скачать книгу бесплатно
– Тут придумаем что-нибудь. Вот и давай, Филимон. Я – с Иринкой, ты – с Егором. И какое спасибо нам Варька потом скажет! Ну, еще раз прощайте.
Глава 4
В последних числах июля сеногной наконец прекратился. Однажды с полудня клубы тяжелых, как густой дым, туманов оторвались от земли, поползли все выше и выше. К вечеру они перекатывались уже высоко над головами, сбивались там в неуклюжие облака, а ночью вдруг поплыли за тайгу, как тяжелые, неповоротливые льдины в густой ледоход. Перед рассветом ледоход стал пореже, в открывшиеся разводья просыпались первые горсти звезд. А утром как ни в чем не бывало засияло на чистом небе солнце.
Сена во всех бригадах удалось спасти немного. Добрая половина так и сгнила.
– Ну, что будем делать, друзья-товарищи? – грустновато спросил Захар, когда зеленодольцы дометали последний стог. – В других бригадах еще хуже. Чем кормить скот зимой будем?
– А что тут… – махнул рукой Устин. И добавил, будто оправдывался, хотя его никто не обвинял: – Во всем районе так.
– Петька Смирнов, редактор, вчерась приезжал. В других колхозах, говорит, и того не могли сберечь, – указал Анисим Шатров на редковатый строй островерхих невысоких стожков.
– Мы хоть как-никак кукурузу не потеряли, – сказал Устин. – А во всем районе так и погнила на корню.
– Сомневаюсь, – вставил Андрон Овчинников свое любимое слово, но никто так и не понял, в чем он сомневается.
Захар разрешил людям немного отдохнуть. Но через день-другой ожила, загудела, зазвенела железом ремонтная мастерская, затюкали топорами плотники в недостроенной конторе, закопошились люди вокруг водонапорной башни. Кладка круглого тела башни давалась каменщикам-самоучкам нелегко, а Моторин целыми днями сам держал в руках мастерок, растолковывая и показывая, как управляться с кирпичами.
Но основные силы всех бригад Большаков бросил теперь на раскорчевку леса. День и ночь над тайгой стоял надрывный тракторный вой и треск выворачиваемых деревьев.
Однажды председатель вызвал в контору Варьку Морозову. Несмело перешагнув порог, она прижалась к косяку.
– Вот что, красавица, – сказал Захар. – Поедешь в тайгу, к раскорчевщикам, поварихой. Там людей Мироновна кормит, но сейчас едоков сильно прибавилось, ей одной не управиться. Будешь помогать ей.
Варька сперва пошевелила плечами, поежилась, будто ей было холодно. Потом сказала еле слышно:
– Ладно.
Через полчаса, как Захар и ожидал, в контору заявилась Пистимея.
– Не пущу дочку! – закричала она с ходу. – Еще чего выдумал – девку к мужикам! Мало ли в деревне работы.
– Это уж мое дело, куда кого послать, – спокойно сказал Захар. – И не одна она, Варька, будет среди мужиков. Там Мироновна, там…
– А я говорю – не пущу! Я уж, коли так, вон любую сестру во Христе в помощь Миронихе уговорю. Мало одной – две…
– А я говорю – поедет! – хлопнул ладонью по столу Большаков. – Что это за штуки еще такие? В доярки дочь твою нельзя, в свинарки тоже – в отлучке из деревни за километр-другой, видите ли, придется Варьке бывать. Чего ты за нее боишься? Никто ее не тронет… В общем, чтоб не ныла мне больше тут! Ступай собирай дочку…
В обед Большаков встретил возле пыхтящей электростанции Морозова, проговорил:
– Сколько же с твоей женой насчет Варьки воевать, Устин? Как-то оно получается у нас не так.
Морозов нахмурился, сплюнул на землю.
– Да я уж и сам с греха сбился. Всю душу вымотала она с меня, ладанка ржавая, – сказал о своей жене Устин. Сказал со злостью, почти с ненавистью. И, помолчав, добавил решительно: – Ничего, поедет.
К вечеру этого же дня Варька действительно была уже в тайге, за Чертовым ущельем, сидела на низенькой скамеечке возле лесного ручья и чистила картошку, обмывая ее в студеной воде.
Совсем рядом где-то трещало, ухало, рвало, и Варька каждый раз взмахивала длинными ресницами, а потом вздрагивала.
– Ничего, корчуют матушку, – говорила Мироновна, пожилая, мягкая, круглая женщина. – С корнями выворачивают. Иная соснища уж так крепко сидит – возятся-возятся с ней. Придут мужики обедать – все промокшие от поту. А ничего, вывернут-таки. Корнища-то вскинет дерево в небо, а в корнях – гора земли. А интересно глядеть. Завтра вот сходи-ка погляди.
– Что ты, что ты… Зачем я пойду?
– Так, интересно, говорю. Ну, айда печь растапливать! Как бы еще поспеть нам с ужином. Скоро накатится горластая орава.
Печь с большими котлами была сложена на расчищенной от леса поляне. Вокруг печки стояли полукругом длинные сколоченные из неоструганных досок столы. За столами – несколько дощатых вагончиков, в которых жили колхозники…
«Горластая орава» действительно накатилась. С шумом, с гамом, с хохотом высыпала из-за вагончика толпа перемазанных грязью и машинным маслом людей.
– Мироновна, горяченькой воды – отмыться бы!
– Чего-то, братцы, сильно запашистый дух от котлов сегодня.
– Всегда так – как соберусь в деревню, к жинке на ночь, тут ужин как для королей.
– Не облизывайся, мотай скорее. А то уж заждалась, поди, с обеда в окно глядит.
– Николаха, заправь там мотоцикл мой!
– Братцы, да ведь у нас повар новый! Варька, ты, что ли?
– Вон отчего ужин-то сегодня особый!
– Какая Варька? Морозова, что ли?
– Братцы, я тоже хотел в деревню. Однако не поеду теперь…
Мужчины и парни сгрудились вокруг Мироновны и Варьки, гоготали, дымили папиросами, отпускали шуточки, пока Мироновна не замахнулась на них половником:
– Хватит вам… Разоржались, как жеребцы! Варюшка, вон с того котла дай им горячей воды помыться.
…После ужина некоторые действительно укатили на мотоциклах по деревням. Две группы мужиков при свете от аккумуляторов долго стучали по столам костяшками домино.
Варька лежала в вагончике с открытыми глазами, слушала, как хохочут за стенкой мужчины, что-то рассказывая друг другу.
В каком-то вагончике работал батарейный радиоприемник, далеко оглашая тайгу веселыми песнями.
Уснула она почти перед рассветом. Но утром поднялась бодрая, не ощущая никакой усталости. Незнакомый парень в майке, видимо, из какого-то другого села, колол для поварих дрова вместо физзарядки.
Дня через два-три Варька все-таки пошла поглядеть, как корчуют тайгу. Оказалось, очень просто. Небольшие сосенки и ели захватывают стальными канатами и тащат тракторами прочь. Могучие же деревья сначала спиливают, затем пни выворачивают корчевальными машинами и заравнивают бульдозерами образовавшиеся ямы.
Растопыренные корневища деревьев валялись всюду. «Ну да убрать их уже пустяки», – подумала почему-то Варька и пошла назад.
А еще через день в тайгу приехал верхом на низкорослой лошаденке Егор Кузьмин.
– Покорми, Мироновна, – попросил он. И, поглядев на Варьку, прибавил: – Езжу вот по лесу, ищу, где какой клочок можно хоть литовками выкосить. И Захар тоже ездит, и все бригадиры. Да что…
– Варвара, налей мужику, – сказала Мироновна, перетирая чашки.
Егор года три назад овдовел. С тех пор ходил всегда какой-то мятый, сумрачный и немного растерянный. И Варьке было его всегда жаль.
Ел Кузьмин не спеша, склонив крупную, угловатую голову над чашкой, словно раздумывал над каждой ложкой – отправлять ее в рот или нет? «Однако не нравится ему наш суп», – решила Варька. Он еще не выхлебал и полчашки, а она подставила ему миску с мясом и картошкой.
– Ага… Ну да, – встрепенулся виновато Егор, торопливо отодвинул суп. Но и второе ел тоже будто с неохотой.
«Все о ней думает. О жене», – решила про себя Варька и неприметно вздохнула.
Детей у Егора не было. Все эти три года Кузьмин жил в одиночестве, и, проходя иногда вечером мимо его дома, Варька всегда глядела на светящиеся окна и думала: «Тоскливо, поди, одному-то в пустых стенах».
Каким-то образом Егор узнал, что ли, про эти ее взгляды (может, иногда видел) и при случайных встречах несколько раз пытался заговорить. Она испуганно убегала.
– Скажи-ка, Варвара, чего ты пугаешься меня? – спросил он ее однажды, загораживая дорогу.
– Вот еще! – опустила она голову. – Пусти давай, еще чего… Не дай бог, увидит кто…
Егор посторонился.
Потом еще встречались на улицах, перекидывались тре-мя-четырьмя ничего не значащими словами. В деревне это, конечно, незамеченным не осталось. И пошел слух, что у них с Егором любовь.
Никакой любви не было, и вообще ничего не было. Но Варька, кажется, хотела, чтоб была.
Хотела и знала, что ее желание пустое, несбыточное вовеки. Никогда, ни за что мать не разрешит ей выйти замуж.
– Корчуют, значит, – услышала Варька голос Егора и вздрогнула. – Ишь какой треск идет!
Варвара привыкла уж к реву тракторов, к шуму и треску выдираемых из земли деревьев, к крикам колхозников, не обращала на них внимания.
– Ага, корчуют…
И вдруг что-то случилось с ней, захотелось убежать от этого шума и рева, от внимательно разглядывающих ее светло-зеленых глаз Егора, от самой себя.
– За свежей водой… сбегаю! – крикнула она и схватила ведро.
– Куда нам! – проговорила Мироновна. – Вон еще полная бочка.
– Все равно…
Варвара остановилась на берегу ручья, прислонилась спиной к дереву, бросила ведро в траву и закрыла горящие щеки руками. «Так лучше, так лучше, – лихорадочно колотилось в ее голове. – Пусть уезжает, скорей, скорей! Потому что все равно ничего, ничего… Не разрешит мать, не разрешит… А без благословения как можно? Грех, грех… Испепелит Христос. А раз так – зачем?..»
Понемногу она успокоилась, опустилась на колени в траву, сложила руки на груди, запрокинула голову и начала шептать молитву. Косы ее упали на землю.
Когда встала, увидела: Егор в пяти шагах поит из ручья коня, держа повод в руке. Когда он привел лошадь – она не слышала.
Варвара во время случайных встреч в деревне каждый раз опасалась, что Егор заговорит с ней о Боге, как заговаривали с ней многие, насмехаясь над ее верой, не вызывая в ней ничего, кроме холодной неприязни, смешанной с некоторой долей жалости к заблудшим, обреченным рано или поздно на погибель людям. Однако Егор не заговаривал. Но сейчас, проходя мимо, он, конечно, видел, что она молилась. И уж сейчас, она чувствует, обязательно что-нибудь скажет богопротивное. «Ну и пусть. И пусть…» Это даже к лучшему, даже поможет ей замкнуться в привычную холодную скорлупу.
Но Егор, напоив коня, сказал совсем о другом:
– Я, между прочим, Варвара, ради тебя ведь завернул сюда.
– Вот уж… – От неожиданности девушка растерялась.
– Оно, конечно… – усмехнулся Егор. – Я сейчас вон в ближайшую балку загляну – нельзя ли там копешку-другую наскрести. А как сосмеркается, подъеду сюда, а? Выйдешь?
– Да… зачем?! – прошептала Варька, чувствуя, что опять вся вспыхивает.
– Я и говорю – оно, конечно… – опять повторил Егор. – Мне уж сорок лет. По свиданиям-то вроде и неловко шастать. Засмеют мужики, коли узнают… Так выйдешь?
– Нет, нет, что ты! Ночью?!
Егор подтянул подпругу.
– Что ж ночью… Днем-то мне и вовсе стыдней. Я не баловник какой-нибудь. – Егор вскочил в седло.
– Я же в Бога верю! – почти простонала Варька. – А ты…
Егор вынул кисет, свернул папиросу.
– Чего – я? Отец вон твой безбожник, да ведь всю жизнь прожил с твоей матерью. Так слышь – подъеду.
Варька стояла, опять прислонясь к дереву, дрожащими пальцами то заплетала, то расплетала косы. «Нет, нет, не приезжай!» – кричали ее черные, как у отца, глаза. Но язык не повиновался.
Егор тронул коня.
…Всю эту ночь Варька металась по жесткой постели, несколько раз вставала, подходила к маленькому, запотевшему от ночной прохлады оконцу, падала на колени, исступленно молилась. Ложилась, опять вставала…
Но выйти из вагончика так и не осмелилась.
До уборки ржи колхозники успели отвоевать у леса еще гектаров около двенадцати. Но вслед за рожью поспели овсы, а там пшеница – и пошла, зазвенела страда. О раскорчевке теперь до следующего лета нечего было и думать.
Урожай зерновых вышел нельзя сказать, чтобы отменный. Середнячок урожай, а может, и пониже, – сказалась все-таки и свирепая засуха в начале лета, и наступившая следом затяжная непогодь. К тому же хлеба вызрели поздно. Времени для уборки было меньше чем в обрез. Несмотря на это, Захар все-таки во всех бригадах выделил группы косцов, которые беспрерывно мотали косами по таежным опушкам, лесным полянам, высмотренным Егором Кузьминым, бригадирами, да и им самим. В тайге, возле круглого Камышового озера, в Пихтовой пади, бригада Морозова с горем пополам поставила несколько стожков. Ждали отаву… Кошенина вроде сразу же покрылась тонким зеленым ковриком. Но после сеногноя не упало ни одного дождя, и отава, не успев отрасти, ушла под снег.
Не дожидаясь конца уборки, когда освободятся тракторы и автомашины, председатель отдал распоряжение всем бригадам возить сено к фермам пока на лошадях. Возили его зеленодольцы, как и все другие, невесело. Прелые, сухие пласты не пахли луговым разнотравьем, как обычно. Андрон Овчинников, утрами являясь на конный двор к Фролу, прежде чем запрячь лошадей, долго курил, разговаривал с Кургановым о том о сем… Подходили другие возчики. Андрон на правах старшего усаживал и их курить.
– Давай, разбирайте лошадей! – поторапливал их всегда Фрол.
– До белых-то мух успеем. Куда нынче торопиться… – невозмутимо отвечал Андрон. – Еще вот маленько повозим, да и кнут набок. Освободим нынче трактористов от вывозки.
Фрол не выдерживал и в сердцах кричал:
– Стебли вареные! За день можно трижды обернуться, а вы два раза еле успеваете…
Однажды на конный двор заглянул Корнеев:
– Ты чего там с подводой для огородниц мудришь? У них огурцы пропадают. Никулина два раза жаловалась.
– Сено же возим, – сказал Курганов.
