скачать книгу бесплатно
Бел усмехнулся, уселся передо мной со свободой спиной, волосы мотнул за спину, не завязывает сегодня. Качнулись тяжёлой шелковой массой за плечами. Длинные стали, давно не стригся Великий…
– Так что тогда думать о его судьбе? – легко произнёс Бел, сверкнув заиндевевшими вмиг глазами. – Отдать и…
Таких глаз я ещё не видела у него.
– Ты отдал бы толпе? – удивилась я, выпрямляясь.
Неужели он всерьёз? Какой бы Дамагой злодей ни был, он всё же сын царя, моего отца, грязнокровый, ублюдок, но половина в нём нашей, золотой крови.
– Отдал бы, – сказал Бел, тоже выпрямляясь, и его взгляд ещё сверкнул холодной чёрной молнией. – И сам ещё с галереи посмотрел, как они растерзали бы его!
Господи, не может быть Бел так кровожаден…
– Не верю, что ты… проговорила я.
Судорога пробежала по его лицу.
– Что я кровожадный? Зря не веришь, – он опустил глаза на миг, облизнул побледневшие губы. – Дамагой… Дамагой – зло. Он зло во всём, за всю свою жизнь он не сделал ничего доброго. Пролить столько крови, для чего? Чтобы показать, что не боится убивать? Что не сохранил ничего от человека в себе? Или что не имел ничего от человека? Нет, Ава, убить его – это благо.
– Не думаю…
– Что? Что уничтожать зло – это благо?
– Нет, не думаю, что в нём не осталось ничего от человека, – сказала я. – Или, что вообще не было.
Бел, скажи, что ты просто злишься, что ты не всерьёз. Но он посмотрел на меня, чуть прищурив нижние веки:
– Ты… ты до сих пор… жалеешь его? Как брата? Всё ещё считаешь его… – у него сжались в кулаки руки, лежащие на столе. – Ты его любишь? Как тогда… поэтому и мне ничего не рассказывала?.. Ава… – он побледнел даже, и кулаки побелели.
Ну, ещё лучше… и Белу в голову ревность вошла? Новый виток кошмара… Но не о Дамагое же… уж совсем?
– Да ты что, Бел? Совсем не о том я… – пробормотала я. – О неприкосновенности царя… царского рода. Крови, пусть и не чистокровный он царевич, но он как ксай пришёл сюда.
Ну и ну! Что-то витает в воздухе здесь что ли?..
…Она растерялась, действительно, чего это я?.. Я вздохнул, отгоняя наваждение. Выпить мёду, наверное, может, распустит узел на сердце. Я приказал принести.
– Сегодня обед-то… – спросил я, обернувшись.
– Да какой обед, – отмахнулась Ава. – Орлик теперь до ночи глаз не покажет. Поругались мы с утра…
Я обрадовался, но показать не должен, поэтому спрятал усмешку. Зато сразу легче на душе стало, поругалась со своим Орликом, уже отрада.
– Тогда я распоряжусь, поешь со мной. На здешнем Солнечном дворе хорошо готовят.
Ава улыбнулась немного насмешливо:
– Ты забываешь всё время, что я здесь жила несколько лет? Я даже помню кухарок по именам, – смотрит, подпёрла щёку рукой.
Но улыбка скоро растворилась в воспоминаниях:
– Одна в том пожаре погибла, за дитём кинулась в огонь, в тот момент уже кто-то вынес, из окна с другой стороны дома, она вбежала, тут крыша и ухнула. Искры до самого неба… страшно… Как же это было страшно, – Ава побледнела, словно снова видит всё это.
– Много погибло тогда?
– Много… как в лагере, когда Дамагоевы орды налетели… – почти шёпотом проговорила Ава. – Только без крови. Обугленные, скрюченные… и почти сплошь дети. Боялись, прятались, так и гибли… Запах этот по городу витал ещё… – её затошнило вдруг, побледнела, кинулась к кадушке для умывания.
Но не рвало почти. Отдышалась, повернулась ко мне.
– Часто тошнит? – я протянул рушник.
Она посмотрела на меня, утираясь:
– Нет. Почти не бывает… Ты кормить обещал, а сам про покойников разговор завёл, – улыбается теперь, отняв нарядный рушник от лица, – то ревность какую-то придумаешь, как сумасшествие, то вспоминаешь что пострашнее.
Пригладила волосы, украшения, и села к столу, ох, Ава… Ревность… И приучил себя почти не ревновать к Орику, Дамагой – это въелось за много лет. Трудно забыть то потрясение, что обрушилось на меня некогда…
О Дамагое я не могу думать спокойно, меня начинает тряси от злости, когда я думаю о нём. А Орик, похоже, вовсе позабыл, что он существует на земле. Мы скоро месяц здесь, а о пленённом враге ни словом, ни на одном Совете, всё о строительстве, всё о планах на будущее. Оно, конечно, правильно, но с Дамагоем всё же решить надо. Воины ждут от нас решения и казни его ждут. Неправильно держать его живым. Неправильно не осудить его. Я хочу закончить, закрыть дверь в прошлое. В то прошлое, откуда на меня и на всех нас веет разрушением. Словно не всё порушено ещё.
Я слышал уже, и не раз, разговоры между ратниками, что им странно это промедление. Ещё немного и станут открыто высказывать недовольство.
Мы поели, причём Ава вначале с аппетитом, но он заканчивается у неё всегда очень быстро. Вот и сидит уже, скучая, пощипывая аппетитную лепёшку.
– Что не ешь опять, хотела, – сказал я.
– Я поела, тебе кажется мало? – улыбнулась легонько, сладко даже, правда наелась, щурится как довольная кошка.
– Да ты всегда ела мало, – улыбаюсь я.
Такие моменты очень дороги мне. Когда мы вот так тихо сидим вместе, только вдвоём, даже не разговаривая, полное расслабление, когда не надо ничего говорить, можно только видеть или касаться друг друга. Ничего не надо горячо обсуждать, спорить, решать, думать. Просто быть рядом друг с другом. Просто видеть, ощущать. Мне это не в первый раз напоминает мои мечты быть её мужем. В эти мгновения, мы так близки и неразделимы, как супруги.
Конечно, совсем прекрасно было бы лечь… Лечь, Ава!.. Ну а после вот так снова тихонничать. Но не хочешь, Ава, не позволишь. Что ж, я подожду прилива благосклонности.
Сказать, что я зол, это не сказать ничего. Я и не вспомнил бы о Ганеше, как о колыбели любви Авиллы и Явана, если бы не утренняя ссора. Я отвык от её отказов, всё было так прекрасно в последние недели, даже погода благоволила, было тепло, солнечно и не жарко, мы ладили с Авиллой во всём, всё так удачно и быстро шло. Дома поднимаются один за другим вокруг города, даже два крыла терема прирастают, и вот-вот переедем в новые покои, седмица-другая, под крышу подведут, красить начнут стены и потолки. И вдруг этот выпад сегодняшний, будто терпела-терпела и выдала.
Боже, Бог Солнце, терпела меня?..
Всякий раз, когда я думаю о том, что она терпит меня, я начинаю слепнуть и сходить с ума. Разлетается вдребезги сердце. Взрываются мысли, уничтожая разум. Сразу вспоминаю её слова о том, кто она и кто я, что я не ровня ей, и «понимаю», что она никак не может любить меня, как я это себе придумываю. Как я мечтал бы. Как она говорит…
Но говорит ли? Сказала, может быть, один раз… но я так хочу верить. А что говорила раньше? Что говорила? Дралась. Да и отдалась только после того, как я уличил её… чтобы я думать о том забыл. Чтобы… и забыл ведь. Да я всё забуду и не вспомню, если…
Ладо, неужели едва терпишь меня?.. Неужели только терпишь? Я дышать неспособен вдали от тебя, я схожу с ума от желания даже при мысли о тебе, что говорить, когда вижу тебя, когда ты рядом… А ты упрекаешь меня в чрезмерности…
Мне больно и тошно… И возвращаться в терем не хочется. И видеть её, чтобы видеть, до чего она совершенна, золотая царевна, а я простой сколот… кто мои предки, кто её. Она от Бога ведёт род, я от ловкого всадника, что смог выдвинуться среди собратьев доблестью и удачей, только и всего. Конечно, мы не ровня. И что ей любить меня? Как ей любить меня? Хотя бы я был красив, как Яван, можно понять, но что ей во мне? Что ей любить во мне? Не выдержала. Не хочет спать со мной. Не хочет больше. Злится даже…
Ах, Боже мой, как мне выжить теперь?..
– Ты не слышишь, что ли? – Яван смотрит удивлённо.
Я обернулся, озираясь, будто в сон погрузился на несколько мгновений, так далеко унёсся мыслями. О чём, интересно, он спрашивал… Я посмотрел на него, ожидая, что он повторит…
– Я говорю, многие спрашивают, можно ли в два и в три этажа дома строить?
Спасибо тебе, Яван…
– Можно, – облегчённо сказал я. – Пусть строят хоть в пять. Места на земле будет меньше занято, что расползаться по всему лесу. И так уж растянули город, так пойдёт, из конца в конец полдня ехать будем. И улицы пусть не мельчат и не узят.
– Орик, в пять этажей – это будет выше царского терема, так не пойдёт.
Я усмехнулся:
– Пусть в пять ещё сумеют возвести, сколько царской терем – три?.. Кто покажет, что может в пять этажей, пусть придёт ко мне, может, я ему поручу и царский терем перестроить.
– Как скажешь, государь, – сказал Яван и махнул сивогривому мужику с волосами, перехваченными на лбу кожаной тесёмкой, тут в Ганеше многие так перехватывают волосы – на лицо не падают, и не стригут как я виски.
Мы снова сели в сёдла, теперь всё строительство пешим не обойти, ноги собьёшь, передвигаемся верхами.
– Стену вокруг не начали ещё возводить? – спросил я.
– Самый большой высокий кругляк везут, – ответил Яван, – издалека, из самой чащобы, чтобы не меньше чем в пятьдесят локтей высотой.
Я смотрю на обширную стройку. В других местах, куда ушли жители из погибших ныне городов, тоже широко разворачиваются. Новое царство будет страной городов. И уже скоро.
– Ров ещё надо будет вырыть. И мосты накидные, чтобы можно было опускать и поднимать, делая неприступной крепость. Хватит, в дрёме жить, готовыми надо быть отражать набеги.
Яван засмеялся:
– Кто лучше сколота поймёт намерение другого сколота?
– И окромя сколотов вороги отыщутся в изобилии, – сказал я.
Я засмеялся бы тоже, если бы яйца мне не давило недовольство моей жизнью. А так я не способен даже усмехнуться. Поэтому я просто отвернулся.
Обедать в терем я не поехал, Явана отпускал к семье, но он остался со мной. Лучше бы к жене пошёл, а так мне лишний повод думать, что ему со мной лучше, чем с Веей. Если бы на общую трапезу поехали, точно бы пошёл. Не могу не думать о том, что…
Я обернулся на него, чёрт, до чего же он красив всё же, профиль гордый, волосы русыми волнами, глаза светятся кусками безоблачного неба. А я, рыжий, зубастый, храплю по ночам…
– В каком доме вы жили здесь с Авиллой? – спросил я и разозлился на себя. И что выскочило из меня?..
Яван посмотрел на меня и, помолчав, ответил странным каким-то, глухим, не своим голосом:
– Я никогда не жил с Авиллой, Орик, – сказал он. – Я знал Онегу.
Я промолчал на это, вечная чёртова уловка, будто от того, что по-другому назовёшь горшок, ты его в печь не поставишь!
Но Яван продолжил, пытаясь убедить меня в том, во что не верит сам:
– Авилла меня никогда не любила, любила другая женщина, – стараясь не вибрировать голосом, проговорил он. И, посмотрев на меня добавил: – И если тебе так уж интересна моя жизнь, я покажу, конечно, тот дом.
– Любила тебя? Ты был счастлив с ней? – вскинулся я.
Захлестнуло болью сердце, будто петлю накинули и сдавили, сейчас задушат…
Он помолчал, поморщился как от боли, отворачиваясь:
– Тебе это приятно – ковырять во мне мои самые больные раны?.. – Яван нахмурил светлые, в точь как мои, брови, только и есть сходства с этим красавцем, что брови… – Вон тот дом.
Он вытянул руку и показал на ладный и довольно большой дом у старой городской стены, с большим двором.
– Её сложно любить, – продолжил он.
Наверное, без умолку мог бы говорить о ней и о том, как это – быть с ней. Если бы я позволил он говорил бы весь день? А то, может и месяц…
– …И не любить – всё равно, что не жить. Как с ней – ни с кем. Боль и сладость…
– Замолчи! – не выдержал я. – Замолчи или убью тебя!
Я захотел акинаком махануть его сейчас же за то, что он так много знает о ней…
Какого чёрта я взялся расспрашивать его?! Зачем обнажаюсь? Я не делаю так. Но что я делаю вообще?..
Сколько времени прошло, сколько мы объехали и осмотрели строек, поговорили с мужиками-строителями, надышались запахом свежей стружки, когда совсем стемнело. И только когда уж совсем в ночи едем к терему, где останется только спать и мы устали с Яваном, однако он вдруг спросил вполголоса:
– Когда мы соберёмся решить судьбу Гордоксая?
Я посмотрел на него. Все, похоже, решили, что я забыл о нём. Но я не забыл. Дело в том, что я не решил для себя, что я хочу сделать с ним. Хочу ли выслушать. Или хочу сразу убить. Но если не выслушать, это не узнать что-то, что очень важно для меня, для понимания Великого Севера, ведь он плоть от плоти последний царь, как ни крути. И то, что он незаконный, только обостряет все качества его отца в нём.
Но если слушать его, неизбежно выступит на поверхность всё, что касается Авиллы и того, что происходило между ними. А хочу я это знать? Хочу ли слышать ещё раз?! Вот как сегодня, не мог не спросить Явана, но слышать его ответ оказалось выше моих сил. Пусть он хоть сотню раз твердит, что то была другая женщина. Пусть даже сам пытается в это верить.
– А что бы ты сделал с ним? – спросил я Явана.
– Ты о казни? Как его казнить?
– Разве это важно, Яван? Отрубить ему голову возле нужника в темноте ночи или разодрать четырьмя конями принародно, чтобы все, кто потерял близких в той бойне, что он устроил, могли насладиться местью? Ясно, что он умрёт. Но что делать до этого? Устроить широкий суд при всей рати? Или только на Совете? Или вовсе убить тайно? Или вначале вырезать ему язык, пытать, а после отдать толпе?
– Ты не можешь решить этого для себя? Что говорит царица об этом?
Опять?! Что за день сегодня, хотят, чтобы я от самых дурных моих чувств и мыслей взорвался?!
– Царица?!
– Это же её брат, в конце-концов. И… кроме того…
– Решим днями, – я оборвал его, достаточно на сегодня, мне сердца не хватит слушать всё это.
Мы вошли в терем, Яван свернул к своим покоям, наконец, оставил меня одного. Мне не хочется идти к Авилле. Если она так же холодна и язвительна как утром, лучше переночевать в какой-нибудь каморке…
Неужели и правда едва терпит. Неужели так и не полюбила меня?.. Так и не полюбила? Я всё полнее, а у неё в сердце пусто? Я развернулся и вышел из терема.
