скачать книгу бесплатно
Это было после того, как через два или три месяца моя мать приказала привести Аяю к себе и…
– И что же было? – немного испугался я. Ведь я, не спрашивая ничьего разрешения, взял Аяю себе. Я не спросил ни отца, ни мать, я всегда был таким, они позволили бы, но я хотел проявить своеволие, поэтому не стал спрашивать. И вот моя мать, ревнивая и строгая со всеми, кроме меня приказала привести к себе Аяю.
– Что было? – Аяя улыбнулась, опуская ресницы бесконечной какой-то длины, на них падали и не таяли снежинки, складываясь в целые сугробы, а она только сдувала их, скосив румяные губы. – Она обошла вокруг меня. Думаю, она ожидала чего-то другого. Спросила, который мне год. Спросила, что я умею. Я ответила, что умею всё: шить, вышивать любой узор, вязать, прясть, ткать, что могу готовить, что читаю и пишу, могу вычислять в уме, что я знаю, только очень мало историю Байкала и Авгалла. Что понимаю восточное наречие, хуже, чем южное и северное… На этом она остановила меня, удивлённо глядя. И сказала: «Положим, это ты врёшь, девчонка. Всего этого не знаю даже я. Что ты умеешь в спальне, на что ты моему сыну?», вот тут уже я удивилась, а что нужно уметь в спальне?
Аяя посмотрела на меня, надеясь, наверное, что я объясню, и я залился краской так, что думал, задохнусь от жара. Я тоже не знал определённо, что такое надо уметь в спальне, но я знаю, что есть какие-то умелые женщины, способные за плату доставить мужчинам какое-то неземное удовольствие. Мы сами с ней, с Аяей не делали ничего такого. То есть мы целовались, мы всё время обнимались, касались друг друга, словно испытывая постоянную потребность в этом, но я позволял себе касаться её талии, легонько её грудей, что едва приподнимали лиф платья, но ни того, о чём я думать не мог без сжигающего огня во всём теле…
– Она очень красивая, царица, твоя мать, – сказала Аяя, улыбнувшись.
Вот тут я и спросил, почему она никогда не злится. Потому что я бы непременно взорвался, если бы кто-то так говорил со мной. На это Аяя ответила невозмутимо, лишь улыбнувшись:
– Ты царевич, Марей, никто не смеет разглядывать тебя. А твоя мать царица, она может разглядывать, кого угодно и говорить, что ей вздумается. А кто я, Марей? – глаза её блеснули, да она не злилась на мою мать, она была оскорблена.
Это вопрос взрослого человека, не ребёнка, который ничего не понимает. Тогда и я ответил серьёзно, как чувствовал и думал:
– Ты? Ты – моя невеста. Ты для меня самый важный человек во всём царстве. Бесценный человек.
Она некоторое время смотрела на меня серьёзно, потом улыбнулась:
– А ты для меня!
И мы засмеялись, потому что и, правда, вышло смешно. Мы вообще много смеялись. Просто от счастья, от юности, от радости, что мы вместе и ещё потому, что нам казалось, так будет всегда.
Глава 2. Бесценная девочка
И это счастье продолжалось безоблачным и первозданным почти год. Но потом всё стало меняться. Во-первых: у Аяи впервые пришли месячные и именно в этот день, важный и тяжёлый для неё, потому что она чувствовала себя больной и несчастной, ещё не понимая, что с ней, я, оставив её одну утром в почивальне, не придав значения её незначительной хвори, не появлялся до вечерней трапезы. А на вечерю я пришёл, опоздав, как ни в чём, ни бывало, и сказал вскользь, что она какая-то сегодня слишком бледная и мне кажется, что у неё опухло лицо. Да ещё позволил себе то, что делал часто и привычно: приобнимал и легонько лапал в шутку каких-то челядных девчонок.
Аяя незаметно ушла из-за стола, а когда я пришёл в опочивальню, то застал её плачущей.
– Ты что-то совсем расхворалась, Аяй, может, лекаря позвать? – сказал я, и сел на край нашей с ней большущей постели, где ночью замёрзнув, я находил её, чтобы прижаться плотнее и согреться и она так же искала меня. Я, снимая кушак, стягивая сапоги, обернулся на неё.
– Я здорова. Женские дела и всё… – сказала Аяя.
– Какие ещё женские дела? – спросил я, удивляясь.
Она села, опираясь на одну руку.
– Обыкновенные, как у всех женщин раз в месяц, – и лицо у неё почему-то поморщилось от отвращения.
Я помнил о таких вещах только в самом начале, а после совсем позабыл, потому что у неё никаких месячных до сих пор не было, я и забыл, что они вообще бывают у женщин. Я хотел обнять её, ведь это важное, это значит, она теперь взрослая и я могу…
Но она оттолкнула мои руки, впервые за столько времени, что мы были вместе, не захотела моих объятий.
– Ты что? – я опешил. – Ты меня не любишь?
– А должна? – она села уже нормально, спустила ноги с края кровати, белые ажурно связанные чулочки на ней… Вытерла слёзы, но больше размазала по щекам.
– Конечно, – ответил я, удивляясь, что она спрашивает такое.
– С чего это? Потому что ты царевич? – она даже покраснела от злости. Вот когда рассердилась моя Аяя.
– Нет. Потому, что я люблю тебя, – сказал я то, в чём я был уверен, как ни в чём другом, – больше… да больше всего. Даже больше жизни. Разве ты не знаешь? – удивился я, мне казалось, что ничего более ясного нет на свете, и как Аяя может этого не знать, когда я ей всё время это говорю.
Она высморкалась в рушник, и, отняв его от лица, посмотрела на меня. Долго смотрела, будто взвешивая про себя, верить или нет, или скорее, смотрела в меня.
– Правду говоришь?
– Конечно. Разве не чувствуешь?
Я подсел ближе, протянул руку, приглаживая ей волосы, разлохмаченные и слезами, и валянием в постели. Она повернула немного лицо к моей ладони, и я коснулся её лица.
– Ты любишь меня как… сестру?
– Сестру? – я даже растерялся, как она могла подумать так? – Нет, конечно. Сестёр у меня, вона, цельный этаж.
– Поцелуй меня, мне так грустно сегодня.
Я почувствовал, как мне стало жарко. И почти больно…
Я придвинулся к ней, протянул руку и коснулся кончиками пальцев её шеи, сдвинул ворот немного, потянулись золотые застёжки, слабо щёлкнув, расстегнулись. Я ещё не видел её полностью обнажённой. Мы жили одной жизнью на двоих, пора приоткрыть все завесы. И вот я потянул платье с её плеча и, поддаваясь силе, поднимающей меня над землёй, я подался вперёд… Какая ты красивая, Аяя…
– Какая ты красивая… – я захватил губами её рот, а он сегодня оказался сладким и горячим, и немного солёным от слёз.
Конечно, и сегодня я не довёл дело до конца и не только и не столько потому, что в такие дни не положено входить к женщинам, но потому что теперь во мне возникло решение, которое снова отодвигало воплощение моего огромного желания.
Наутро я пришёл к отцу с серьёзным разговором. Я пришёл сказать, что нашёл жену, и иной я не желаю, пусть принимают моё решение, потому что оно неизменно.
Отец, сидевший над свитками, что принёс ему казначей, стоявший за его спиной, посмотрел на меня:
– Жениться? Всерьёз?
– Да. Ничего серьёзнее ещё я не говорил, – сказал я, хмурясь и выдвигая челюсть для пущей убедительности.
Отец вздохнул, подняв брови.
– Вот что, царевич, нынче мне недосуг, переговорим позднее. Если не передумаешь. Всерьёз.
Я и сам понимал, что застал его не в лучший момент, подсчитывать расходы казны и доходы, а тут является царевич с нешуточным объявлением.
Поэтому я повторил своё заявление уже вечером за трапезой, где сидели уже кроме нашей семьи, Аяи, ещё вельможи – ближние советники моего отца: Щука Брадобрей с сыном, что покупали и продавали всю рыбу по эту сторону Моря, Чёрный Лис с женой у которой усы были гуще, чем у него самого, но она была богата и из царской семьи, что позволяло Лису быть приближённым, а иногда и влиять на решения царя, Панур – тоже князь и царский воевода, он жену за стол приводил редко, она то ли правда всё время бывала больна, то ли постоянно беременна, Викол – наш главный книжник, учёный и мой, теперь и Аяин учитель, и ещё Сил Ветровей – первейший среди всех. Ветровей приходил всегда с женой, красавицей Алеяной и старшей дочерью Арланой, моей ровесницей. И я знал всегда, что ни одно решение мой отец не мог принять, если оно не было одобрено этими людьми, потому что им принадлежали и земли, и торговые пути, и золото. Только Викол относился к советникам потому, что был самым образованным человеком в царстве и старался научить меня и моих безмозглых братьев хоть чему-нибудь. Две мои сестры были ещё малы для учения, а две были совсем младенцами.
И вот все эти люди, замолчав и прекратив жевать и постукивать кинжалами по блюдам из злата, повернули головы ко мне.
Царь, мой отец, услышав мои слова, посмотрел на мою мать, сидящую по правую руку. Она, как я ни обожал её, лишь кивнула, высокомерно усмехнувшись.
– Отец, могу я жениться на девушке, которая мне по сердцу? – начав горячиться, спросил я, чувствуя, не то, что меня не принимают всерьёз, будто я щенок, играющий с хвостом отца.
– Конечно, можешь, – невозмутимо ответил мой отец. – Ты всё можешь, царевич. Но… кто она? Твоя наложница. Она может быть царицей? Может наложница стать царицей?
Все молчали, я знаю, что наложница может стать царицей, я изучил все имеющиеся летописи на эту тему и помог мне верный Викол, главный царский летописец и прорицатель, историк, он и нас учил истории. Царица, моя мать, была дочерью южного царя, потому что вообще было принято, конечно, брать в жёны царевен наших соседей или из дальних стран, таких привозили иногда наши предки, поэтому красота здешнего населения была довольно разнообразна от белокурых и белоглазых, вроде меня и моей матери, до раскосых и черноволосых.
Царица подняла голову, как всегда, заносясь над всеми, и сказала:
– Царицей может стать кто угодно, хоть коза из хлева смерда с восточных степей. И мукомолка, конечно, может. Но такую царицу может выбрать себе только царь. А пока ты царевич, будешь делать так, как надобно царю и царству.
Её тон был холоден, как всегда. И она, я видел, разозлилась, даже побледнела. Почему? Что так разъярило мою мать? И ещё от меня не ускользнуло, что поджал губы Сил Ветровей. У него дочь на выданье, он рассчитывает сосватать её мне? Она красавица, конечно, ничего не скажу: высокая, дородная, с толстой пшеничной косой, грудями, похожими на сочные дыни с восточных берегов, но мне его Арлана не сдалась ни на что. И что, моя мать с Силом заодно в этом деле?
– Отлично, значит, принуждаете меня сесть на престол, не дожидаясь, когда Боги Небытия приберут отца в своё время? – вспыхнул я.
– Не смей! Не забывайся, щенок! – вот именно щенком и назвали…
Мать впервые так рассердилась на меня. И вообще в первый раз меня кто-то обругал. Это тем более позорно, что слышали все присутствующие. Мои противные братья, похожие на рыжих крысят, тут же заулыбались, довольные этой выволочкой.
Но мать окоротила их, прикрикнув:
– Чего расшиперились? Не сметь зубоскалить! Трапезничать собрались, так ешьте, иначе голодными спать отправлю!
Я взглянул на Аяю, но она уже поняла меня и без этого взгляда, и без слов, и тоже вслед за мной вышла из-за стола. Я взял её за руку, и мы направились к двери.
– Ну и выметайся! Наказан будешь! Неделю к царской трапезной зале не подходи со своей девкой! – закричала мать мне вслед.
Я взял Аяю за руку и, не оборачиваясь больше, мы вышли из залы. Я шипел и ругался по дороге, обзывая своих близких всеми самыми последними ругательствами, особенно моих братьев, которые так обрадовались этой грозовой туче, обрушившейся на мою голову. Моя бы воля, я бы передушил их всех, тошнотворные тупые поросята. Аяя сражала мою ладонь, которой я держал её руку. Я обернулся на неё:
– Ты не бойся, я тебя в обиду не дам, – сказал я, она была бледна и сосредоточенна, шла за мной, о чём-то напряжённо думая.
Она подняла голову и, улыбнувшись, сказала:
– Не болей сердцем, Марюшка, милый. Я люблю тебя.
– Так ли? И докажешь? – спросил я.
– Доказать? – она махнула ресницами немного растерянно. – Как же?
Мы были в одном из длинных коридоров, сохранившихся с самых старинных, даже древних времён. Сам наш дворец множество раз перестраивался, он был каменный, но кладка и планировка были проще и грубее, и камни мельче, чем в первых двух этажах, с каменной вечной кладкой, сложенной из гигантских кусков скал совершенной формы, коридоры в этой части дворца были идеально прямыми, покои и залы очень высокими, светлыми. Эта часть была построена много сотен, а может, и тысячи лет назад, ещё во времена, когда творили мастера, способные силой мысли перемещать громадные камни и шлифовать их, будто оплавляя как сливочное масло, не прикасаясь не то что инструментами, но даже ладонями…
Дворец был огромен, потому что каждый новый царь почему-то считал своим долгом пристраивать и пристраивать новые коридоры и покои. Но в этой части жили сейчас мы, царская семья. В третьем этаже располагались, горницы моей матери и царских детей, кроме покоев наследника. Мои покои были на втором, здесь же помещался царь. Трапезный зал, большой зал, где устраивали пиры, и горницы, где царь проводил время с советниками, были на первом этаже, стоящем на высоком фундаменте и подклети, в которой помещались кладовые, кухня, слуги и челядные, кроме тех, кто неотступно находился при царе и членах царской семьи, ночуя под дверями на сундуках и лавках. Поэтому в этих коридорах обычно вечерами было тихо, только стражники и лампы – громадные каменные чаши наверху громадных подставок, заполненные маслом, стоящие на равных расстояниях друг от друга во всех высоких коридорах, немного чадившие, после заката заполняли ровным золотым светом здешние запутанные переходы.
Я увидел, как немного сжалась Аяя после моего вопроса о доказательствах любви, словно решила, что я потребую их сей же миг.
Нет, я не хотел сейчас, я был слишком зол, даже разъярён. Но я хотел заручиться её обещанием.
– Как? Ты знаешь, как. Все женщины это знают.
– Разве я ещё не доказала тебе? – она удивлённо хлопнула ресницами.
А вот этого я не ожидал, приписав её смущение нерешительности. Искреннее простодушие её вопроса, остудило владевшую мной злость и заставило моё сердце бросить щит, которым оно прикрылось было от родительского непонимания, и тепло забиться.
– Аяй… ты правда полагала, что между мной и тобой произошло всё, что может произойти между мужчиной и женщиной?
– А разве нет? Ведь мы спим вместе, ты целуешь меня, обнимаешь, ласкаешь… Разве не поэтому ты решил просить разрешения на мне жениться?
Я засмеялся, Боги, я не видел ещё таких чистых и неискушённых людей. Многие прикидываются, многие хотят казаться, но вот таких, которые знают, как складывать и даже умножать и делить трёхзначные числа в уме, что всегда изумляло меня, могут рассказать, чем отличалось царствование Улана Первого от царствования его брата Усмана Второго, и почему ветры на Севере постояннее тех, что на юге и отчего на нашем берегу теплее, чем на Востоке, такие люди, при этом, могут не знать, что на самом деле делают мужья и жёны в своих почивальнях.
– Бог Солнце! Бог Байкал! – воскликнул я, обнимая её и смеясь. – Как же я люблю тебя, ты лучше всех на свете! Всех чище и прекрасней!
Она тоже засмеялась, не очень понимая, чего это я так радуюсь.
– Идём, Аяя, идём, я расскажу тебе, что я надумал…
Действительно решение, вернее, намерение родилось прямо во время этой трапезы и разговора, но окончательно сформировалось пока мы шли этими идеально ровными древними коридорами, которые построили те, в кого уже никто из теперешних и не верит, потому что повторить их чудеса никто не способен.
Мы поднялись лестницами до наших покоев, я вошёл, прогнал всех слуг, кто растапливал печи, кто стелил постель, кто расставлял кувшины с водой, вином и мёдом на столе и начищал золотые кубки, кто… словом, всех многочисленных мелких людей, которые постоянно путаются под ногами и мешают значительно больше, чем помогают. И ещё отличным образом шпионят, я это знал лучше всех, потому что сам множество раз пользовался их услугами в этих целях и мне известна цена каждого. Поэтому я плотно притворил за ними двери, и заговорил с Аяей очень тихо и только после того, как был уверен, что ни одна живая душа нас не слышит, если только мыши… Я сел рядом с ней.
– Вот послушай: как ты разумеешь, такое количество вельмож, многие из которых едва ли не богаче и влиятельнее самого царя, не ослабляют царство и царскую власть?
Аяя смотрела на меня во все глаза и, выслушав то, что я сказал, неожиданно ответила:
– Я думаю об этом с первого дня, как очутилась в твоём дворце, Марей! – обрадованно улыбнулась она. – Едва увидела, сколько уверенных и жирных людей всё время подле твоего отца, имеют право высказываться и чуть ли не оспаривать решения царя. В открытую не перечат, до этого не дошло, но тому, что им не по душе произойти не дают.
– И у каждого целый собственный двор и даже дружина! – подхватил я. – Они и войско соберут в любой момент, егда захотят. Поэтому царь в руках у них. А их руки у него на горле! И с этим надо покончить!
– Как же, Марейка? – она изумлённо отодвинулась, хлопнув ресницами. Когда она так делает, мне кажется, поднимается ветер…
– А вот это надо обдумать, как. И ты мне должна помочь в этом, твоё спокойствие, то, как ты видишь всех насквозь, твоя золотая голова, твоя память, знания, половина из которых из моей головы уже повыветрилась… Я ещё не знаю, как мы сделаем это. Но мы должны укоротить им руки. Мы изменим наше царство вместе. Не предашь меня? Не отступишь? Будешь со мной во всём? Не испугаешься?
– Чего же? – улыбнулась Аяя, уверенно и светло.
И я засмеялся счастливо, обнимая её. Они не дают мне жениться на моей Аяе пока я не на троне? Отлично, у меня будет свой трон. Мой, не отцовский. И посмотрим, чей окажется крепче.
– Только будь осторожна, очень осторожна, ни на минуту не забывай сегодняшней вечери. Всегда смотри насквозь и не верь никому, Аяй, здесь все лгут. Кроме отца. Мать тоже правдива, она кажется злой, но она…
– Она не злая, – перебила меня Аяя. – Она… Иногда мне кажется, она… не в своё время родилась, будто потерялась…
Я усмехнулся, это очень метко, невероятно правильно. Только не представляю, какое должно быть время, чтобы подошло моей самолюбивой и властной матери.
Но думать об этом, и обо всём, что так разъярило меня сегодня уже не хотелось. Моим новым мыслям и планам надо дать устояться, добродить, чтобы из буйной браги они превратились в крепкое вино. Теперь, после того как я выпустил весь этот злой огонь, я мог отдаться огню гораздо более яркому и сдерживаемому уже долгое время. Я потянул Аяю к себе. Она улыбнулась, ей нравилось целоваться, и потому, что ей нравится, это доставляет мне наслаждение, которое я не могу сравнить больше ни с чем. И она, моя Аяя, становилась всё нежнее податливее день ото дня, будто медовый воск плавилась от моих прикосновений.
Ещё несколько месяцев я не решался приступить к тому, чтобы Аяя, пусть и не перед людьми, но перед Богами стала моей женой. Обманывать её мне не хотелось, она как-то должна понимать, представлять, что же будет, и желать этого, как и я.
За это время я начал сколачивать свой будущий престол. Для начала я так и не вернулся больше за царские трапезы ни через неделю, никогда, и таким манером образовался мой собственный, отдельный от отцовского двор. Отец даже призвал меня к себе и, строго глядя на меня, сказал:
– Ты что это, царевич!? Мой любимый сын? Мой наследник! Моя гордая радость! Что такое ты устраиваешь? Заговор против меня?! Противу царя! Против отца!? – он был рассержен, мне даже пришло в голову, что он обижен. Но точно я не видел его таким инде.
– Государь, твоё величье, я, может быть, строптив и даже глуп, но я не тать и не подлец, и никогда предателем не стану! – спокойно сказал я, я ожидал этого вопроса и его гнева.
– Что тогда? Зачем это отделение? – сказал он, действительно обескураженный. – Что за обида? Из-за девчонки? Из-за ничтожной девчонки?!
Этого я не мог перенести и взорвался:
