скачать книгу бесплатно
Нижнеозёрная крепость, ближайшая к Рассыпной, лежала на высоком мысу над Яиком. Она погибла так же, как Рассыпная. Комендант майор Захар Харлов с горсткой офицеров из орудия вёл огонь по мятежникам. Но Пугачёв только усмехнулся, глядя на эту жалкую оборону. Стоя на виду у канониров крепости, он даже не пригнулся. «Разве на царей пушки льются?» – хмыкнул он товарищам.
Когда крепостные казаки открыли ворота, Харлов понял, что пропал, и начал скатывать бочонки с порохом с обрыва в Яик. Бунтовщики влетели на бастион. Один из них рубанул майора саблей. Харлов упал. Но он не успел умереть от потери крови: его на руках донесли до виселицы и сунули головой в петлю.
Историю майора Харлова и его молодой жены через 60 лет после бунта узнает Пушкин. Он выйдет из тарантаса и поднимется на заросшую травой куртину былой крепости. Над осенним Яиком, над Великой Степью будут плыть журавлиные клинья. Тени облаков будут тихо стекать по белёсым склонам прибрежных гор. Пушкин поймёт, что ни чертополох во рву, ни Российская империя уже не помнят об отваге и чести майора из дальней провинции, о тоске и ужасе его юной жены. И Пушкин им всем напомнит о маленьких трагедиях «транжементов». В «Капитанской дочке» он сделает захудалую Нижнеозёрную крепость Белогорской крепостью – главной крепостью русской литературы.
Татищева крепость
Оренбургский губернатор Рейнсдорп давал бал. «Народ, который поёт и пляшет, зла не думает», – некогда поучала государыня. И вдруг посреди менуэта грянуло известие, что яицкие казаки опять взбунтовались, присягнули самозванцу, взяли Илецкую крепость и летят к Оренбургу. Офицеры кинулись в казармы, дам в обмороках разносили по каретам.
Через день из Оренбурга вышел отряд барона Христиана Билова: 200 солдат и 150 казаков сотника Тимофея Подурова. Но решимость барона кончилась за десять вёрст до Нижнеозёрной крепости. Билов послушал, как в осенней дали, в чистой тишине отчаянно грохочет пушка майора Харлова, и скомандовал ретираду в Татищеву крепость, самую надёжную в округе.
Эту крепость Оренбургская экспедиция заложила в 1736 году на впадении речки Камыш-Самарки в Яик. Здесь сходились три дороги: из Оренбурга, Самары и Яицкого городка. Татищев, командир экспедиции, приказал укрепить земляной «транжемент» бревенчатыми стенами и назвал крепость своим именем.
27 сентября 1774 года Татищеву крепость осадили мятежники Пугачёва. Из окон домов форштадта высунулись рыла бунтовских пушек. Гарнизоном «транжемента» командовал старый полковник Григорий Елагин. Солдаты Елагина и Билова и казаки Подурова заняли места на валах и батареях.
Восемь часов по улочкам Татищевой крепости катался гром канонады. Ядра мятежников перелетали через куртину и звонко лупили в брёвна цейхгаузов. По лужам во рву поплыли свежие жёлтые щепки. «Транжемент» трясся от обстрела как от ужаса, но не сдавался. Пугачёв разделил своё войско пополам и приказал штурмовать Татищеву крепость с двух сторон.
В исцарапанную, старую подзорную трубу полковник Елагин увидел, что толпа мятежников, пригибаясь, бежит по правому берегу Камыш-Самарки. Елагин требовательно глянул на Билова. Барон отрицательно покачал головой: биться в чистом поле своих солдат из крепости я не поведу, пускай идут казаки Подурова.
Казаки Подурова выехали из крепости и угрюмо остановились посреди речки на виду у мятежников. «Против царя пошли, регулярщики?» – испытующе крикнули из толпы бунтовщиков. Речка бурлила вокруг конских ног, сносила хвосты лошадей. «Петру Фёдорычу предаёмся», – хмуро сказал Тимофей Подуров.
Пожилой оренбургский казак, он станет надёжным помощником Пугачёву. Умелым командованием он наведёт страх на гарнизон Оренбурга. Под горой Маяк он заманит в ловушку и сгубит симбирскую команду полковника Чернышёва. Однако через полгода князь Голицын разгромит бунтовщиков, и Подуров угодит в плен. А Пугачёв не вернётся отбивать сподвижника. Подуров проклянёт Пугачёва. Но зимой 1775 года их обоих казнят в Москве на одном эшафоте.
Офицеров потрясла измена Подурова. А Пугачёв ухмыльнулся и отдал приказ о штурме. Казаки двинулись на крепость, толкая перед собой возы с горящим сеном: прятались от картечи в густом белом дыму. Обозлённые солдаты палили из пушек и ружей. Но вечерний ветер перекинул огонь с возов через куртину, и в крепости запылали крыши цейхгаузов. Солдаты бросились тушить пожар, оголив оборону. На опустевшем реданте напрасно бил тревогу барабанщик. Мятежники рванулись к воротам, вышибли створки и вломились в крепость.
Врукопашную отбивались только офицеры. Полковника Елагина и бригадира Билова ранили. Немца-барона казаки не удостоили и казни – докололи на улочке, как бешеного пса. А Елагина и других офицеров вздёрнули на виселице. Жена старого полковника Анисья Семёновна с воем вырывала окровавленного мужа из рук бунтовщиков, и бабе тоже накинули на шею петлю.
Дряхлые яицкие «лыцари» потом расскажут Пушкину, что мёртвого Елагина мятежники сняли с виселицы, освежевали, как борова, и его салом мазали свои раны. Пушкин поверит этой сказке: озверение – неизбежное следствие бунта. Но ужас смерти пугал и без страшилок. Дым разгромленной и сожжённой Татищевой крепости тонкой пряжей растянулся над остывающей степью.
Капитанская дочка
Пугачёв сражался при Татищевой крепости дважды: в начале побед и в начале поражений. Пушкин тоже дважды посетил Татищеву: по дороге в Оренбург и по дороге обратно. Дорога вдоль Яика словно убеждала и Пушкина, и Пугачёва: Татищева крепость – это очень важно. А что в ней важного? Важна судьба семьи полковника Елагина – простая и страшная. Такова вся жизнь человеческая, в которой страшнее всего делать очень простой выбор.
Псковский дворянин Григорий Елагин 37 лет оттрубил на службе, вышел в отставку, а денег не было. И он, полковник, согласился на майорскую должность коменданта крепости. В бунт ему стукнуло уже 56. За полгода до мятежа Елагин выдал 17-летнюю дочь Татьяну за 39-летнего майора Захара Харлова, коменданта соседней Нижнеозёрной крепости. Бравый майор Харлов вместе с молодой женой пригрел и её 11-летнего братишку Колю: растил генерала.
Сразу и не понять, какого цвета общий сырт. Бурого? Синего? Жёлтого? Зелёного? Общего. Эти холмистые степи – удивительное пространство жизни для всех: для русских и нерусских, для кочевников и земледельцев. И пушкинская история тоже общая
Когда бунт подкатил к Нижнеозёрной, Харлов отправил Танюшу и Колю к отцу: Татищева крепость показалась Харлову надёжнее. Но бунтовщики взяли оба «транжемента». 26 сентября в петле погиб муж Татьяны, а 27 сентября на её глазах казнили отца и мать. На руках Танюши Харловой остался маленький брат.
Пушкину рассказали, что Танюша была невысокого роста, круглолицая и миловидная. В захваченной Татищевой крепости её приметил Пугачёв – мужик с горячей кровью, сыгравший с жизнью в чёт-нечет. Что на этом свете могло его попятить? Красивую офицерскую вдову Емельян прихватил с собой под Оренбург, а Танюша взяла и братика – с кем его оставишь в холодном, разорённом доме? Она была согласна на всё, даже на бесчестье, – ради братишки.
Через месяц Пугачёв перенёс лагерь бунтовщиков в Бёрдскую слободу. Бабу и мальчонку в телеге перевозили верные яицкие казаки. Но вдруг на полпути они остановили коней и велели офицерским детям сойти на дорогу. И потом с сёдел принялись палить по ним из пистолетов. Танюша и Коля повалились в грязь колеи.
Казакам лень было спешиваться, чтобы проверить, живы ли дворянчики. Покрутившись на конях вокруг упавших, казаки поскорей поскакали к Пугачёву – объявлять, что пленники сбёгли. А брат и сестра были только ранены. Но они боялись бунтовщиков и сползли с дороги, где их ещё могли бы подобрать добрые люди, спрятались за кустами, обнялись и насмерть вмёрзли в ледяную полночь степного ноября.
Потом Пугачёв узнал, что побега не было. Но сделанного не воротишь. Детей офицера замело порошей, однако ещё долго той зимой проезжие останавливались на знакомом повороте тракта и ходили смотреть на убитых. Мёртвая Танюша Харлова обнимала брата крепче, чем живая Таня обнимала казака Емельяна.
Эта история добила Пушкина – и вместо задуманной «Истории Пугачёва» из-под его пера полетела «Капитанская дочка». Старый полковник Григорий Мироныч Елагин подарил прекрасной пушкинской Маше, возлюбленной Петруши Гринёва, фамилию Миронова. А допросные листы Пугачёва донесли живую скорбь Емельяна по Тане: «убили её з братом за то, что я её любил. И я об ней сожалел». Пугачёв покаялся в своей вине за гибель полковницкой дочери, хотя мало ли у злодея-самозванца было грехов, чтобы сокрушаться ещё и об этом?
Казаки решили утешить Пугачёва и отправили к нему блудницу, которую взяли от гренадеров в обозе разгромленного генерала Кара. Пугачёв побаловался с девкой – и велел её повесить: потому что она «волочилась с конюхами и потом украла подсвешник серебреной».
Почему же казаки столь жестоко обошлись с Танюшей Харловой и Колей Елагиным? И почему безжалостный Емельян не отомстил убийцам? Да, мятежники вешали баб, даже беременных, но эти бабы, жёны убитых мужей, плевали в лицо самозванцу. А Танюша не плевала. Но её застрелили на грязной дороге. Всё потому, что у яицких казаков были свои планы на жену для казачьего императора.
Чувства Емельяна и офицерская вдова помешали планам казаков. И Танюшу принесли в жертву. А Емельян стерпел. Пока что яицкие казаки были его сильнее, и «улица» его оставалась «тесна». Чтобы победить казаков, ему надо будет потерпеть поражение от Оренбурга.
Оренбуржье: казачья Россия
От начала бунта прошло всего две недели, а бунтовщиков стало уже больше тысячи, у них было 20 пушек. Мятежники без боя прошли сквозь Чернореченский «транжемент», оставленный гарнизоном, и вышли к Оренбургу – главной крепости губернии, заполненной сбежавшими жителями посадов, войсками и артиллерией. Но Пугачёв сначала решил «зачистить» территорию вокруг города и прошёл по двум крупным селениям, что подпирали Оренбург плечами.
Слободу Каргалу в 1744 году основал губернатор Неплюев. Он поселил здесь торговых татар из-под Казани. Для Пугачёва татары на площади перед мечетью застелили осенние лужи коврами и распластались ниц, пока два знатных жителя под локотки бережно вели самозванца к царскому креслу. Так мусульмане встречают не батыра, имама или визиря, – так встречают падишаха, владыку улуса. «Жители встретили меня со всякою честию, яко царя, почему тут ни одного человека и не повесил», – скажет потом Пугачёв.
В Каргале к своим яицкому и илецкому полкам Пугачёв добавит татарский полк. Атаманом Каргалы станет ушлый местный купец Муса Улеев. Осадной зимой Пугачёв повадится шастать в слободу к радушному Мусе, у которого всегда будет хмельное на выбор: буйная татарская буза или весёлая русская кумышка.
После Каргалы Пугачёв двинулся в Сакмарский городок. Крепость близ впадения реки Сакмары в Яик яицкие казаки построили в 1720 году, ещё до Оренбургской экспедиции. Узнав о приближении Пугачёва, атаман городка сбежал в Оренбург. Сакмарцы звали его обратно, но он не вернулся. Бунтовщики выволокли из церкви попа и велели зачитать бумагу, что пришёл царь Пётр Фёдорыч. Поп отнекивался – дескать, помер же царь, но попу ответили: жив он, «погребён вить другой». Поп, тоскуя, зачитал манифест Пугачёва. Казаки Сакмарского городка присягнули Емельяну. А Пугачёв назначил им атаманом попа.
У бунтовщиков была вера в казачью правду, а Христос её соблюдёт или Магомет – не важно. Имамов и попов пугачёвцы бестрепетно верстали в казаки. Однажды в крепости Бузулук атаман отправил местных попов исполнять своё поручение, а попы зароптали, отказываясь. «Ково же мне послать? – изумился атаман. – Неуж снова казаков нарядить, за которыми и без того много дела? А вас при всякой церкви по два и по три. Куда вас, дьяволов, беречь?»
Сакмарский поп прослужил атаманом недолго, сакмарцы упросили Пугачёва назначить им атаманом что-нибудь более похожее на казака. И Пугачёв отрядил в Сакмарский городок своего нового любимца – древнего старика Дубовского, который в Илецком городке признал в нём царя.
Слобода Татарская Каргала была основана как русский Гонконг XVIII века – центр торговли с исламской Азией. Купцам России татарский язык стал так же необходим, как французский – вельможам
В 1738 году Фёдор Дубовский служил атаманом станицы Дубовской на Волге, а станица была центром Волжского казачьего войска. Но чёрт дёрнул Фёдора пожаловаться на воровство войскового атамана Персидского. Приехали ревизоры. Атаман подмазал их, и они объявили жалобу Дубовского наветом. Фёдора кинули под кнут, а потом навечно сослали на Илек простым казаком.
Пугачёв ещё возьмёт на Волге станицу Дубовскую и обрушит авторитет клана Персидских. Хотя старику Дубовскому от этого не станет легче. Он угодит в плен и сгинет на каторге. А несчастный сакмарский поп получит плетей, потом его лишат сана и определят в церковные сторожа. Зато хитрый Муса Улеев, пугачёвский атаман Каргалы, вывернется из оренбургского каземата, отбоярится от следствия, вернётся домой и ещё долго будет торговать в Каргале как ни в чём не бывало.
Пока осада будет душить Оренбург, Пугачёв займётся переименованиями. Андрей Овчинников превратится в «графа Панина», Федька Чумаков – в «графа Орлова», Ванька Зарубин – в «графа Чернышёва». Сакмарский городок Пугачёв переименует в Петербург, Каргалу – в Киев, Бёрды, свою ставку, – в Москву. Так у «царя Петра Фёдорыча» появится собственная Россия. В конце XX века она сведёт с ума авторов «Новой хронологии».
Меняя названия, Пугачёв выстраивал параллельную реальность. Он словно форматировал мир, чтобы силой загнать действительность в уже готовую модель. Такой демиург, как самозванец Пугачёв, не мог не победить в информационной войне с императрицей Екатериной.
Манифест «Разбойничьей партии»
Разбойничьими партиями» власть называла отряды пугачёвцев. Но обычные разбойники не рассылают письма с призывами к бунту, а Пугачёв с первых дней взрывал народный разум посланиями, которые именовал «манифестами». Власть боялась их, как чёрт ладана. Такую прокламацию добрые подданные подкинули государыне Екатерине прямо в Зимний дворец в Рождество 1774 года.
В пугачёвщину вся Россия от императрицы до холопа читала только два вида текстов: Часослов и манифесты Пугачёва.
Казак Пугачёв был неграмотным и скрывал это, потому что царь-то грамоту знать должен. Не раз атаманы пихали «царя» в бок локтями, когда он, делая вид, что читает, держал письмо вверх ногами. Сохранился удивительный документ, где накаляканы бессмысленные детские завитушки, «не изъявляющие никаких литер»: это попытка Пугачёва научиться подписывать свои грозные указы.
Ещё на Узенях Пугачёв потребовал себе грамотея, и казаки нашли ему 19-летнего Ивана Почиталина, парня послушного и прилежного. На берегу степной реки Почиталин лёг пузом в некошеную траву и, высунув язык, сочинил первый манифест. Пугачёв полюбил своего усердного писаря и звал его ласково и по-отечески – Ванюшкой.
Ванюшка, титулуя самозванца, изощрялся как мог, чтобы убедить в его подлинности: «Я, великий государь анператор, жалую вас, Пётр Фёдаравич», «Доброжелатель, тысячью великой и высокой един великий император государь», «Российской державы содержатель».
Указы Ванюшки восходили к народным заклятьям: «Исправить бы тебе великому государю пять голубиц и тритцать бонбав, и ни жилеть бы тебе коний государевых. И никто же бы тебе за то не обидил, ни встрешнай, ни папиришнай. А ежели кто онаго обидит, тот приимит от великаго государя гнев». «Голубицы» – это гаубицы. Похоже, что в конце манифеста губы Почиталина шептали «аминь!».
И всё ж Ванюшка чувствовал потребность в творческом росте. В октябре 1773 года, уже под Оренбургом, Максим Шигаев добыл переплетённые в книгу правительственные указы. Максим и Ванюшка заперлись в избе и неделю упражнялись в составлении манифестов, «выбирая лутчия речи». Их творческий дуэт Пугачёв усилил крестьянином Петровым из Белорецкого завода: Пугачёв подивился, как складно написана жалоба Петрова. Три грамотея открыли секрет императрицы: надо апеллировать к опыту Петра Великого. Теперь воззвания Ванюшки разили слушателей наповал.
Пугачёв прикажет возить его манифесты, держа над головой, а подавать на острие пики или на штыке. Когда после оренбургского разгрома Ванюшка попадёт в плен, его осудят на каторгу пожизненно, хотя он не держал ни ружья, ни сабли: Екатерина хорошо разбиралась в литературе и беспощадно разбиралась с литераторами. «Бунтовщиком хуже Пугачёва» она назовёт Александра Радищева, автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
Ванюшка строчил самозванцу указы, которые дворяне читали с хохотом, а простые мужики, «возникнув из мрака неведения», крестились и вставали на смертный бой. Не случись пугачёвского бунта, быть бы Ванюшке Почиталину великим народным поэтом.
Манифесты Пугачёва стали первой информационной войной в истории России. За чтение манифеста полагался кнут, за переписку и передачу – каторга. Палачи публично сжигали манифесты у позорных столбов. Засекречены были и копии для суда над мятежниками, и даже разрешения на копирование. После боёв солдаты обшаривали карманы убитых бунтовщиков в поисках не денег, а бумаг, где написана «вся правда».
Для идеологической победы власть не сумела найти аргументов. 17 октября 1773 года, через месяц после первого манифеста Ванюшки, Сенат издал указ, объявляющий ложными абсолютно все обращения к народу и от лица императора, и от лица императрицы, если обращения зачитаны с рукописного листа. Контроль над печатным станком был признан делом государственной безопасности.
Осень в Оренбурге
5 октября бунт подступил к Оренбургу. Своё войско Пугачёв повёл на штурм города шеренгой, чтобы казалось, будто мятежников много. Но с разбега приступ не удался, Оренбург отразил атаку: «начали из города жестоко картечами бить».
Губернатору Ивану Рейнсдорпу, датчанину, было 43 года. Он возглавлял губернию уже пять лет и зарекомендовал себя хорошим хозяйственником, но не знал особенностей пограничной службы и не доверял казакам. Свою карьеру Рейнсдорп сделал честно: выслужился из секунд-майоров в генерал-майоры и трижды был ранен в боях с пруссаками. Напрасно его потом обвинят в трусости. Скорее, он оказался служакой и тугодумом. Никакие артикулы не объясняли Рейнсдорпу, уже генерал-поручику, что делать, когда 2000 мятежников беспардонно берут в осаду крепость с гарнизоном из 1200 обученных солдат и офицеров, да ещё с 70-ю пушками. Как сражаться-то, если противник, вопреки всей военной науке, не ходит строем?
Оренбург старается удержать историческую память в своей структуре. «Лучевая» планировка центра осталась от крепости, заречная роща превратилась в парк, а в районе Форштадт в геометрии хайтека закодировано воспоминание о военной дисциплине
Коли мятежники не разумеют, что так воевать нельзя, значит, они – дикие животные. И генерал Рейнсдорп приказал насторожить вокруг города капканы. Казаки собрали их и написали Рейнсдорпу яростное письмо, в котором сообщили, что генерал «из бляди зделан». Тогда Иван Рейнсдорп предпочёл просто засесть за надёжными куртинами крепости и терпеливо ждать: пускай от начальства прибудет кто-нибудь поумней, чем он, и победит врагов, как положено по правилам войны.
Крепость Оренбурга лежала на плоской вершине большого холма над Яиком. Вершину опоясывал пятивёрстный насыпной вал высотой в два человеческих роста. На равных расстояниях его разрывали 12 выступов-бастионов. С дощатых барбетов в бревенчатые амбразуры глядели пушки. В город вели четверо ворот: Водяные, Сакмарские, Чернореченские и Орские. Крепость сроют в 1864 году.
Все улицы внутри крепости пересекались под прямым углом. Роль цитадели играл кирпичный Гостиный двор, в котором наружные стены были с бойницами. Город был забит народом, бежавшим от бунта. Пугачёвцы встали на виду. С куртин крепости сквозь промозглую морось офицеры смотрели, как на поле за рвом бунтовщики пируют, джигитуют и милуются с каза?чками форштадта – жилого предместья.
7 октября офицеры потребовали от Рейнсдорпа действий. Вскоре под треск барабана из крепости вышла колонна солдат и двинулась на стан пугачёвцев. Но орда мятежников вмиг обратилась в войско: по солдатской колонне картечью ударили пушки и разметали строй. На толпу солдат понеслась гикающая конная лава. Служивые кинулись обратно к воротам. Атака осаждённых не удалась. На вечернем военном совете у губернатора 11 участников из 12 проголосовали за оборону без всяких вылазок и рейдов.
Теперь очередь была за осаждающими. В версте от крепости над рекой Сакмарой стояла покатая гора Ак-Тюбе. В XIV веке на ней располагалась одна из непрочных ногайских столиц, где правил хан Басман. Потом оренбургские казаки соорудили здесь «маяк»: вышку с помостом. Если дозорный видел на горизонте пыль степной орды, он зажигал сигнальный огонь. Теперь на ханское кладбище мятежники закатили пушки и расставили их меж могильных камней, покрытых арабской вязью. 22 октября Маячная гора обрушила на Оренбург поток ядер. Но дожди залили городские пожары.
Степи седели от инея. На Яике вдоль берегов заблестел ледяной припай. Белое небо проседало над Оренбургом от тяжести грядущих снегов. Надо было брать Оренбург – отбивать зимние квартиры.
2 ноября от горы Маяк к валам крепости по белым пятнам изморози, как по солончакам, двинулись чёрные толпы бунтовщиков с пушками. Они отбомбили вал, с криками посыпались в ров и полезли вверх на куртины, размахивая саблями. Гарнизон Оренбурга встретил их в штыки. И ещё вдруг ожил левый, «бухарский» берег Яика, где кудрявилась заречная роща, и загрохотал артиллерией. Там с ночи в ломких зарослях прятались орудия и закоченевшие егеря. Мятежников на скатах крепостных валов начало косить картечью, и они кубарем покатились обратно в ров. Оренбург устоял. С Общего Сырта к Яику плыли синие тучи зимы.
Из грязи в князи
К блокированному Оренбургу с разных сторон спешили войска государыни. Ближе всех оказался корпус генерал-майора Василия Кара.
Из губернской Казани Кар вывел две тысячи солдат и ещё по пути собирал ополченцев. Он прошёл по Закамской линии крепостей до фельдшанца Кичуй, потом через Бугульму направился к верховьям речки Салмыш, вдоль которой и пролегала дорога на Оренбург. Бравый генерал беспокоился лишь о том, чтобы разбойники до его прихода не разбежались кто куда, как крысы из горящего амбара.
Но разбойники и не думали разбегаться. Навстречу генералу Кару Пугачёв направил казачий отряд Андрея Овчинникова и Ваньки Зарубина по прозвищу Чика. «Чика» – значит: «головорез».
После поражения от «регулярщиков» Ваньку бросили под кнут на Меновом дворе Оренбурга. Казак – не мужик, такого не стерпит. Оскорбление отсекло Чике прежнюю жизнь. Домой он не вернулся, ушёл на Узени, где и встретил Пугачёва, который говорил, что он царь. Он, понятно, врал, потому Ванька Чика и поверил ему: передал спасённое знамя погубленного бунта.
По дороге Чика и Овчинников встретили отряд атамана Хлопуши, который вёл под Оренбург полк и вёз пушки с Авзянских заводов. В ту эпоху пушка на поле боя по значению равнялась современному танку. Хлопуша щедро поделился пушками с казаками и дал в придачу авзянских бунтовщиков – умелых канониров.
Ноябрьская дорога, растоптанная войском до водяной черноты, длинными изгибами лежала на покатых белых склонах холмов. В лощине вяло журчал ещё не замёрзший Салмыш. Медное солнце остыло, как вчерашний самовар. Солдаты и казаки сошлись друг с другом 9 ноября на околице деревеньки Юзеевой.
Сражения XVIII века заключались в перестроениях войск. Это было важно, потому что ружья били метко лишь на сотню саженей, а перезаряжать их нужно было слишком долго: один «плутонг» – взвод – стрелял, три других возились с перезарядкой. Артикул предписывал солдатам ходить колонной, атаковать шеренгой и шагом. Запрещалось под картечью рассыпать строй, а при ружейной стрельбе стрелкам нельзя было даже поворачиваться боком. Барабанщики передавали команды офицеров треском барабанов как азбукой Морзе. Но балет под барабаны срабатывал в бою только тогда, когда и противник вёл себя подобным образом.
На ровных снежных лугах речки Салмыш генерал Кар выстроил свой безупречный парад, словно играл в солдатиков, а бунтовщики и не подумали ответить тем же. На окрестных высотах раззявили зевла авзянские пушки. Артиллеристы Кара отстреливались, но заводские канониры метко лупили по вражеским батареям, и разбитые пушки солдат валились набок, словно убитые кони. А потом на солдат со всех сторон дьяволами налетели бешеные казаки с опущенными пиками.
Генерал Кар этого не ожидал. Он начал размеренно отводить свой корпус в деревню, но ядра бунтовщиков безжалостно взрыли Юзееву: расшвыривали бревёшки домишек, разбрасывали снопы камыша с кровель, распахивали улочки. И тогда войско побежало, бросив обоз.
Через три дня потрясённый Кар привёл свой разгромленный и помороженный корпус в Бугульму, как попало сдал солдат генералу Фердинанду Фрейману и самовольно уехал в Москву. Государыня была в бешенстве. Василия Кара вышибли из армии, не видя в нём впредь «прочности». Оставшиеся три десятилетия жизни покрытый позором генерал проведёт в мрачном затворничестве в своих имениях.
А в глазах Пугачёва Зарубин и Овчинников стали великими полководцами. Меньшими силами они разбили корпус российской армии, а российская армия была тогда лучшей в мире. Ванька Чика и Андрюха почикали усатого енерала с медалями, привезли обоз и пленных, – ай да казаки, ай да молодцы, любо!
Андрея Овчинникова Емельян Иваныч оставит при себе, а Ваньку Зарубина отправит на другой фронт. Пугачёв будет руководить бунтом от Яика до Волги, а Чика – от Камы до Тобола. Он станет фигурой, равновеликой Пугачёву.
Из князи в грязи
В бою у деревни Юзеевой под ноги казакам бросил свою шпагу подпоручик Михаил Шванвич. Его бы закололи в горячке, но сдавшиеся солдаты схватили казаков за пики: пощадите ихнее благородие! Добрый человек молодой офицер!
Вскоре желторотого дворянчика поставили пред огненными очами Емельяна Пугачёва. «Поцелуй злодею ручку!» – шептали юному Шванвичу, как пушкинский Савельич шептал юному Петруше Гринёву. Шванвич поцеловал.
Он был не первым дворянином, который принёс присягу Пугачёву. Несколько дворян уже служили самозванцу. Пугачёв хотел иметь не только казачьи полки, но и солдатские, профессиональные. Под Оренбургом у него скопилось много взятых в плен солдат – им были нужны офицеры. 18-летний Шванвич приглянулся Емельяну более прочих: он не морщил нос и не поучал. Потом следователь запишет слова Пугачёва о Шванвиче: «умеет говорить многими языками и может способной быть к установленной в то время злодейской коллегии».
У мятежников Шванвич быстро сделал карьеру. Пугачёв назначил его командиром всех своих солдатских полков, где служба строилась по армейскому образцу, а не по казачьему. Юнец проявил стальную выдержку, и никто не узнал, какие бури бушевали в его душе. Шванвич не сошёлся ни с кем: казачьи атаманы ему были не ровня, а с другими дворянами ему, видимо, было невыносимо стыдно.
Шванвич ощущал всю низость своего служения самозванцу Петру Фёдорычу, ведь по дворцовой легенде императора Петра III ремнём ружья задушил его отец, гвардии поручик Александр Шванвич. Убийство царя организовал граф Алексей Орлов. Потом Александр Шванвич вызвал Орлова на дуэль, ранил, и за это был сослан в гарнизон захолустного Оренбурга.
В бессильной злобе юный Шванвич сочинил про Пугачёва издевательскую байку. Будто бы, обложив Оренбург, Пугачёв зашёл в Георгиевскую церковь предместья Форштадт. Храм был полон народа. Протолкавшись сквозь толпу, Пугачёв бесцеремонно впёрся в алтарь, уселся на престол и нагло заявил: «Давненько не сидел я на престоле!» Русский человек XVIII века не путал церковный престол и царский. Шванвич пытался выдать Пугачёва за дикаря, но Пугачёв не был «грядущим хамом».
Пушкин от души похохотал над этой сказкой, но не включил её в «Историю Пугачёва», хотя щедро включал другие предания. Чутьё к правде было для Пушкина важнее «красного словца». Это чутьё к правде приведёт к тому, что Пушкин ради чести пожертвует жизнью. А вот Шванвич – не смог.
Когда дела мятежников пойдут плохо, офицеры, что служили самозванцу, затеют заговор. Их выдадут. Пугачёв прикажет вздёрнуть изменников на виселице. Но Шванвича среди них не будет. Он благоразумно уклонится от заговора. С хладнокровием самурая он дождётся решительного разгрома бунтовщиков князем Голицыным под Татищевой крепостью, сбежит в суматохе общей паники и сдастся правительственным войскам.
Это спасёт ему жизнь, но не честь. По приговору Сената и самой государыни Михаила Шванвича лишат дворянства и навечно сошлют в Сибирь. Он молча доживёт свой век и умрёт в Туруханске в 1802 году. А вот его отец поручик Александр Мартынович после суда над сыном подаст прошение о возвращении на службу, хотя ему исполнится 50 лет, и до смерти, замаливая сыновий грех, будет служить командиром батальона в Кронштадте.
В советское время о Шванвиче говорили неохотно, с намёком, что Шванвич – прогрессивный дворянин, которому не хватило духа идти до конца, почти что декабрист. Пушкин сочувствовал Шванвичу: в «Истории Пугачёва» он писал о молодом подпоручике с тактом человека, который тоже может оказаться слабым. Но в «Капитанской дочке» Пушкин не уступил жалости. Да, судьба несчастного Шванвича породила историю Петруши Гринёва, но сам Шванвич стал прототипом не Гринёва, а подлеца Швабрина. Потому что никуда в жизни не деться от простого и беспощадного правила: береги честь смолоду.
Бёрды: казачья Москва
В начале ноября войско Пугачёва, подгоняемое первой метелью, отошло от Оренбурга на пять вёрст и обосновалось в Бёрдской слободе. Здесь тоже был «транжемент» с бастионами и пушками. В то время река Сакмара текла прямо под крепостным валом. Ныне эта слобода – скромная окраина Оренбурга, а на полгода бунта Бёрды стали самым жутким селением России: чистилищем для дворян.
Чистилище заработало 14 ноября. В Оренбург прорывался корпус полковника Петра Чернышёва. Комендант Симбирска, Чернышёв вёл 1100 солдат при 15 пушках. Он совсем чуть-чуть не добрался до цели. Под Оренбургом к нему явился казак Подуров и пообещал указать корпусу дорогу, свободную от бунтовщиков. Полковник поверил, ведь перед ним был оренбургский старшина, а не яицкий.
Подуров завёл корпус в засаду под горой Маяк. Мятежники рухнули солдатам на головы. Весь корпус угодил в плен. Полковника Чернышёва схватили «в сером кафтане, сидящего на козлах» – он успел переодеться в ямщика, но его опознали по белым дворянским рукам. Мглистым вечером на площади в Бёрдах мятежники повесили Чернышёва и 30 его офицеров.
В Бёрдах мятежники расстарались для самозванца: избу казака Ситникова оклеили золотой бумагой, взятой в ограбленном бухарском караване, и на гвоздик подцепили портрет царевича Павла. Под ним время от времени Пугачёв плакал от горькой отеческой кручины. Стерегли «золотую избу» особые «гвардионцы» с топориком и булавой – ряженые из русских сказок. Российская элита не вывела народ из мифа – и получила Бёрды с «гвардионцами» и виселицами.
Нынешние Бёрды – скромный посёлок на окраине Оренбурга, тихий, одноэтажный и зелёный. Трудно вообразить, что зимой 1773 года в этой станице мятежники открыли ворота в ад
Пугачёв решил брать Оренбург осадой: не мытьём, так катаньем. Город со всех сторон стерегли разъезды конных башкир. А в Бёрдах несли караул казачьи пикеты – правда, пароля не было: пропускали всех, кто называл себя магическим словом «казак».
Пугачёв учредил «Государственную военную коллегию». Она ведала всеми делами бунта: боевыми действиями, порядком на станах и жалованьем казаков, если удавалось разжиться звонкой монетой. Войско составили два десятка полков: яицкий, илецкий, оренбургский, татарский, башкирский, калмыцкий, рабочий и другие. Походную канцелярию – главный штаб – возглавил Овчинников.
В Бёрдах Андрей Овчинников привёл к Емельяну «ворона» – яицкого казака Афанасия Перфильева, посланного убить Пугачёва самим графом Алексеем Орловым. Друг Андрюха убедил друга Афоню перейти на сторону друга Емели. Перфильев станет полковником и дойдёт с Емельяном до последней битвы, а потом будет скитаться по степи и попадёт в плен. Его казнят вместе с Пугачёвым.
У «коллегии» Пугачёва был и суд, которым правил старый казак Витошнов. Он сам и его сын-есаул оказались у Пугачёва не по своей воле: в Яицком городке бунтовщики за узду утянули их коней к Чагану. Витошнов присягнул самозванцу, а сын – нет, и его казнили. И теперь суд Витошнова не знал пощады. Каждый день в Бёрдах вешали и вешали врагов – офицеров, солдат, казаков, мужиков и баб. Овраги вокруг слободы были завалены трупами. После оренбургского разгрома Витошнов будет схвачен властями, но сразу умрёт в тюрьме, не дожидаясь неизбежного четвертования.
Жизнь мятежников в Бёрдах наладилась, но Пугачёву всё было не по душе, и каждый вечер в «золотой избе» бушевали попойки. Лучины задыхались в угаре, пролитая брага текла по столам, атаманы сидели подле «царя» в шапках и пели тягучие бурлацкие песни. Это походило на чёрную мессу еретиков или на вой тоскующих смертников.
Через 60 лет в эту избу, наклонившись под притолокой, войдёт Пушкин. В Бёрдах Владимир Даль соберёт ему стариков. Червонцы растопят недоверчивость «лыцарей», и седые казаки расскажут о мятеже. Пушкин заслушается историями старой казачки Ирины Бунтовой, которая сама 13-летней девочкой видела все ужасы самозванца. Двужильная старуха Бунтова переживёт и Пушкина тоже – умрёт в 1854 году от холеры, которую остановит лишь Табынская Богоматерь.
А наутро старики спохватятся. Кто же им платил? Чернявый, ногти длинные… Завязав пушкинские червонцы в платок, перепуганные «лыцари» посеменят к начальству, отдадут деньги и покаются, что согрешили, потому как приезжал к ним «должно быть антихрист». А кому ещё любо знать о Пугаче, сатанаиле, которого 10 декабря далёкого 1773 года отлучили от церкви и предали анафеме?
