомузыка. Искры энергии, которыми она пренебрегала. Повилика танцевала, меняя пилоны или на одном. Статика и динамика. Чистый, абсолютный кайф движения.
На танцполе она вообще двигалась в коконе хаоса, сворачивая его из всего, что вокруг. Взгляды кружились хороводом, вплетаясь в мрак клуба, в нити света, в энергию музыки. Она не боялась завистливых, ядовито оценивающих женщин, не смущалась откровенной мужской похоти. Она извивалась в путанице чужих чувств, ощущая только себя, свою пластику, изгибы тела, радость и свободу движения.
В стрип-баре Повилика не чувствовала себя товаром, выставленным на витрину. Не ощущала висящего на ней ценника. Не окидывала зал деловым взглядом, прикидывая вечернюю выручку. Она вообще взимала плату другой монетой. Двигаясь под музыку, она ощущала натяжение и вибрацию собственных мышц, россыпь волос по спине, лавандовую молнию электричества по телу от каблука до сердца и по руке к шесту. Конечно, Повилика видела жадные алчущие мужские взгляды, чувствовала их жар, впитывала кожей желание. От этого под внутри растекалась сила. Эйфория и легкость наполняли тело, позволяя скользить, не касаясь пола. Чистый, абсолютный кайф танца.
Повилика не охотница и не жертва. Она танцовщица. Она вилиса. Призрак идеального движения, который сам по себе магия.
Глава 7
В изысканный и пафосный бар «Сток» ехать уже никто не собирался. Они сидели в ближайшем кабаке, похожем не то на средневековый трактир, не то на музей при металлоприёмнике. По всей видимости, владелец так представлял себе стиль лаунж. Деревянные столы, со старательно выбитыми щелями и покрытые темным лаком. Такие же стулья и барная стойка. На потолочных балках расположились древние железные утюги, печатные машинки, серпы и топоры. Оставалось надеяться, что антураж закреплен и не рухнут на голову. Среди бутылок современного, разного по цене алкоголя, стояли запыленные антуражные бутылки якобы с ромом и глиняные крынки. Стены украшали шкуры, головы и древнее колюще-режущее оружие.
Лекс сосредоточенно пытался принять данность. Ему казалось, если он напряжет в организме какую-то мышцу, некий нерв, то надрыв погасит накрывающие его чувства, у него получится смириться, перестать захлебываться от паники и боли, которые он никак не мог выпустить наружу и заглушить тоже не мог. Не получалось.
Егерь, напротив, казался расслабленным и спокойным. Только взгляд, пылающий яростной лихорадкой и злостью, выдавал, что под жестоким контролем бушует ураган. Если отпустить контроль, ураган вырвется и снесет все в округе.
Они оба завязли в трясине боли и чувства вины. Казалось, что они должны были сделать что-то по-другому, тогда все было бы иначе. Но что? Какую работу над ошибками произвести. Как добыть такую возможность? Тонкой струйкой в эту лужу чувства вины стекались все сожаления, испытанные за жизнь.
Лекс почти не помнил мать. Он помнил это дурацкое чувство вины, за то, что это он ее погубил. Она была странной беспомощной женщиной. Учительница начальных классов, убежденная, что всегда можно сделать работу над ошибками. Он до дрожи в руках изумлялся ее поведению. Безысходному принятию любой ситуации и убежденности, что потом, когда все закончится, можно будет исправить ошибки, сделать домашнюю работу, переписать набело. Еще в младших классах она велела ему одолжить покататься велосипед совершенно чужому мальчишке, будто не понимала, что он уедет с их двора, и велосипед больше не найдешь. Он сопротивлялся, но она смотрела спокойно и приказывающе. А потом так же спокойно заверяла Лекса, что мальчик заигрался и еще вернется. И уже ночью, уложив всхлипывающего сына в кровать, уточнила: «Значит, мальчишке велосипед нужнее чем тебе. В следующий раз поступим по-другому». Но следующего раза не было. И велосипеда у него еще очень долго не было. Его вообще не бывает. Этого следующего раза. Второго шанса.
Он еще подростком научился не ждать от матери решений и действий, вообще ни от кого не ждать. Лекс наверняка знал, что она не поможет. Не кинется защищать, когда обижают, не найдет выхода и не добудет, когда очень надо, не поможет с выбором, когда тебя несет не в ту сторону. Будет бесконечно рассуждать о временных трудностях, которые непременно должны закончиться и обязательно сделают нас сильнее. В чем выражалась ее сила он так и не узнал. Потому что трудностей в ее жизни хватало.
Он помнил, как она приносила таблетку за таблеткой отцу, когда надо было вызывать скорую, боялась побеспокоить врачей, ведь за ночь их вызывали уже дважды. Она постеснялась позвать соседей снести носилки с отцом, и мужчина уже с инфарктом спускался по лестнице сам, потому что две тетки со скорой отказались его нести. До скорой он не дошел. Те же соседи, которых все-таки пришлось побеспокоить, заносили мертвое тело обратно в квартиру. Она будто и не поняла, что его не стало навсегда. Будто готовилась сделать работу над ошибками, ждала возможность исправить. Она тихо и жалобно бубнила какие-то прописные книжные истины о том, что забирают лучших, что там, на небе, хорошо, а мучаемся мы здесь на земле. Она ждала. Она всегда была учительницей и на работе, и дома. А он, Лекс, всегда находился в классе и всегда с невыученными уроками.
Живой женщиной и чувствующей матерью он видел ее только однажды. После прогулки с его псом Рексом, овчаркой-переростком, забракованным в питомнике, но безумно любимым Лексом. Она не взяла его за ошейник, заходя в подъезд, тот заскочил в лифт первым и двери закрылись. Мать осталась с поводком – толстым хлопковым ремнем и деревянной ручкой на петле. Она на первом этаже, а лифт поехал вверх. Поводок потянулся к потолку. Исход казался очевидным. Когда петля с массивной ручкой упрется в двери лифта под потолком, там, в лифте, Рекс сначала прижмется мордой к полу, пытаясь бороться с натяжением, потом взвизгнет, потом псине оторвет голову.
Позже со слезами на глазах, представляя этот момент снова и снова, преодолевая прошлый страх, Лекс понимал, самый очевидной реакцией матери должно было стать – выпустить ручку из рук и удивленно ждать произошедшего. Она не умела прогнозировать ситуацию, не могла оценить последствий. Живое существо умирает навсегда. Без возврата. Без возможности исправить.
Но тогда у матери непонятно откуда взялись силы. Неизвестно какие гормоны ее оглушили, сколько адреналина жахнуло в кровь, и что придало ей практически исполинской силы, но она смогла оторвать поводок. Зацепила за какой-то выпирающий болтик на дверце лифта и перетерла. Разодрала его, оторвав петлю и ручку. Веревка уползла вверх, исчезла за дверями лифта, мать зарыдала, не замечая окровавленных пальцев, Рекс перепуганный, но живой доехал до верхнего этажа.
Мать еще весь вечер рыдала на кухне. Лекс с мокрыми глазами сидел рядом. Рекс, не понимая причины и давным-давно не помня о лифте, терся к ногам огорченных хозяев.
– Я не понимала, что он умрет, – шептала мама, размазывая слезы по своему лицу и мокрыми горячими ладонями тряся сына за предплечье. На руке Лекса оставались розовые пятна – кровь, разбавленная слезами. – Просто что-то на меня нашло. Кто-то вложил силы и… мысль… осознание… как будто, если я не порву эту веревку, больше вообще ничего не будет… Нельзя исправить, нельзя изменить. – Тогда она не была учительницей, она была живой женщиной в панике.
Да. Иногда ничего больше не будет.
Лекс потом тер этот ремень и натягивал до боли в руках, но разорвать не смог. Он рыдал в своей кровати от страха за почти случившееся, злился на себя, что сам бы не смог справиться и погубил бы Рекса и дрожал от безысходности, осознав, что смерть – это навсегда.
Сейчас он не мог принять смерть Дикого. Ему, как матери, верилось, что можно что-то исправить. Отмотать назад и встретиться не вечером в баре, а сразу, как он приехал в город. Или еще лучше он бы мог приехать на день раньше, он же собирался. Это бы вообще кардинально изменило все. Все сложилось бы иначе.
Но работа над ошибками была невозможна. В жизни она вообще редко случается.
– Почему он? За что? И еще эта девица в веревках. Почему такая странная смерть? – Лекс задавал вопрос за вопросом после долгого молчания, пока они глушили стакан за стаканом и разговор не шел. Егерь молчал. Они пили. Потом еще. – Что-то по работе?
– Вряд ли, слишком странное убийство. Но эту версию отработаем – кивнул Егерь. – Для заказного убийства слишком заморочено. Пистолет с глушаком – самая рабочая версия для убийства, связанного с бизнесом. Ну, еще в ДТП по-прежнему убивать модно.
Лекс кивнул. Он и сам не представлял, что бы кто-то заказал убийство в такой форме. Больше уж походило на заморочки какого-то маньяка. Но какого лешего маньяку понадобился Дикий? Лекс точно помнил из учебников по криминалистике – маньяки не только сами с психическими отклонениями, они и жертв выбирают не совсем с нормальной психикой или с какой-то сложной судьбой. Дикий никак не вписывался в клиническую картину.
– Его домработница обнаружила. Вернулась за кольцом. С утра забыла… Она его и увидела. В больницу увезли… – Егерь вздохнул.
– Что-то уже есть предварительно? – Лекс не мог унять нервные движения. Держа стакан, в котором остался только лед, он коротко и ритмично покачивался в кресле.
– На теле Дикого нет никаких следов, – Егерь сидел спокойно, словно каменное изваяние, смотрел в стакан. Там тоже бултыхался лед. Он разлил им еще по порции виски. – Ни выстрела, ни следов веревки, его не ударили, не задушили. Кожные покровы ровные. Отравление, тоже, маловероятно.
– И что же это? – Лекс оторопело уставился на Егеря. Он, как и друг, ни на секунду не сомневался – Дикого убили. Все, что он видел в квартире, говорило об этом.
– Пока эксперты предполагают сердечный приступ, – Егерь дернул плечами, будто хотел скинуть тяжесть этого дня и вздохнул, подавив зевок.
– Ты хочешь сказать, он увидел эту связанную девку и умер? Причем с абсолютно счастливым выражением лица? – Лекс ощущал, что несет полную околесицу.
– Я хочу сказать, что ни хрена не понимаю. И даже предварительной версии, даже мыслей, самых диких и отвязных у меня нет, – раздраженно кинул Егерь. Лекс понимал, бесит его не он – Лекс. Друг злится на себя.
