banner banner banner
Реки помнят свои берега
Реки помнят свои берега
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Реки помнят свои берега

скачать книгу бесплатно

– Ну-ну, – покивал Фёдор, не особо доверяя ясному взору внучки: тут старого от малого разделяет целая жизнь. – Брата твоего самого ищи как блоху на собаке. Так что гляди, девка, сама: ежели хватятся, отлупцуют тебя, а не меня.

– А мы им водицы святой привезём, ещё и похвалят, – успокоила Аня.

– Хитрая ты.

– Не хитрая, а умная. Сам говорил.

– Я много чего говорил. Только ты вот запоминаешь одну свою выгоду.

– Сердцу не прикажешь, – не к месту, но с полным оправданием себя пояснила Аня. И поставила точку: – А будем и дальше антимонию разводить, вообще никуда не доедем.

Ехать и взаправду – не близкий путь, хоть и на велосипеде. По селу дорога ещё ничего, успели до перестройки уложить асфальт. А вот за околицей как стоял с дореволюционных времён бурьян, так и советская власть с ним не справилась. И хотя Фёдор пытался какое-то время крутить педали, спина взмокла быстро.

– А ты сиди, – остановил внучку, сам слезая с седла.

Но та, жалея деда, тоже спрыгнула наземь. Сняла сандалии: деревня приучает беречь обувь, а не ноги. Даже если они и важны для замужества.

Потащились по солнцепёку пешком.

– Дождичка бы, – помечтала Аня. Он ей и за пять копеек не был нужен, но бабки около магазина по нему вздыхали с весны.

На дождь дед согласился охотно:

– Не помешал бы.

– Господи, помоги, – опять повторила взрослые слова внучка.

Фёдор скосил на неё глаза: рано ещё в Бога ударяться. Когда глаза к небу поднять – жизнь подскажет, а не старухи у магазина.

Поднял гул самолётов. Военный аэродром располагался хоть и рядом, но уже на Украине, так что знатные женихи доставались украинским девчатам. Да и у военных, видать, кризис с горючкой, потому как редко нарушается тишина гулом моторов над Журиничами, не летают орлами, как раньше, по небу хлопцы.

– А мы на кладбище к папке с мамкой зайдём? – не смогла долго находиться наедине с собой Аня.

– К папке с мамкой надо ходить обязательно.

– Я им гостинец несу.

Оттопырила кармашек в сарафане, оглядела оставшиеся конфеты. Удивилась их малому количеству: если делиться с родителями, то выходило по одной. Запустила руку пошарить дыру, но худинки не нашла. Как испарились…

– А почему ты со вторым дедушкой не дружишь? – поспешила перевести разговор.

– Кто тебе отчебучил такую глупость?

– А у меня у самой глаз, что ль, нетути? – не дала провести себя внучка. – И бабушка Маня часто вздыхает, что ты не хочешь с ними знаться.

– Бабушка вечно что-нибудь выдумает.

– Хорошо, если так, – согласилась на обман Аня и замолчала, нащупывая сквозь кармашек конфетки: эти хоть не исчезли?

А Фёдор задумался о своём. Возраст такой, когда внукам – сладкие конфеты, а ему – горькие воспоминания. А их у Фёдора Буерашина – целая жизнь, почти от Гражданской войны.

Хотя на судьбу грех обижаться, перепадали и счастливые времена за семьдесят пять годков. Да вот крылья у ангела, что прикрывал доселе их род, видать, сильно истончились, а беда как ждала за воротами. Сначала списали по сердцу из лётчиков старшего сына Ивана. Словно доказывая врачебную ошибку, боясь оказаться ненужным, сразу же подрядился на ликвидацию аварии на Чернобыле. Да ещё с женой. Успокаивал земным: за день работы в заражённой зоне – месячный оклад. Зато дом обустроят.

Да только когда это дармовая копейка счастье приносила? Свой угол с Марией не успели поставить, здоровье долго не продержалось. Купили имеющийся колхозный. Да пожили в нём совсем ничего, и всё больше в радиационных муках. Чернобыль закрыли в саркофаг, а Ивана с женой – в домовины…

Сердце ещё не перестало разрываться за детей, а на погост вслед за ними отправилась жена. Думал, после всех напастей от пушинки повалится, но и случившегося кому-то показалось мало – пропал младший сын Егор. Считай, с Нового года ни слуху ни духу. Был бы пьяница или коммерсант, волнений меньше: память отшибло или дела закрутили. Но тут расклад иной, офицерский. Военком, знамо дело, убеждён в лучшем:

– Раз процент от его зарплаты переводят вам строго по месяцам, то жив. Значит, он так велел финансистам делать.

– Но ведь не случалось, чтобы на 23 февраля не поздравил.

У военкома и на это свой расчёт:

– По погибшим платят другим макаром и один раз.

Майор вышел в начальники из местных и не чурался земляков. Шепнул военную тайну:

– Скорее всего, на каком-либо задании ваш Егор. Может, и за границей. Вот поглядите, моя будет правда.

При другом случае погордиться можно было бы секретным заданием сына, но ведь неспроста ни с того ни с сего эти почтовые проценты-переводы идут, всё-таки стряслась с Егором какая-то беда. Бог с ним, с Днём Советской армии, но и в День Победы весточки не подал…

А что не нравятся сваты, то сроку той занозе – с самой войны. И не он тому виной. В 41-м, при оккупации, выбор в селе встал одинаково для всех: или в партизаны на еловые шишки, или в полицаи – на сало. Времени на раздумья не оказалось, власть в районе поменялась за одну ночь. И вышло у них со сватом глядеть друг на друга из разных окопов. И хотя по молодости война случилась, и отсидел за свою белую повязку на рукаве Пётр сполна, знаться с ним Фёдор более не желал категорически.

Сюрприз поджидал Фёдора через несколько лет, когда подросли дети и пожелал его Иван взять в жены дочку Петра и Мани. Уж как просил не связываться! Грешным делом даже на городских девок кивал, приезжавших летом на молоко и чистый воздух. Сын лишь усмехался, подтверждая свою взрослость:

– Такой же чернозём, только издалека привезён.

– Но она ж дочь полицая! А потом полицайские внуки пойдут!

– Внуки будут партизанские.

– Ох, Ванька, дуришь.

– Не, батя, не дурю. Люблю, – бесхитростно улыбался Иван. – И жить нам с ней до гроба.

Пророчество нестрашное, если проговорено шуткой. Только вот с Чернобылем слишком быстро всё исполнилось наяву…

Вообще-то плохо старикам в дальней дороге, слишком много дум за порогом ждёт. А за спиной к тому же топают маленькими ножками новые большие проблемы. Переводы от Егорки и держат на плаву…

– Анютка!

– Аюшки?

– Ты там жива?

– Иду. Я прыткая.

– Не хвастайся. Жди, когда другие похвалят.

– От других дождёшься.

– Ох, не того боишься, девка. Люди страсть как любят косточки друг у друга перемывать.

– Тут правда твоя, дедуль. Зойка Алалыхина надысь такое отчебучила – слыхом не слыхивала о себе подобного, – Аня вздохнула своей горемычной судьбе. – Сама как роза из навоза, а туда же… Да что тут говорить, сам, небось, натерпелся за жизнь.

– Натерпелся.

Помолчали, припоминая каждый свои обиды от злых языков. Но поскольку обиды той вселенской от подруги наверняка было с хвост Степановой курицы, Аня ожила быстро:

– Деда, а может, к мамке с папкой в другой раз зайдём?

– Зачем в другой? Ты же им гостинец несёшь.

Понял уже, что Анюткины карманы пусты, но поблажки не дал: лучше наказать дитё сейчас и самому, чем потом это за тебя сделает жизнь. Анюткин язык, правда, для семерых рос, помогает ей крутиться и на горячей сковородке. Да только жизнь состоит не из одних слов.

– Дедушка! – вдруг встревоженно вскрикнула Аня.

Фёдор Матвеевич поднял голову. Возле одного из столбов, замерших вдоль дороги с обвисшими, словно казацкие усы, проводами, увидел людей. По машине узнал Бориса Сергованцева, первого фермера в районе, про которого устали писать даже газеты. Сын бывшего комиссара их партизанского отряда, а затем первого секретаря райкома партии Евсея Сергованцева, на встречу с которым в Пустыни и надеялся Фёдор.

– Дедушка, а что они делают? – вцепилась в рубаху Аня.

Испугалась не зря: Борис с шофёром, придавив к земле мальчика, надевали ему на шею металлический ошейник. Кто-то третий при появлении свидетелей юркнул в машину, и Фёдор, боясь угадать знакомую спину внука Василия, опустил взгляд на валявшиеся у обочины кукурузные початки. Крикнул:

– Что ж вы творите, ироды!

На него безбоязненно обернулись. Почувствовав слабину в хватке, мальчик попытался вырваться, однако его ударили по ногам, заставив замереть.

– Езжай, дед, как ехал, – огрызнулся водитель.

Но Борис узнал прохожих, вышел навстречу, поднимая лёгкое пыльное облачко от потревоженной придорожной травы.

– Здоров, Фёдор Максимович. Куда собрался?

– Я-то собрался, а вот вы что творите?

– Не будет шляться по чужой кукурузе. Посидит до вечера – и другим закажет.

– Но на цепь… – не понимал Фёдор.

– Так если на веревку – перегрызёт, – в свою очередь не понял удивления фермер.

– Отпусти, – приказал старик, для острастки застучав передним колесом велосипеда по дороге. – Никто не давал тебе права людей за собак держать.

– Фёдор Максимович, ты мне не указывай, – улыбнулся Борис, не убоявшись велосипедного гнева. – Земля моя, дадена государством, и я буду на ней делать всё, что пожелаю.

– Отца постыдись.

Напоминание не пошло на пользу. Борис раздражённо хмыкнул, развернулся идти обратно. Водитель уловил настроение начальника, побежал к машине, завёл мотор. Стараясь не пылить, бережно подал джип к ногам хозяина. Вытолкнул дверцу с нарисованной на ней молнией.

– Ты бы лучше уговорил его поехать в больницу, – попросил Борис лесника, закрывая глаза тёмными очками. Не попрощавшись, скрылся теперь уже за тонированными стеклами джипа весь. Был человек – и нету. Лишь мальчик остался на цепи. И в машине второй спрятался. Васька или, даст Бог, не он?

Прижал внучку, укрывая от взметнувшейся после машины пыли. Ветра не было, облако повисло надолго, и к столбу пришлось идти едва ли не на ощупь.

Мальчик лет тринадцати отрешённо сидел на земле. Походил на городского, и Фёдор первым делом поинтересовался:

– Ты чей?

Заложник пробормотал что-то неразборчивое и уткнул голову в поднятые колени, стыдясь своего рабского и воровского положения.

– Погоди, Анечка, – Фёдор попробовал оторваться от внучки. Но та вцепилась мертвой хваткой, и только сейчас он заметил, что она дрожит. Положил на землю велосипед, присел перед девочкой. Заслоняя заложника, постарался как можно спокойнее улыбнуться: – Это дяди так шуткуют. А мы поможем мальчику. Поможем?

Аня закивала, и старик снял с руля сумку. Отыскал в ней кулёк с конфетами:

– Вот, ещё гостинец маме с папой. И сама можешь взять.

Сладости пересилили испуг, и пока девочка возилась с кульком, Фёдор Максимович выудил молоток и зубило. Для иных целей предназначались, а в дело вступать придётся им раньше срока.

– Дай посмотрю, – подступил к парню.

Тот опустил руки, открывая схваченный болтом ошейник из медной пластины. Фёдор приноровился к цепи, и нескольких ударов по зубилу хватило, чтобы она разъехалась по столбу обрубленным хвостом.

– А ошейник дома ножницами срежешь, – посоветовал мальчику.

Аня сердобольно протянула ему конфету. Забота маленькой девочки совсем отняла у парня силы, и, поняв, что слёз не спрятать, он сквозь прорвавшиеся рыдания проговорил:

– Я приехал в Алёшки… а у бабушки кушать нечего, болеет… Я всегда кукурузу рвал…

– А откуда приехал? – попробовал отвлечь мальчугана Фёдор.

– Из Москвы. А бабушка лежит…

– А что ж вы в Москве не можете доглядеть за властью?

Спросил, прекрасно зная, что не мальчик виноват в балагане, устроенном в столице. Но ведь именно там чёртом из табакерки выпрыгнула суетливая и говорливая, под стать Горбачёву, перестройка. Расшумелась, разлаялась, заставила всех бежать, выпучив глаза. А куда и зачем – так никто и не понял. На кой ляд спешили? Кто гнал из тёплого и обихоженного дома? Выбежали вот на окраину кукурузного поля – голодные, злые, с ошейниками на детях…

– Как звать?

– Витёк.

– Ничего не бойся, Витя. А сейчас иди домой.

Пацан закивал: да-да, домой. Из дома выходить страшно.

Пряча нежданные вериги под рубашку, не глянув на валявшуюся под ногами кукурузу, кромкой поля поспешил прочь.

– А зачем дядя это сделал? – никак не могла отойти от потрясения Аня.

– Денег много, – нашёл единственное объяснение Фёдор.