скачать книгу бесплатно
Подозреваю, что я – результат ошибки
или подлога (вместо Христа – Варавву).
Нужно меня отключить – заменить прошивку.
Я не хочу быть исправленным, Боже Правый.
«Ветер колотит оконной рамой…»
Ветер колотит оконной рамой
комнату за стеной.
Чаще всего называют Мамой
ту, что придёт за мной.
Так утешительно и нестрашно,
что под её рукой
пламя – тряпичное, снег – бумажный,
сам – не такой такой.
«Что там? Зелёный и кадмий…»
Что там? Зелёный и кадмий.
Лето. Горячие камни.
Чёрное озеро. Змеи.
Всё, чего не умею,
было осилено: рыбкой,
с берега прыгать, на хлипких
досках причала ватагой,
счастье, друзья, отвага.
Альтернативное время
снова во снах… Арена
личного Колизея.
Веки сомкнул – глазею:
там я сильней и резче,
там я – любимец женщин,
там никакой бумаги –
счастье, друзья, отвага.
Суетный Марк Аврелий,
спящий под плач свирели.
Тихо, пусты трибуны.
Только свирель и струны.
Жизнь среди жёлтой пыли
там, где меня убили.
Вот оно – высшее благо:
счастье, друзья, отвага.
«Битые кластеры пишут письмо на „Вы“…»
1
Битые кластеры пишут письмо на «Вы».
Пунктуация жуткая – хочется заорать:
«Нахрен, нахрен, нахрен! Вон из моей головы!
К Лойсо Пондохве! В глушь, где всегда жара!»
В детстве приснилось, что стены раскалены
и я сжигаем воздухом между них:
«Здравствуйте, Смерть. Напекли для меня блины?»
На табуретку встаю и читаю стих.
Кто протянул эти левые провода?
Манипуляция – музыка неживых.
Голос, бубнящий: «Ползи ко мне в рот, Еда.
Понедельник-суббота, с пяти до пяти, без вых…»
2
«…и воскресенья не будет», – пропел Булат.
Вот и дышу сквозь расколотый календарь:
«Здравствуйте, Мышеловка. Всегда бесплат…
Здравствуйте, слёзы Вечности, торф, янтарь.
Здравствуйте, люди, ждущие похвалы.
Здравствуйте, ноты голодные. Мне не спеть
любвеобильную песню чужой халвы.
Я – только медь звенящая. Только медь».
Дьявол в деталях запутался – раскидал,
и не собраться двум ангелам у стола,
дабы явился третий, который мал,
но городит исцеляющие слова.
Прибежище
Ты – Господь чудес и обещаний.
О. А. Седакова
Тощий год
1
Палевое облако страны:
не слышны друг другу, не нужны
в бесконечном млечном маскараде.
Острые истерики вины
на любой у-до-влет-во-ре-ны –
срочный инфоповод, чёрта ради.
Ждали апокалипсис сейчас:
время, помещённое в санчасть,
раздирает кожу, ищет баги.
Слышишь, как архангелы рычат:
тот, на ком поставлена печать,
добровольно отбывает в лагерь.
Всё обман, что у других не так:
армии панических атак,
верный зиг при входе в супермаркет,
скучная позиция крота –
двигаться, не раскрывая рта,
позабыв про электронный маркер.
Ожидали тоталитаризм.
Получили королевство клизм,
пресный храм резиновой вагины.
Выживаем из ума: артист,
зеркалу играющий на бис,
нарисует кровью георгины.
Думали, что это будет гриб.
Комиксы нам подарили грипп:
видишь, чёрный силуэт на жёлтом.
Я – не Бэтмен… Пресловутый всхлип.
Детский счёт и карусели скрип.
Будущее здесь. Его нашёл ты.
2
Так получилось: больше нет среды,
истреблены висячие сады
ручного олимпийца Аронзона,
я – лист в корнях воздетой бороды
среди соцветий мяты, резеды
и прочего державного шансона.
У нас теперь иная пастораль:
албанский круль, низвергнутый в февраль,
оставил марту выжженный репейник.
Я помню, что история – спираль,
но то, что выше времени, мне жаль,
предполагает массовое пенье.
Прости, Боккаччо, мой «Декамерон» –
учёт дистанционных похорон.
Мне остаётся лечь зубами к стенке
и вспоминать состав вчерашних крон
и на ветвях рассевшихся ворон,
все их невероятные оттенки.
Помилуйте, какой ещё Урал?!
Я даже и страны не выбирал:
есть для бастарда Александра Грина
гостиная, в ней на стене штурвал
и серой фотографии овал.
Вот только окна залепила глина.
Когда Святая Смерть заносит плеть,
мой дар, реализованный на треть,
меня не оградит, не даст свободу.
Прочь, Пиндемонти, превращайся в персть:
для призраков не полагаю петь.
Стою на берегу, смотрю на воду.
«Нашинковали нашу жизнь. Достался…»
Нашинковали нашу жизнь. Достался
угрюмый дом на горке, баня, грядки,
вода из-под земли, звенящий кедр
и куст шиповника у самого крыльца.
Под кедром стол, мы завтракали кучно,
несли, как в сказке, многие тарелки,
половником напитки разливали
под скрип сапог незримого Жнеца.
Отчаянье холодные ладони
к лицу тогда ещё не протянуло,
я полон был идей, как заработать,
и ничего, конечно, не обрёл.
Сплошные обещания, надежды,
до снега продержались и вернулись
в нелепый город, в гулкие трамваи,
в счастливый комфортабельный шеол.
Мне страшно здесь. Я улыбаюсь куце,
я говорю ответственные вещи,
я понимаю, что живу неверно,
не научаясь жить иначе, вскачь.
Молюсь Тому, кто нас оберегает.
Не полагая никуда вернуться,
возделываю сердце, жду рассвета,
пишу икону, сдерживаю плач.
«Ещё чуть-чуть, ещё в пуху зарыться…»
Ещё чуть-чуть, ещё в пуху зарыться,
кошачий бок поднять, собачий нос уткнуть
и заварить свой рай на кукурузных рыльцах,
цедить сквозь полотно, смотреть сквозь эту муть.
Торжественная взвесь, застывшая, как блёстки,
