Мир летучих облаков

Иван Гранин

Мир летучих облаков

Введение

Мир Летучих Облаков, затянутый вечной дымкой, напоминал гигантскую гравюру, где небо и земля сливались в танце застывших теней.

Континент, сотканный из мягких очертаний холмов и острых пиков, будто замер в промежутке между полётом и падением. Его равнины, похожие на спрессованный туман, плавно перетекали в горные цепи, чьи вершины терялись за пеленой облаков. Эти горы не знали жизни – лишь ледяные ветра, отточившие скалы до блеска чёрного обсидиана, да реки, чьи воды с рёвом пробивали каньоны, словно разгневанные божества.

Здесь, среди этого хрупкого баланса, обитали существа, чьи судьбы переплетались сложнее корней древних деревьев. Звери, превосходившие людей числом, скользили в чаще, их шкуры мерцали подобием звёздного света. Они избегали человеческих троп, но их присутствие ощущалось в каждом шелесте листвы – словно сама земля дышала их древней силой.

Растения же, немые хранители тайн, тянулись к солнцу, впитывая эхо жизней, угасших в почве. Их способность расти без смерти казалась людям едва ли не колдовством, нарушающим извечный порядок вещей.

Человеческие поселения, разбросанные меж холмов, жили под вечным страхом. Лишь один из десятка рождался с даром управлять жизненной силой – остальные цеплялись за созданные гениями Куньлу механизмы, чьи шестерёнки гудели, как раздражённые шершни.

Империя Куньлу, раскинувшаяся на просторах, где небо сливалось с горизонтом, возводила башни из бронзы и пара. Их инженеры, с лицами, обожжёнными пламенем кузниц, спорили с природой, заменяя магию сталью.

Но даже их огненные катапульты и летающие колесницы не могли сравняться с тихой мощью Ляншена, где дети учились слышать шёпот душ раньше, чем говорить.

Дзялинь, зажатый меж двух гигантов, процветал в тени чужих амбиций. Его города, утопающие в ароматах пряностей и шелках, стали притчей во языцех. Здесь за золото с печатью Дзялиня можно было купить даже ветер – если знать, к каким лавкам свернуть в лабиринте рынков.

Но за фасадом богатства таилась горечь: их воины, воспитанные в культе равновесия, с завистью смотрели на летающие корабли Куньлу и на медиумов Ляншена, способных говорить с мёртвыми.

Конфликты вспыхивали чаще весенних гроз. То чиновники Куньлу требовали горы Дзялиня, где в пещерах водились духи-медведи, способные оживлять машины. То жрецы Ляншена обвиняли соседей в святотатстве, когда те разбирали древние артефакты на шестерёнки. А между тем в глухих деревнях шептались: говорят, где-то на западе уже родился мальчик, в чьих глазах мерцают отражения трёх империй – словно он сам стал живым зеркалом, в котором враждующие миры смогут наконец увидеть себя…

Глава 1. Мальчик с зелёными глазами

Дымка рассвета обволакивала крыши Сианя, когда в квартале целителей завыл северный ветер – предвестник беды.

В доме с гербом в виде солнца, чьи лучи сплетались в узор целебных трав, шестнадцатилетний Хун прижимал к груди холодные пальцы матери. Его руки, покрытые тонкими шрамами от аптекарских ножей, дрожали как тетива перед выстрелом. Даже сейчас, когда её дыхание стало похоже на шелест сухих листьев, он замечал мелочи: как морозный свет из щели в ставне ложится на её седой висок, повторяя узор прожилок на опавшем клёновом листе.

Они жили в каморке над конюшней уже три года. Лао Хун, чьи плечи уже начали формировать угловатую мужскую линию, всё ещё двигался с кошачьей осторожностью подростка – привычка, выработанная за годы жизни среди ядовитых взглядов. Его зелёные глаза, напоминающие не столько изумруд, сколько светлячка в банке, слишком яркие для этого мира теней, были единственным наследством от матери. Всё остальное – резкая линия скул, жесткие чёрные волосы с пепельной проседью – выдавало в нём Сунь.

– Даже служанки, подавая похлёбку, стучали мисками так, будто кормили цепного пса.Семья ненавидела его методично: – На пирах старшие братья «случайно» проливали на него вино цвета венозной крови, оставляя пятна на рубашке. – Сестры шептались, что его глаза – отметина лесных демонов, показывая ему спины, расшитые золотыми пионами.

Лишь по ночам, когда усадьба затихала, Чень учила его читать по звёздам. Её пальцы, пахнущие корнем солодки, водили по его ладони: «Видишь линию судьбы? Она рвётся здесь, у холма Луны. Значит, тебе предстоит выбор – стать ножом или щитом». Он тогда не понял, что она говорила о клинке, спрятанном под половицей.

Смерть пришла в полнолуние. Когда Хун вернулся с рынка, его сапоги, стоптанные на левый бок от постоянного бега по поручениям, оставили грязные следы на пороге. Он упал на колени перед койкой, не чувствуя, как льдинки талого снега тают на его ресницах. Её руки, всё ещё сохранявшие тепло, лежали на груди, сжимая мешочек с травами. «Для твоего чая», – хотела сказать она, но успела лишь пришить заплатку на его китель, следя, чтобы стежки напоминали крылья журавля.

Похороны устроил тайком. На краю кладбища отверженных, где земля проваливалась под ногами как гнилая ткань, он вырезал имя «Лао Чень» кинжалом, чья рукоять идеально легла в его ладонь – будто мать меряла его хватку годами. Когда первый ком земли упал на гроб, ветер разметал его волосы, высвободив прядь, которая всегда выбивалась из конского хвоста. Теперь она падала на лоб, как чёрный клинок, разделяя лицо на две половины: юноши и воина.

«Теперь я Лао Хун», – прошептал он, сдирая ногтями вышитый герб Сунь с внутренней стороны пояса. Там, где шёлк истёрся до ниток, проглядывали следы детских пальцев – мать когда-то учила его выводить иероглиф «свобода» на песке. Теперь он заворачивал клинок в платок, пахнущий её волосами – смесь полыни и тлеющих кедровых игл.

Ветер донёс из усадьбы звон бокалов. Хун повернулся к городу, его тень, удлинённая закатом, легла на дорогу как стрела компаса. Он ещё не знал, что в кармане, среди корней женьшеня, лежит смятый свиток – последний дар матери. Там, между рецептами от лихорадки, дрожащим почерком было написано: «Ищи Колодец Туманов, где земля дышит. Твоя сила не их сила».

Глава 2. Побег из Сианя

Утро началось с тишины, густой как целебная мазь. Лао Хун лежал на соломенном тюфяке, наблюдая, как солнечные лучи, пробиваясь сквозь мутный хрусталь окна, рисуют на его груди узор, похожий на карту вен. Эти световые щупальца напомнили ему последний сон – мать, прячущая клинок в корнях плакучей ивы.

Он потянулся, ощущая под рубашкой шрамы от плетей кухонного надзирателя – десять параллельных линий, словно нотный стан его личной песни отчаяния.

Завтрак готовил с церемонной медленностью обречённого. Свиное сало зашипело на чугунной сковороде, выпуская аромат, от которого свело желудок. «Не растрачивай силы», – вспомнил он слова матери, аккуратно разбивая яйца с синеватой скорлупой. Желтки, похожие на миниатюрные солнца, расплывались в белых кольцах.

Грибы шитаке он резал особым способом – диагональными срезами, чтобы сохранить «дыхание мицелия». Всё как учила Чень: «Еда должна лечить ещё до того, как попадёт в рот».

– Кинжал «Лунный зуб» на бедре – единственное наследство, чья рукоять теперь обмотана полоской её платьяПока глазунья шипела, осматривал своё снаряжение: – Сумка-перекрёсток из двойной верблюжьей кожи с тремя секциями: • Левая – свитки с рецептами, зашифрованными материнским почерком • Центральная – инструменты: серебряная ланцета в футляре из бамбука, набор игл, завёрнутых в шёлк • Правая – припасы: вяленое мясо в листьях лотоса, мешочек с зёрнами дикого риса – Пояс-лабиринт с семью карманами, где среди порошков из коры скрывался флакон с парализующим зельем

Город просыпался за окном. Сиань, опоясанный стенами цвета воронова крыла, напоминал скорпиона в броне. Шести метровые укрепления из чёрного базальта были испещрены желобами для кипящего масла. Каждые пятьдесят шагов – башни с машикули, где дежурили лучники с арбалетами «Ночная оса», заряженными отравленными болтами. Главные ворота, украшенные барельефами драконов, пожирающих собственные хвосты, сейчас были закрыты – караванный сезон начинался лишь после Праздника Сухих Рек.

«Академия или смерть», – прошептал он, завязывая шнуровку на сапоге. Верхняя часть голенища, укреплённая стальными пластинами, скрывала ножны с тонким стилетом. Его план зависел от двух слабостей системы:

Смена караула в Скорпионьи часы (13:00-13:30), когда треть стражи отправлялась на молитву в храм Огненного Лиса.

Слепая зона у северо-восточной башни, где стена, изгибаясь, создавала «тень» в полтора метра шириной.

Дорога к стене пролегала через Рынок Молчания – квартал, где торговцы – немые обменивались товарами через систему жестов. Хун прижал к груди сумку, чувствуя, как бьётся амулет под рубашкой – осколок нефритовой подвески, вставленный в серебро. Здесь, среди ящиков с сушёными скорпионами и связками «поющих» трав, его зелёные глаза не привлекали внимания.

Узкая лестница в стене пахла плесенью и маслом для арбалетов. Каменные ступени, стёртые за века до состояния зеркального блеска, вели к бойницам, откуда открывался вид на Лес Шепчущих Столбов – границу между округами. Его пальцы скользнули по стене, нащупывая заветную трещину с крюком для верёвки. Здесь, в полутьме, висели плащи стражников из ткани «двойного плетения» – снаружи простой холст, внутри шелковистая подкладка с картами побегов.

«Не двигайся», – дыхание стража пахло перебродившим рисом. Клинок Хуна вонзился в щель между латной перчаткой и наручем. Зелье, вылитое левой рукой, попало точно в ноздрю – тело солдата обмякло как мешок с зерном. Сердце билось так, будто хотело вырваться через горло, но пальцы уже автоматически рылись в складках плаща: семь серебряных «змей» с профилем императора, три золотых «дракона» – плата за молчание или жизнь.

Спуск по верёвке превратился в падение длиною в вечность. Ветер свистел в ушах, рвал волосы из хвоста. Удар о землю отозвался болью в лодыжке, но куст «кровавой ежевики» смягчил падение – колючки впились в кожу, оставив узор из алых точек. Крики стражников слились в единый гул: «Беглец у северной башни! Живым или мёртвым!»

Лес встретил его холодным дыханием. Стволы древних кедров, покрытые мхом-паразитом, образовывали естественный лабиринт. Нога провалилась в яму, прикрытую палой листвой – ловушку на оленя. Упав, он услышал звон колокольчиков на шеях патрульных собак. Сердце замерло, но разум, закалённый годами унижений, выдал решение: вылить флакон с порошком «сонной полыни» на следы.

«Почему академия? Потому что там учат не лечить, а видеть связи. Как мать видела звёзды в моих ладонях. А ещё…» Пальцы нащупали спрятанный в подкладке свиток – карту с отметкой «Колодец Туманов», места, где, по слухам, немые обретают дар культивации.Ночь застала его у подножия Скалы Плача – места, где, по легендам, души самоубийц ищут путь в мир живых. Соорудил укрытие из еловых ветвей, сплетя их по принципу рыбьей чешуи. В темноте, жуя вяленое мясо, размышлял:

Сон пришёл под утро, принеся видения: отец в доспехах цвета ржавчины стоит над обрывом, а внизу – город Нингуан, чьи башни сложены из медицинских свитков. Голос матери шептал: «Ты выбрал быть ножом, но помни – даже скальпель может стать кистью».

Глава 3. Лес "Шепчущих Столбов".

Лао Хун проснулся от щекотки солнечного луча, пробивавшегося сквозь переплетение ветвей. Он приподнялся на локте, смахивая с лица прилипший мох. Воздух был густым, словно пропитанным хвойным нектаром, а земля под ногами пружинила, будто живая. Вокруг царила непривычная тишина – даже ветер не смел шевелить листья. Лишь где-то вдалеке, за стеной вековых сосен, слышалось мерное бульканье реки.

Он встал, потягиваясь до хруста в суставах, и первым делом проверил рюкзак. Пальцы скользнули по стёганой ткани, нащупывая контуры инструментов: ампулы с ядом, свёрнутый в трубку пергамент с рунами, кремень. Всё на месте. Желудок скрутило спазмом голода. «Рыба…» – мелькнуло в голове.

Река встретила его искрящимися струями. Вода здесь была не просто прозрачной – сквозь её толщу просвечивали разноцветные камни, покрытые кристаллическими наростами. Хун присел на корточки, зачерпнув горсть влаги. На языке остался металлический привкус. «Железо, соли… Да здесь целый клад!» – мысленно оценил он, но тут же спохватился. Ножом из ножен он срезал гибкую ветвь ивы, очистил её от коры зазубренным краем клинка. Из рюкзака достал леску – остаток от сетки, порванной в прошлом месяце медведем. Еловая шишка послужила поплавком, а крючок он выгнул из заколки для волос, найденной в развалинах храма.

Первый заброс оказался неудачным – леска запуталась в прибрежном кустарнике. Второй… Третий… На пятый раз поплавок дёрнулся, уйдя под воду. Хун рванул удочку на себя, но рыба – огромная, с чешуёй цвета ртути – выпрыгнула из воды, блеснув на солнце. Леска впилась в ладонь, вырываясь из пальцев.

– Чёрт! – выругался он, уже видя, как снасть уплывает по течению. Без раздумий сбросил плащ и нырнул. Холодная вода обожгла кожу. Рыба металась, цепляя крючком за камни. Хун схватил её обеими руками, но скользкое тело вырвалось, ударив хвостом по лицу. В глазах потемнело. Он всплыл, хватая воздух, и снова нырнул. Теперь удалось прижать добычу ко дну, придавив коленом. Борьба длилась минуты три, но когда он вылез на берег, дрожа от холода, на песке билась рыбина длиной в его руку.

– Вот тебе и завтрак, – усмехнулся он, вытирая лицо рукавом.

Костёр разгорался медленно – сырые ветви шипели, выпуская клубы белого дыма. Хун насадил филе на остро заточенные палки, воткнув их вокруг огня. Жир капал на угли, вспыхивая синими огоньками. Аромат дразнил ноздри, смешиваясь с запахом хвои. Пока рыба жарилась, он осмотрел рану на ладони – царапина от лески сочилась кровью. «Пустяк», – подумал он, присыпав её толчёным корнем из ампулы.

Сытость принесла неожиданную усталость. Веки слипались, но Хун заставил себя идти вдоль реки. Лес редел, уступая место полю, покрытому сизой травой. Однако вместо выхода он обнаружил озеро – огромное, как море. Вода здесь была неподвижной, словно стекло, а по берегам росли цветы, светящиеся изнутри голубоватым светом.

– Духовные травы… – прошептал он, опускаясь на колени. Листья одного из растений дрогнули, поворачиваясь к нему, будто глаза. Хун отпрянул. Легенды говорили, что такие травы могут читать мысли.

Ночь застала его на сосне. Ветви, сплетённые в подобие гнезда, колыхались под порывами ветра. Сон принёс кошмары: руны на скалах оживали, складываясь в лицо женщины. Её голос, как звон разбитого стекла, резал сознание: «Освободи меня!»

Проснулся он от холода. Костёр погас, луна висела низко над озером, окрашивая туман в молочный цвет. «Помоги!» – эхо из сна прозвучало в реальности. Хун схватился за нож, но вокруг никого не было. Голос повторился, настойчивее. Ноги сами понесли его вдоль берега, к скале, напоминающей сжатую в кулак руку.

На вершине мыса росло дерево. Не просто дерево – существо. Его ствол, покрытый узорами, словно татуировками, изгибался в танце. Цветы, похожие на персиковые розы, светились в темноте.

– Ты пришёл… – зашелестели ветви.

Хун замер. Голос звучал одновременно и в ушах, и в голове.

– Кто ты? Дух? Призрак?

– Я Цзынь. – Цветы вспыхнули ярче. – Когда-то я носила человеческое тело. Вырастила этот лес, научила людей беречь его…

Он шагнул ближе, разглядывая кору. В прожилках древесины угадывались контуры лица – высокие скулы, миндалевидные глаза.

– Они предали тебя?

– Боялись. – Ветви сомкнулись над его головой, как пальцы. – Когда я решила переродиться, старейшины наложили заклятье. Связали мою душу с этими скалами.

Хун коснулся ствола. Древесина пульсировала, как живая плоть.

– Почему не сбежала?

– Заклятье питается жизнью леса. Если я сопротивляюсь… – Одна из ветвей резко дернулась, указывая на усыхающее дерево внизу. – Они умирают.

Он достал книгу рун, листая страницы с обугленными краями. Символы на скале совпадали с рисунками в главе «Кольца привязки».

– Нужна кровь. Твоя и моя, – прошептал Хун, переводя текст. – И клятва…

– Ты умрёшь, – внезапно сказало дерево. – Заклятье заберёт часть твоей жизни.

Он посмотрел на озеро. Вода отражала звёзды, словно всё небо упало в чёрную бездну. Вспомнились горящие деревни его детства, крики… Возможно, это шанс.

– Делаем.

Лезвие блеснуло. Кровь сочилась из разреза на ладони, падая на корни. Кора дерева треснула, истекая густой жидкостью цвета граната. Хун поднёс ампулу к трещине, наполняя её.

– Пей, – прошелестели листья.

На вкус это было похоже на мёд с примесью пепла. Глоток… Второй… Тело наполнилось жаром. Руки сами сложились в жест из книги – пальцы, переплетённые в форме кольца.

– Клянусь… – голос сорвался, горло сжал спазм. – Клянусь защищать этот лес и его обитателей.

Земля дрогнула. Цветы вспыхнули алым, ветви закружились в бешеном танце. Хун упал на колени, чувствуя, как что-то рвётся внутри. Перед глазами проплыли образы: Линь в облике девушки, сажающей первый саженец… Люди с факелами… Руны, выжигаемые на камне раскалённым железом…

– Спасибо… – её голос слился с рёвом ветра.

Он упал навзничь, наблюдая, как дерево рассыпается на миллионы лепестков. Они кружились, образуя фигуру в платье из персикового шёлка. Девушка коснулась его лба, и боль отступила.

– Ты теперь страж, – прошептала она, растворяясь.

Хун потерял сознание, но даже в темноте чувствовал – лес дышит в такт его сердцу.