скачать книгу бесплатно
С репетиции я бежала в детский сад за младшей сестрой, шепотом напевая: «яяя земляяяяяя, я своиииих проважаю питомммммммммммцев! Сыновей, дочерей!» Завтра концерт. Во дворце культуры имени Ленина. Белые банты, гольфы свои. Платья нам выдадут одинаковые, хоровые. Бордовые, с белыми воротниками. Юбочка в складочки, поясок кожаный… На моем платье с внутренней стороны ворот ника написаны мое имя и фамилия. И никакая Сазониха не будет солировать!
– «Я Земляяяяяяяяяяя!.. Я своих провожаю питомммм»…
– Здрасьте, Алексанниванна! – запыхавшись, сказала я воспиталке.
– Здравствуй, здравствуй.
– Я за Риткой!
– А мама где?
– Мама задержится на работе. У них там сабантуй! – радостно сообщила я, пытаясь заглянуть в группу, где копошились малявки.
– Что у мамы? – подняла брови воспитательница.
– Сабантуй! – повторила я, в очередной раз удивившись, что некоторым взрослым, даже воспитательницам и учительницам, нужно повторять по несколько раз. Они не понимают. Ну конечно, не понимают, а иначе зачем бы они переспрашивали.
– Завтра праздник, и мамин отдел будет отмечать после работы. Сабантуй. Мне велели забрать Ритку.
– Не Ритку, а Риту, – машинально поправила Алексанниванна и, улыбнувшись, спросила: – А папа где?
– Он играет! – выпалила я.
– Во что? – изумилась воспитательница.
– Что «во что»? – переспросила я.
– Во что папа играет, – пояснила Алексанниванна.
– Ааа, он играет на трубе в оркестре. У него халтура, – сообщила я.
Алексанниванна переглянулась с нянечкой Ольгой Андреевной, которая вышла со стаканом компота в руках. Ольга Андреевна была похожа на куклу, которая сидела у бабушки на самоваре. Круглолицая, румяная, как булочки, которыми она подкармливала и воспитателей, и детишек в детском саду. На ее многослойной шее, прямо из-под горла, выглядывали крупные янтарные бусы. Брови и ресницы такого же цвета, как волосы, – белесые, словно мукой присыпанные. На голове белая косынка, завязанная спереди на лбу. Ну точь-в-точь как у куклы на самоваре. Она была большая. Вся. Руки в мягких ямочках. Грудь шла впереди нее, прикрытая белоснежным накрахмаленным фартуком…
– Ты моя деточка любимая, – заулыбалась Ольга Андреевна.
Я тоже ходила в этот детский сад, когда была маленькой, а сейчас я учусь в школе. В третьем классе. Нас скоро будут принимать в пионеры, а садик – для малышни. Ольга Андреевна была и моей нянечкой тоже, а теперь и Риткиной. Только она позволяла мне не есть холодный рисовый молочный суп с противными пенками. Только она позволяла мне не есть бутерброд с маслом и чаем на ужин. «Слижи масло, булку можешь не есть, чаем запей и иди, горе мое луковое», – говорила она. Я, давясь, слизывала масло, запивала остывшим чаем и, счастливая, вылетала из-за стола. Я совсем не любила есть. Совсем!
– Ольга Андреевна! – я бросилась к ней. Она обняла меня и поцеловала в макушку.
– На вот, твой любимый компотик из сухофруктов! – она протянула стакан, и я с удовольствием одним махом выпила сразу почти половину. Тыльной стороной ладошки вытерла рот и только тогда сказала:
– Ой, спасибо, Ольга Андреевна!
– На здоровье, солнышко, на здоровье! – улыбнулась моя нянечка и ловко поправила мне ленты на хвостах. – Что-то ты к нам не забегаешь? Как учишься?
– Ой, Ольга Андреевна! Некогда мне – я завтра пою во Дворце культуры Ленина! Солирую! А еще у меня танцы, пианино и плаванье!
Ольга Андреевна прижала меня к себе, и я почувствовала знакомый запах ванили, детского мыла, кухни и чего-то еще, чем пахли только Ольга Андреевна и моя бабушка.
– Ты можешь передать маме, чтобы она позвонила мне сегодня? – сказала Алексанниванна.
– Могу, но она, наверное, поздно придет.
– Тогда передай ей, что это срочно. У нас в саду педикулез. Запомнишь?
– Кто? Какой Педикулез? Это новенький? – спросила я.
– Ты маме так скажи, и пусть она мне позвонит, – засмеялась Алексанниванна.
– Хорошо. Педикулез. Педикулез.
Тут из группы вылетела моя младшая сестра Ритка. С воплем:
– У меня воооосииии! – она повисла у меня на шее.
– Чтоооо???
– Воси! – улыбалась Ритка. – Ты то, не наес, то такое воси?
– Воши? – я смотрела на воспитательницу.
– Не воши, а вши, – вздохнула она. – Это и есть педикулез. Завтра будут проводить дезинфекцию, ну, мыть все и чистить в группе, а после праздников у нас все будет опять в порядке. Вот на, – она протянула мне записку, – передай маме. Договорились?
– Договорились! – кивнула я, помогая Ритке надеть куртку.
– Алексанниванна, а что такое «питомцев»? – спросила я, кладя записку в карман школьного фартука.
– Питомцы – это… это животные, о которых заботятся люди, – сказала Алексанниванна, но в это время пришли чьи-то родители забирать своих детей, и она повторила: – Не забудь передать записку маме!
– До свидания! – почти хором сказали мы с сестрой и вышли из раздевалки.
Ритка шла подпрыгивая, держась за мою руку. Я боялась забыть слово «педикулез» – и повторяла его про себя, не слушая сестру. Когда мы пришли домой, бабушка нас уже ждала у калитки.
– Бааа, у нее в саду Педикулез! – выдохнула я.
– Что у нее в саду? Педикулез? – повторила бабушка за мной слово в слово. Взрослые! Все время переспрашивают.
– У меня воси! – важно сказала Ритка.
– Боже мой! – всплеснула руками бабушка и стала перебирать Риткины волосы. – Кто тебе сказал?
– Миси-сйя! Она нас сех плавиляйа, и сказайа у всей гуппы воси!
– Педикулез – это и есть воши! – авторитетно сообщила я, вспомнив слова Алексанниванны.
– Боже мой! – опять всплеснула руками бабушка и скомандовала: – Раздеваться и обе в душ! Немедленно. Одежду давайте сюда, я постираю, и головы ваши надо намазать!
– Чем? – спросила я.
– Тем? – повторила Ритка.
– Керосином! – ответила бабушка и направилась к телефону.
– Не буду голову керосином, – завыла я, – у меня завтра концерт! Я не могу керосином!
– А если и у тебя вши заведутся? – спросила бабушка, крутя телефонный диск и обмахиваясь передником.
– Не заведутся! Не заведутся! – сказала я и топнула ногой.
– Я тебе сейчас топну! Что это за новости такие? На бабушку топать! – Але, Нину Семенну, пожалуйста, попросите. Спасибо… Нина, Риту забрали из сада, у них там в группе вши… У всех детей… Воспитательница.
– Записку вот, записку она мне передала, – я достала бумажку и протянула бабушке.
Она кивнула и, поправив очки, принялась читать. – Нина, давай домой, я их обеих сама не выкупаю, и надо керосином головы им намазать или, еще лучше, постричь!
– Я не буду стричься, у меня вообще нет ничего. Ритку стригите! – заныла я, а Ритка подхватила: – И я не буду стьиття! Нибуду! У меня воси!
– Давай, мы тебя ждем, – бабушка положила трубку на место и опять всплеснула руками: – Пойди ко мне, заинька, бабушка посмотрит, что у тебя там за «воси» такие.
– Алесанниванна казяла, сто у нас воси у фсех. Их в гуппу пинес Саска-тиган.
– Сашка-цыган?
– Аха, – подтвердила Ритка, прыгая на одной ножке.
– Да, что это за беда такая! Стой, стрекоза! – причитала бабушка, подслеповато разглядывая Риткины волосы.
– Бааа, у меня завтра концерт. Я выступаю во дворце имени Ленина. Пою про: «Я Земляяяяяяяя, я своих провожаю питон… мцев!» – похвалилась я…
Мама примчалась, запыхавшись, пробежала записку глазами, позвонила Алексанниванне. Вначале нахмурилась, потом улыбнулась, потом рассмеялась, сказав: «сабантуй» и «халтура»…
А потом наши с Риткой головы намазали вонючим керосином, прочесали густой расческой с мелкими зубчиками, надели нам на головы платки и велели сидеть так целый час. Задыхаясь от запаха, я наблюдала, как Ритка лепит куличики в песочнице во дворе. Я вспомнила про питомцев и задумалась. «Если Алексанниванна сказала, что питомцы – это животные, о которых заботятся люди, то почему «Я – Земля» провожает их «до самого Солнца» и называет «сыновьями и дочерьми».
– Ба, а что такое питомцы? – спросила я у стиравшей наши одежки в тазу бабушки.
– Питомцы? А где ты слышала?
– Ну, я пою: «Я – Земля! Я своих провожаю питоМММцев! Сыновей, дочерей!»
– Ааа, ну, в этой песне речь идет о детях Земли.
– А животные?
– Какие животные?
– Алексанниванна сказала, что питомцы – это животные, о которых заботятся люди.
– Так тоже правильно, – согласилась бабушка, отряхивая мыльную пену с рук. – Подлей-ка мне кипяточка.
– Чешется, – заныла я и начала шкрябать голову через платок.
– Потерпи чуток, совсем немножко осталось. Нина, – крикнула бабушка маме, – ты постели у них поснимала?
– Я уже их поменяла, постелила все чистое. А эти сложила – надо отдать в прачку или выварить? – сомневалась мама.
– В прачку – там и выварят, и на больших машинах прогладят – продезинфицируют, – уверенно кивнула бабушка.
– Во, Алексанниванна сказала, что Риткину группу завтра про-ди-фи-рин-цируют тоже! Маааа, давай снимаааать, – заныла я. Керосин «кусал» голову. Под платком было жарко и оооочень воняло.
– Я сейчас выкупаю Риту, а потом тебя, – сказала мама, вынося большую сумку с грязным постельным бельем в коридор…
Одуревшая от впечатлений и запаха керосина, уставшая от горячего, «как только можешь терпеть!» душа, я легла в чистую постель. Закрыла глаза и подумала: «Если сыновья и дочерья – питомцы, и животные тоже питомцы, то я тогда тоже, выходит, питомка?»
Додумать эту мысль я уже не смогла.
На стуле висели белые гольфы, а скрученные в тугие ролики гофрированные белые ленты лежали на столе. Всю ночь мне снились воши и питонцы… А завтра я спою лучше, чем Валька Сазонова!
Питоммммцы!
Леденцы на палочке
Сегодня случайно узнала, что 20 июля неофициально, но все же отмечается День леденца на палочке. И…
Вы помните леденцы на палочках?
Ооо!!! Это было вожделенное лакомство. В моем детстве такие леденцы в магазинах уже не продавались. То есть теоретически они должны были бы там продаваться, но не продавались, так же, как и большинство товаров народного потребления.
Ох, каким бы товаром народного потребления могли бы стать леденцы на палочке. Таким же, пожалуй, популярным, как и подушечки по 13 копеек за сто граммов. Помните? Я отлично помню. И то, как эти подушечки сахарной посыпкой царапали нёбо и как из серединки карамельки вытекало варенье или повидло, которые непременно должны были быть кисленькими. Самым шиком было постараться не перекусить подушечку, потому что начинка не вытечет, а смешается с обломками карамели, а это уже не то. Как сказали бы сейчас – не комильфо.
Так вот, если подушечки я еще некоторое время (в младших классах) могла покупать сама в гастрономе, то леденцы на палочках – все эти ярко-красные петушки и звездочки – продавала возле магазина странного вида тетка – тогда еще не было слова бомжиха. Держала она леденцы, зажав в кулаке палочки, как букет цветов. Зимой и летом тетка была в одной и той же телогрейке, только зимой на голову она повязывала латаный серый платок, а летом и весной платка не было и ее буйные, некогда рыжие, а нынче пегие свалявшиеся волосы уныло висели над ушами. Тетка, подмигивая вечно офингаленным глазом, зазывала покупателей полубеззубым ртом, из которого вырывался неожиданно басовитый голос:
– Пееееетушки! Налетай-покупай! Сладкие-нарядные! Пеееетушки!
– Пососешь Петушка – жизнь приятна и легка! – импровизировала тетка.
Я не понимала, почему хихикали местные алкаши, вечно трущиеся возле этой бомжихи, и почему заливались румянцем молодые мамаши с ребятней, клянчившей «куууупииии петушка!».
Мне мама не позволяла покупать эти леденцы на палочках у тетки. «Потому что там неизвестно что намешано, и неизвестно в каких условиях, и где готовилась эта зараза!» – исключительно понятное объяснение для советского ребенка.
…Зато теперь можно вволю накупить любых леденцов на палочке, да вот что-то не хочется…
Небесная ласточка
А спросите меня, спросите, занималась ли я в детстве гимнастикой. А танцами? А музыкой? А училась ли я в художественной школе? Спросите меня!
А я вам отвечу. Что я могла бы долго рассказывать о музыке и уроках живописи, лепки и прочих сольфеджиях. Но сейчас не об этом.
Я как-то задумалась, почему же я такая неуклюжая. В детстве я занималась гимнастикой. Ну, не Алина Кабаева, и пою я лучше – свидетели есть, но вполне себе, даже очень успешно занималась. И с ленточкой могла, и с мячом, и с булавами (правда, врать не буду – пару раз я их подкинула, но не поймала. Они свалились на голову, как вы и ожидали). Особенно мне нравилось заниматься с ленточкой.
