скачать книгу бесплатно
– Где ляжешь спать? – вернулся к делам житейским Фёдор Максимович.
– В подвале.
– Тогда одеяло принесу. Зори уже с прохладцей.
Встал, с усилием разгибая колени. Увидев эту немощность, Егор отвёл взгляд: отец, которому, казалось, сносу не будет, который по лесам, как по собственному двору, сутками ходил, ослаб на глазах. И видеть, осознавать это оказалось невыразимо больно.
– Сваха молока обещалась с вечерней дойки принести, в сенцах стоять будет.
Всё, как в детстве. Банка молока на сон после ночной гульбы – мамина традиция: чтобы ерунда не снилась.
– Кивни Степану, – попросил напоследок отец, указав глазами в сторону соседского двора. – А то дырку в заборе проглядит.
– Надо было позвать.
– Завтра. Завтра все подойдут, кому захочется, – не отдал радость первого дня чужим Фёдор Максимович. Утвердительно кивнув своему решению, пошёл на огород, где среди яблонь был поставлен подвальчик – летом для прохладного отдыха, зимой для хранения зерна.
В ту же секунду из-за тополя, росшего напротив крыльца, послышался застоявшийся, нетерпеливый шёпот-мольба:
– Егор, подойди.
Выглядывал Витька Пятак, учившийся классом выше Егора. Из села выезжал только в армию да в тюрьму, тем не менее умудрившись заиметь дочь и двух жён – законную и самогоночку. Пятак, шныряя глазами сразу во все стороны, протянул руку:
– Привет, Фёдорыч. Живой? А то батька твой ходил, как тень. У-у, качало прямо от ветра. Принеси выпить, раз уж вернулся.
Не успел Егор что-то возразить, а Пятак уже выпихивал его в сторону дома:
– Давай, быстрее, а то моя туча сейчас появится. И батька чтоб не видел. Быстрей, а то помру. Хочешь, спляшу, – отбил чечётку.
– А если бы я не приехал? – остановил уличного друга Егор, и сам не привыкший быть на пьяных побегушках, и не признающий тех, кто готов плясать за стакан водки.
– Помёр бы. Истинный крест – трясучка убила б. Сижу полчаса уже. Горю. Ну, быстрее. Давай, давай.
Егор вздохнул. Выпивки не жалко, но как же надо себя опустить, чтобы трястись от одного её желания? Отрезал кусок колбасы, достал из-за занавески бутылку с остатками водки. Огляделся не хуже Витьки – не вошёл бы отец, налил рюмку. Торопливо вышел к мятущемуся за стволом однокашнику.
– Я тебе что, синичка? – обомлел тот, увидев рюмку. – Я от этого не напьюсь. Стакан есть?
– Водки нет, – соврал Егор.
– Брешешь, – не поверил Пятак. Но едва Егор потянулся отобрать рюмку, отстранился, дунул на левое плечо и, будь свободной рука, перекрестился бы:
– Господи, прими за лекарство.
Хлобыстнул содержимое одним махом. Довольно улыбнулся, пережидая огонь в груди. Колбасой лишь занюхал:
– Доче отнесу, она любит колбасу. А батька твой и вправду ходил по селу – у-у-у, ничего не видел. Но больше точно нет?
– Нет, – отрезал Егор.
– Тогда давай десятку. Алалылиха самогонку гонит, стакан за десяточку…
– Деньги дома.
– Сбегай. А то помру.
– Не помрёшь, – на этот раз отвёл трясущиеся руки Егор. Однако понял, что надо не оправдываться, а припугнуть: – Отец уже в хате, и так рюмку еле вынес.
– Батя у тебя строгий. У-у, погонит и тебя, если увидит. Но ты у Алалылихи не бери самогон, она туда какие-то таблетки бросает – дуреешь от стакана. Это чтоб опять к ней шли. А ты не ходи.
– Уговорил – не пойду.
– А я людям сено кошу, так что не пьянствую, некогда. Но завтра зайду, батя твой говорил – завтра, кто хочет, можно подойти. Мы тут все за тебя переживали. У-у, наделал ты шуму. А выпить всё равно надо. Сам знаешь, что у нас в Журиничах даже в самой плохой избе два раза наливают.
– Нету.
– Да я не за себя. Надо помянуть Раису Ивановну, твою первую учительницу. Я копал ей могилку. У-у, будь у меня такой классный руководитель, я б, может, тоже Героем стал. А с Пономарём дорога прямая была в тюрьму. Вот. Давай за Раису Ивановну. Беги.
Пошёл, принёс и себе рюмку. Молча помянули, и Пятак без прощаний засеменил через дорогу боком, словно плохо видел на один глаз. Егор грустно усмехнулся: повидались – словно вчера расстались. И это таким стало его село? Впрочем, а каким ему быть, если все, кто мог хоть что-то изменить к лучшему, разъехались? А он сам раньше всех – с пятнадцати в суворовское.
– Вы у меня все останетесь здесь быкам хвосты крутить, гы, – стращал в школе преподававший математику Пономарь.
Был он для села пришлым – получил в Журиничи распределение сразу после войны, но, похоже, так и не стали ему ни земля, ни люди близкими и родными. Едва Егор заикнулся в восьмом классе, что хочет стать суворовцем, Пономарёв недобро гыгыкнул:
– Гы, получишь у меня на экзаменах тройку, будешь свои суворовские лампасы коровам приделывать.
Была какая-то тяга у него к крупному рогатому скоту…
Скорее всего, он просто злобно пошутил, но отец дрогнул. Никогда не выпячивавший знакомства с первым секретарём, он после рассказа Егора пошёл к первой учительнице Егора. Маленькая, всю жизнь из-за работы и любви к другим детям одинокая, Раиса Ивановна засуетилась, застучала кулачком по столу – чего никогда в жизни не делала. И приказала ехать в Суземку к начальнику районо или сразу к секретарю райкома партии.
После этой встречи Фёдор Максимович засобирался в Суземку. Брился, примерял бесконечно обе новые рубашки, остановившись на тёмной – не на свадьбу! Перед райкомом партии разворачивался, вспоминая неотложные дела – купить дроби, потом упаковку спичек, потом проверить расписание электричек на Брянск – вдруг изменилось, а он и не ведает. Дождался, когда возвращавшийся с обеда Евсей Кузьмич сам не увидел его на крыльце, затянул в кабинет. Там и решили: от греха подальше Егору сдавать экзамены по математике в соседней школе. А заруби из вредности Пономарь аттестат, неизвестно, как жизнь бы повернулась. Может, даже выглядывал бы сейчас на пару с Пятаком ради рюмки водки городских гостей…
Пока общался с Витькой, стемнело. Чай, не макушка лета, аисты со дня на день на юг полетят. Если уже не улетели. Сто лет не видел их трогательного полёта клином, с самого детства. Крокодилов видел, а родных птиц – забыл. Неправильно как-то это…
Около клуба вновь завели песню:
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт…
Таня!
Почему связалась песня с ней, Егор не мог объяснить. Была она на три класса моложе, и на такую малявку он никакого внимания не обращал. Но лишь до той поры, пока однажды она с подругой не накатала снежных комков и не уложила их к двери его дома. Потом объяснялась: чтобы не открыл дверь и не смог пойти в клуб, куда пришли появившиеся на зимних каникулах москвички.
Село смеялось, с Таньки же – как с гуся вода: она продолжала искать любой способ оказаться рядом и напомнить о себе. Сначала это выглядело забавно, но стало раздражать, когда приезжал в отпуск уже суворовцем, а потом и курсантом. Чтобы отбить настырную невесту, на её глазах поцеловал приехавшую в село очередную москвичку и увел за руку к озеру. Зная, что будет следить, позволил громко смеяться под плакучими ночными ивами. Добился желаемого: едва ли не сразу после выпускного Татьяна вышла замуж за приехавшего в колхоз инженера по механизации. Егор же без зазрения совести на следующий день забыл случайную городскую, и вроде всё успокоилось.
Почему же сейчас это имя всплыло в памяти и связалось с песней?
На нём погоны золотые
И яркий орден на груди…
Эх, если получится заиметь пусть даже не Звезду Героя, а хотя бы Красную Звёздочку – даже это всполошило бы весь район, не говоря о родном селе. Где там Пономарь? Говорят, вышел на пенсию, но продолжает учить математике. Собственно, из-за него Егор не заходит в школу. Как Пономарь отреагирует, узнав о награде?
Оборвал себя – что делить шкуру неубитого медведя! К тому же он никому ничего не доказывал, а делал своё солдатское дело…
Пошёл на песню. Таня, конечно, петь не могла. Молодожёны после свадьбы какое-то время ещё ходят по привычке в клуб, но как только появляются дети, скотина в хлеву, так и остаётся им за счастье найти времечко просто посидеть перед сном на лавочке у собственного дома. Может, и сейчас сидит. Можно ради смеха даже посмотреть, так ли это, ведь всё равно дорога в клуб идёт мимо её дома.
Детская память безошибочно вела Егора по неосвещённой деревенской улице. Если кто и оказался верен родным местам, то это звёзды – никуда не переехали, все остались на старом месте. Большая Медведица упёрлась хвостом в Украину, Млечный Путь густым тяжёлым коромыслом опустился как раз на плечи Журиничей. Около дома единоличниц Егор замедлил шаг – не споткнуться бы, здесь всегда рылась канавка для стока воды из огорода двух сестёр, так и не вступивших в колхоз. Отсидев за тунеядство, вернулись под соломенную крышу родительской покосившейся избушки. Ушли в богомолье. От электричества отказались, от пенсии, положенной по старости лет, тоже – мы не работали. Питались тем, что люди принесут, да сами посильно держали с десяток кур, вели несколько грядок в огороде. Живы хоть? В деревенские новости от отца не попали, значит, шкандыбают.
Улыбнулся журиничскому словечку, так легко лёгшему на язык. В Москве, наверное, ни за что бы не вспомнилось, зерно прорастает в земле, а не на асфальте.
Рядом с домом брата остановился. Не будь постояльцев, посидел на крыльце. Васька уже вымахал в женихи, будет потом куда жену привести. А постояльцы – это хорошо, дом любит, когда под крышей жизнь протекает.
Дом Татьяны стоял на пригорочке сразу за озером, и Егор замер около её подвала, вынесенного едва ли не к самой дороге. Прислушался. Тишина. Да и с какой стати кто-то будет сидеть в темноте на лавке, кормить комаров? А вот и зашмурыгавшие по асфальту калоши – кто-то из стариков шёл навстречу, и Егор скорее по привычке разведчика отошёл в тень. Но его, похоже, заметили, шаги замедлились, и Егор отвернулся, чтобы луна даже блекло не осветила лицо. Не хватало ещё попасть в деревенские пересуды.
Дождавшись, когда шаги затихнут, Егор вышел на дорогу и, уже не прячась, пошёл по селу: он имеет право по случаю приезда просто пройтись по улицам.
– Точно, твой Егорка, – Маня, передавая свату банку с утренним молоком, потупила взгляд. Да и то, кому за счастье сообщать неприятные новости. Разве что Алалылихе… – Я бы ничего, да только Егорке это совсем не надо – сплетни на себя собирать.
– Сама и гребёшь их лопатой, – защитил то ли сына, то ли себя Фёдор Максимович. Поправил наброшенный на плечи пиджак, прошёл к спасительному корыту с инструментами. Вот тут всё к месту, всё для хозяйства, ничего лишнего… – Он мне сам вчерась говорил, что хочет по селу пройтись.
– Так я потому на всякий случай и говорю, чтоб другие не шушукались. Около Таньки-то стоял, а кто не помнит её взбрыки по Егору… В обед приносить ещё? – кивнула на банку.
– Не надо, – отрезал Фёдор. Проживут без молока. Зато никто в глаза не будет тыкать. Видите ли, показалось ей… Креститься надо, если кажется.
Маня сама не рада была, что поведала о своих сомнениях. Но ведь к Егорке и впрямь не должна прилипнуть ни одна деревенская сплетня. Это хорошо, что она шла от фельдшерицы и увидела. А если бы Алалылиха? Уже половина села бы гадала, дошёл сын Фёдора Максимовича до Таньки или нет, что меж ними могло произойти и что при этом делать инженеру, подавшемуся на заработки в Москву.
Маня сама закрыла калитку, ушла восвояси. Раздосадованный известием, Фёдор Максимович отодвинул корыто, уселся на ступени крыльца. Егора в обиду он не даст, языки отрежет любому, кто попробует возвести напраслину. Лишь бы это и впрямь оказалось видением. А то ведь не бабы новости разнесут – сама Танька пойдёт подолом мести…
Намерился проведать сына в подвале, но вовремя спохватился. Одной привиделось, второй из ума выжил! Егор разведчик и сломя голову никуда не полезет, пусть Танька хоть трижды заманчива. Но то их детские шалости, и со скошенного поля второго хлеба не соберёшь. А вот на новую учительницу пусть бы Егорка и глянул…
Глава 12
Не за шкурой зверя и не за мясом его брёл по лесу охотник. Не те глаза имел Фёдор Буерашин, не так крепки были руки и быстры ноги, чтобы заниматься промыслом. Ружьишко устраивалось за спиной больше по привычке, с послевоенных времен, когда по лесу хозяевами рыскали волки.
Двустволка цеплялась за ветви и просилась на другое плечо, с которого, как ей казалось, не пришлось бы поминутно сползать. Но поскольку жизнь давила хозяину на оба плеча одновременно, то откуда второму оказаться моложе или сохраннее близнеца?
Польза имелась в случае, повесь хозяин ружьё на стенку. Да только когда подошла для Фёдора Буерашина пора лежать на печи да греть кирпичи, никого не оказалось в округе, кто бы смог заменить его в лесу. В пенсионные проводы начальство навезло подарков и грамот больше, чем за всю предыдущую жизнь, – лишь бы продолжал исполнять обязанности лесничего вкупе с лесником, что почти одно и то же. Оно и дураку понятно: кому охота бродить вокруг чернобыльской радиации, рыжей кляксой упавшей на лес. По карте глянуть – прям родимое пятно на лбу у Горбачёва…
Позади Фёдора пробирался средь кустарников Егор. Утром, зайдя в подвал будить его, увидел поверх одеяла его правую руку, от локтя до запястья оказавшуюся сплошь в зарубцевавшейся коже. Сын постанывал во сне: видать, прошлая жизнь, которой он ни с кем не делился, не отпускала. Словно коснувшись запретного, Фёдор Максимович подался назад. Однако скрипнувшая дверь подбросила сына с кровати. Увидев отца, Егор обмяк, упал на подушку обратно. Облизал пересохшие губы. Где там спасительное молоко против ерунды во сне? Одни бабские выдумки!
– В лес собрались. Ребята хотят, чтобы пошёл с нами, – извинился Фёдор Максимович. Егора всегда поражало, откуда у отца, большую часть жизни прожившего в лесу, столько такта и достоинства? Даже о рождении сыновей он говорил особо: «А там и Ванька с Егоркой нашлись…»
– Конечно. Иду, – Егор потянулся, потом стремительно сел: готов…
Идёт теперь сзади шумливый, грибы-ягоды ищет, свистит с ребятами под птиц. Видать, и впрямь соскучился по родным местам.
Сбоку плутают шерочкой с машерочкой Анна и Женька. За то, что потеряются, не беспокоился: Аня звенела без умолку, коровы с колокольчиками на шее быстрее забредут в никуда. Притихли Васька с Оксаной, но у тех и разговоры более взрослые, не для каждых ушей.
В верхушках деревьев начал зарождаться шум листвы, и Фёдор Максимович остановился перед муравейником. Вгляделся в чёткое мельтешение рыжих паровозиков. Дети присели рядом, и Аня озабоченно покивала головой:
– И к гадалке ходить не надо – дождь скоро.
Женьке муравьиная пирамида ничего не известила, но простофилей показаться не захотел и на всякий случай тоже кивнул: скорее всего, так и получится. Поторопился проявить себя и Васька, показывая Оксане острием подаренного ножа на холмик:
– Видишь, муравьи бегут только в кучу и закрывают свои убежища палочками? Точно от дождя.
Все подняли головы вверх, где верхушки деревьев штриховали и без того малый просвет неба. Фёдор Максимович приладил удобнее ружьё:
– Надо поспешить, авось успеем.
Идти требовалось до бывшего партизанского аэродрома, на окраине которого школьники и проводили свои соревнования. Раньше делали это чаще, теперь – всё реже. Лесничего на них никто не приглашал, но когда Анька сказала, что новая учительница вместе со старшеклассниками возрождает «Партизанские костры», засобирался. Лето простояло сухое, и ежели не углядят за огнём, то тому доскакать до Рыжего леса – как голодным курам Степана до чужого корма. Вот тогда всем в округе ложись и помирай. По крайней мере, так говорили начальники в Брянске. Из их формул и графиков Фёдор Максимович запомнил твёрдо одно: если полыхнут заражённые деревья, границу радиации смело можно увеличивать на десятки километров. Скорее всего, это правда, будь по-иному, выжгли бы чернобыльское пятно – и дело с концом! Пока же ни на дрова лес нельзя брать, ни на мебель, ни на колья к ограде, ни на оглоблю к телеге. Стоять и умирать лесу поодиночке. Хотя что делать дальше с умершими и упавшими деревьями, тоже никто не знает…
К огромной опушке, приспособленной партизанами в войну под аэродром, вышли под усиливающийся шелест листьев. Ветерок приятно освежал, но поскольку нёс грозу, радоваться прохладе не приходилось.
– Вон там они должны быть, – показал Фёдор Максимович на противоположный край уже заросшего кустарником поля.
Аня и Женька побежали вперёд, но вдали, распеваясь перед концертом, пророкотал гром, и дети тут же вернулись под руки взрослых.
Лагерь нашли по песням из магнитофона и расстилающемуся под листвой дыму. Разномастные палатки, натянутые среди сосен, окаймляли плешивый косогор, в центре которого дымился бесхозный костёр. На подошедших гостей внимания никто вроде не обратил, но едва они ступили за черту лагеря, сбоку появилась Вера Сергеевна в красной пилотке и с пионерским галстуком поверх спортивного костюма. Оксана и Женька подались к сестре.
– Фёдор Максимович, здравствуйте, – кивнула она старшему. Остальным улыбнулась. Несколько задержала взгляд на Егоре, запоминая новое лицо, хотя Анна уши прожужжала своим героическим дядей. – Какими ветрами к нам, да ещё вместе с дождём?
– Ветра служебные, Вера Сергеевна. Вон костёр оставили без присмотра.
– Не ругайтесь, Фёдор Максимович, мы с огнём аккуратные. Сейчас затушим.
– А это наш дядя Егор, он вчера приехал. Я же говорила! И знаете… – Аня потянулась сообщить новость на ушко, но осеклась под взглядом взрослых, заулыбалась виновато. А чтобы язык сам случайно ничего не сболтнул, побежала к костру, увлекая Женьку.
К огню прокурором пошёл и Фёдор Максимович. Пионервожатая протянула для знакомства руку Егору, но тут громыхнуло так, что даже дым от костра пригнулся к пустым консервным банкам, защитным частоколом выложенным вокруг огня. Егора и Веру обдало водяной пылью, обычно клубящейся впереди ливня, и тут же наверху застучало, заскрипело, завозилось – дождь с ветром обрушились на деревья, выкручивая им ветви, выворачивая наизнанку листья, сгибая непокорные верхушки. В расшатанные в небе щели обрушились потоки воды.
– Укрыться, всем спрятаться, – бросилась к лагерю Вера.
Егор на бегу сгрёб выложенные на просушку одеяла и подушки, бросил их в первую попавшуюся палатку. Тральщиком сгрёб себе на грудь развешенную на ветвях одежду.
– Это наше, наше, – раздался из-за трепещущего на ветру полога девичий голосок, и Егор швырнул ношу в проём.
Ещё дальше на разложенной палатке виднелись коробки с провиантом, и Егор, уже окончательно мокрый, побежал к ним. Носить продукты по отдельности времени не оставалось, и он вздёрнул края солдатской скатерти-самобранки, сваливая еду в кучу.
– Сюда, – услышал голос Веры Сергеевны. Согнувшись под ливнем, она махала рукой от крайней, приспособленной под продовольственный склад, палатки.
Прежде чем забросить в темноту узел, Егор подтолкнул внутрь пионервожатую. Вера попыталась воспротивиться, побежать снова что-либо спасать, но небеса метнули такие молнии, разразились такой раскатистой гневной тирадой, что сама потащила под брезент невольного помощника. В тесноте Егор оступился, упал на острые края рассыпавшихся консервных банок.
– Вы живы? – прошептала Вера.
– Вам-то зачем было мокнуть? – как маленькой, назидательно выговорил учительнице. Расчистив местечко рядом, протянул руку: – Идите сюда, в середину.
Оставаться одной в палатке с незнакомым мужчиной на виду у всего лагеря, а к тому же перебираться под его руку посчитала не совсем удобным. Неделю назад уже оставалась в кабине с мужчиной одна, опыт приобрела…
– Мне надо ещё проверить всех…
