скачать книгу бесплатно
Однажды завернул к ним Гордей Зеркалов. Войдя, закрыл за собой дверь на крючок.
– Чтоб не помешали, – объяснил он. – Разговор серьезный будет.
– Именно!.. – кинулся ему навстречу Бородин. – Ты проходи, садись, Гордей Кузьмич. Лопатин-то что со мной сделал, а? Кто ж мог подумать?
– А что? – поднял Зеркалов глаза, в которых светилась плохо скрываемая неприязнь.
– Как что? Магазинишко-то…
– Ну?
– Он ведь, Лопатин… Поперек горла я ему… И спалил-таки…
– Чем ты докажешь? – сухо и холодно спросил Зеркалов.
– Что доказывать? Он все ходил тут, хвостом землю мел… зачем, мол, ты…
Но Зеркалов не стал слушать, поморщился и перебил его:
– Нашел о чем… Сейчас другая забота… Пропадем мы… И ты и я, если…
– Господи, да что еще? – промолвил старик упавшим голосом.
Зеркалов помедлил и начал:
– Вот что, Петр… как там тебя дальше? Забыл. Насчет Григория… Я все делал, пока, знаешь, можно было… Потому как по-дружески к тебе относился.
– Вон что! – протянул Петр, и руки его затряслись…
– Да… А теперь дозналось начальство… Ну и… сам понимаешь. За такие дела могут и меня, и… особенно Гришку…
Зеркалов замолчал, давая возможность Бородину осмыслить все сказанное. Повернулся к нему спиной и стал ждать.
– А… не шутишь? – робко, с бледной тенью надежды спросил Бородин. – Люди болтают, вроде ты не при власти теперь, потому-де… И начальство, говорят, новое сейчас в городе…
Зеркалов покусывал с досады губы: на этот раз с Бородина, очевидно, ничего не удастся сорвать. Но на всякий случай бросил на него гневный взгляд, пригрозил:
– Ну и… оставайся тут, жди, когда приедут за Гришкой… Узнаешь потом, старое или новое начальство в городе. Я-то вывернусь как-нибудь…
И шагнул к двери. Бородин догнал, повис у него на руке:
– Да ты подожди, Гордей Кузьмич… Я ведь так, сдуру… Надо уж как-то вместе… Твой-то, Терентий, тоже… В один год с Гришкой ведь родился…
Зеркалов стряхнул Бородина:
– Ты не болтай, чего не знаешь!.. У Терентия отсрочка, по закону… Как выхлопотал я – не твое дело… А по закону! Понял ты?
– Понял, Гордей Кузьмич, понял… Прости великодушно. Неужели ж так-то теперь… и нельзя никак? – завыл Бородин, опять хватая его за рукав и усаживая.
Гордей Зеркалов не особенно сопротивлялся, сел, вытащил из кармана большой платок и неторопливо вытер лоб.
– Можно, конечно, – сказал он немного погодя. – Заткнуть надо кое-кому рот… Там…
И кивнул головой на окно. Петр присел на лавку, опустил голову.
– Если в раньше… А теперь-то чем? Погорел ведь я… Сам нищий стал…
– Коней продай, – подал голос Зеркалов.
Бородин вскочил, замахал руками:
– Что ты, что ты? А сам с чем останусь? Хозяйство развалится.
И вдруг закрутился по комнате, точно в припадке:
– Ну и пусть!.. И пусть приходят, забирают Гришку, засудят, в солдаты законопатят, мне с него толку – с комариную холку… Вырос он моими заботами да на мое же горе… У других дети как дети, а у меня в сучки срос… Все, что было, на ветер из-за него пошло…
– С ветра и пришло… – перебил Зеркалов.
Старик от неожиданности встал посреди комнаты как вкопанный. Руки его тяжело обвисли.
– А откуда же? – продолжал Зеркалов. – Клад в земле нашел, что ли? Их уже до нас все повыкопали… Думаешь, мало я жалоб на тебя в печь побросал? Народишко давно-о интересуется: с чего разжился…
– Вот… И ты как Лопатин… – побледнев, еле выговорил Бородин.
– Я к тебе всегда по-дружески, – ответил Гордей. – Да вижу – не собрался с мыслями ты… Пораскинь умом… Ладно, в другой раз потолкуем.
– Что толковать? – грустно откликнулся старик. – Кроме скотины и дома, у меня ничего нет. А лошадей кому продашь?
– Давай я сам продам… Тебя чтоб не беспокоить. Я полагаю, двух хватит, чтоб мне уладить дело. Не всех же тебе коней лишаться…
– Бери, – безразлично и устало махнул рукой старик.
Григорий, узнав о потере двух лошадей, вымолвил негромко:
– Та-ак! Обдирают нас… Щиплют как дохлых кур – по перышку…
И в голосе его, звенящем как туго натянутая струна, прозвучало злобное предостережение кому-то.
– Хороши перышки, – простонал отец. – Этак глазом не успеешь моргнуть – голым местом засверкаешь… Ведь ничего у нас не останется… Подавился бы он конями…
– Ну ладно, чего теперь выть? Не поможешь этим…
– Эх, сынок, не отстанет он от нас теперь, жирный боров, пока не доконает… Ишь завел: «Жалобы», «с чего разжился»… Не отстанет. – Старик вздохнул.
Однако и это было еще не все.
Через неделю или полторы, поздним вечером, когда Бородины ложились уже спать, к ним прибежал поп Афанасий. Остроносый, растрепанный, с круглыми горящими гневом глазами, он напоминал какую-то хищную птицу – не то сову, не то ястреба. И полы его тяжелой рясы тоже махали, как крылья птицы, когда он заметался по комнате.
– Да ты что, батюшка! – встревоженно спросил Петр Бородин.
Поп ничего не мог вымолвить, не в силах был раскрыть жирных трясущихся губ. Подбежав к Григорию, он поднял над его головой обе руки, точно хотел обрушить на молодого Бородина что-то невидимое и тяжелое.
– Вв-а… вв-а… – несколько раз взвизгнул поп, трясясь над Григорием. – В ад бы тебя, антихриста, чтобы горел на вечном огне, дьявол, аспид, с-сатана-а… – И, захлебнувшись, упал на табурет.
– Бабка, воды… скорее! – заревел Петр Бородин на кухню, где шаркала ногами по полу старуха.
Но поп Афанасий уже снова метался по комнате.
– Воды?! Ты спроси лучше, что сынок твой с Маврушкой моей сделал! Ты спроси его, антихриста… Ну что молчишь? Спроси, спроси…
– Господи, господи, – растерянно крутил головой на тонкой шее Петр Бородин, нервно крестясь. – Да ты что, батюшка?
– Не поминай бога, не поминай! – краснея от натуги, ревел поп – Опозорили седины мои… Ведь Маврушку-то он, сынок твой… Понесла она… Все таилась, таилась, пока глаз мой не замечал, а сегодня после ужина выложила все, он, Гришка твой, да Гордея сынок… Господи, неужели переживу!. Куда я с ней? – И повернулся к Григорию: – Бери ее теперь!
Петр Бородин оттолкнул очутившегося возле его кровати попа, встал и выбежал в кухню. И уже оттуда ринулся на Григория, сжимая в руках короткую железную кочергу.
– Ах ты… кобель! – срывающимся голосом крикнул Петр, наступая на сына. – Ах ты кобель! Что наделал, что наделал!.. Терпел, видит бог, да лопнуло мое терпение… Маленького тебя разорвать бы надо!.. На одну ногу наступить, а за другую дернуть!!
Таким Григорий еще никогда не видел отца. И он второй раз в жизни испугался его, хотя сейчас у отца в руках был не топор, а обыкновенная кочерга.
Григорий до того растерялся, что не сообразил даже выбежать в кухню. Несколько секунд они, пригнувшись, кружили по комнате, сторожа, как лютые враги, друг друга, забыв о прижавшемся в углу священнике. И пока кружили так, Григорий немного опомнился, пришел в себя. Когда отец бросился на него, он отскочил в сторону и в тот же миг сам неожиданно кинулся сбоку к отцу, намертво вцепился ему в кисть руки, сжал ее, не жалея, изо всей силы. Петр Бородин глухо вскрикнул от нестерпимой боли, кочерга упала на пол. Подняв ее, Григорий сильно толкнул отца на кровать. И проговорил, переводя дыхание:
– Старый ты пес… Убил бы ведь! Шутки тебе?!
– Вот, вот… видел, батюшка? – скрипуче протянул Петр Бородин. – Батьку псом называет… Это как?
– А ты, поп… – повернулся Григорий к священнику, – чего тут икру мечешь? Ты бы… дочку-то получше стерег. Не набегала бы тогда…
Отец Афанасий, изумленный тем, как с ним говорит молодой Бородин, только безмолвно открывал и закрывал рот.
– Ну, чего? Дай ты ему воды, бабушка… Видишь, зашелся, – сказал Григорий старухе и бросил в кухню кочергу.
– Ты… ты… – Поп сделал судорожный глоток и боднул головой воздух – Да я же тебя! Ах ты поганец… Да ведь стоит мне… сказать про метрику…
– Которую ты отцу продал, что ли? – спросил Григорий, усмехаясь.
– Кто продал, чего плетешь?
– Э-э, не боюсь я твоих угроз, – махнул Григорий рукой и пошел к своей кровати – И ты, батя, не бойся. Зеркалову двух коней отвалил. А зря, вот что! Пугать они горазды. А рыльце-то в пуху. Пусть попробует что-нибудь теперь! Сами себя на свет вытащат. Да и время-то сейчас такое… Кем они пугают? Не теми ли, кто сам напуган?..
Григорий разделся и лег в кровать, не произнеся больше ни слова.
* * *
Петр Бородин увел попа в другую комнату. Там они долго о чем-то говорили. Наконец Григорий услышал, как стукнула внизу дверь.
Поднявшись наверх, отец ходил по комнате, покряхтывая, почесываясь. Наконец проговорил:
– Спишь, Григорий?
Спросил таким голосом, будто в этот вечер ничего не произошло между ними.
– Нет. Чего тебе?
– Так, говоришь, зря они пугают нас?
– Конечно.
– Так-то так, а все же… боязно мне. Неизвестно, как еще все повернется. Лучше уж в мире жить со всеми. Бог с ними, с конями. И попу я наобещал сейчас… кой-чего. Он ведь жадюга, глаза завидущие, руки загребущие.
– Ну и зря, – проговорил Григорий, по-прежнему не оборачиваясь.
– Обещать – еще не дать. Обещанного три года ждут. А вот с Лопатиным не поладили мы… Возьми теперь его… Не дал за землицу-то доплаты ему – и озлился. Все-таки корчевал ее он, распахивал. А тут еще с лавкой полез наперекор ему. Ты спишь?
– Сплю уже… И ты спи.
Петр Бородин лег в кровать, такую же скрипучую, как и он сам. Полежал немного и спросил:
– А может, и в самом деле… возьмешь Маврушку?
– Ребенок-то у нее от Терентия, должно…
– Ну-к что? Я бабке нашей скажу – выживет. Хозяйка была бы все-таки. Кого же тебе брать? Он ведь, отец ее, поп все же… Не последний человек в деревне.
– Отстань, батя, спи давай… – недовольно пробурчал Григорий.
Отец вздохнул, тяжело перевернулся со спины на бок.
– Вот дела… Теперь, почитай, все сызнова начинать надо… Разорились. Вся надежда на урожай.
Григорий не отозвался. Отец подождал немного и проговорил со вздохом:
– А ты кобель все ж таки. Эх, угораздило… Мало тебе, Григорий, других баб. Вон Анна Туманова, куда уж ни шло…
Старик долго ворочался, вздыхал, шептал что-то, раздумывая и о сгоревшей – не открытой еще – лавке, и об отданных задаром конях, и о том, как бы нащупать опять любую тропинку к богатству. Любую! Хотя бы и вроде той… первой…
Но чувствовал, что сам он уж, во всяком случае, не успеет этого добиться. Вот Гришка бы…
Такие думы гнули Петра Бородина к земле. По деревне он ковылял, уже тяжело опираясь на палку.
3
Лето с каждым днем разгоралось все жарче и жарче. Приближался сенокос.
– Так-с… Житуха, значит, продолжается. Опять надо прикидывать, в какой хомут шею пихать – в зеркаловский, лопатинский или этот новый, бородинский, – зло говорили мужики, собираясь вечерами у Андрея.
– Лучше уж к Лопатину. Новый хомут шею всегда сильнее трет.
