скачать книгу бесплатно
После 25-го мая чехословацкие войска стали стержнем, к которому присоединились разные многочисленные группировки, отряды и армии. Чехословаки стали центром объединения для всех, кому приходилось сражаться с большевиками. Возглавлял всё это Комуч, большинство в котором составляли эсеры, и началась настоящая Гражданская война в Сибири, на Урале и в Поволжье, где белые войска добились очень больших успехов. Они довольно быстро продвигались по Волге и занимали множество крупных городов, в числе которых были Самара и Казань с огромной частью российского золотого запаса. Так, возникла очень сильная антибольшевистская сила, не сравнимая с походами добровольческой армии на Юге.
В это время большевики создали Восточный фронт, командующим которого был назначен эсер Михаил Муравьёв, находившийся к этому моменту по локоть в крови: до этого он воевал на территории Украины, где практически из пушек палил по жилым домам Киева, чтобы искоренить там всё белое движение.
Одновременно с этим появилась ещё одна серьезная угроза – нарастающие недовольства крестьянства. Их первое ликование насчёт полученной земли довольно быстро приутихло, потому что большевики начали требовать еженедельные поставки, запретили свободную торговлю и ввели твёрдые цены. Уже весной 18-го года в разных частях страны Советы крестьянских депутатов требовали дать возможность свободно торговать хлебом, что оставалось для крестьян очень важным. Большевики вполне могли пойти на эту уступку, хотя она противоречила их идеям, но проблема заключалась в том, что, когда речь шла о свободной торговле, никто не собирался поставлять хлеб за свободные цены куда-то в центр – все хотели заниматься этим в своей губернии, никуда не выезжая. Таким образом, кормить армию стало некому, в результате чего была введена продовольственная диктатура.
К лету недовольства крестьянства выросло до невероятных размеров, и к этому прибавился ещё один фактор. Когда большевики захватили власть, то она была передана 2-му съезду Советов, где были представители разных партий, которые вскоре ушли, и большевики создали коалицию с единственной фракцией – левых эсеров. По началу эта группировка была возмущена Брестским миром, а затем – политикой по отношению к крестьянству: с одной стороны, они увидели, что большевики украли их идею, а с другой – что на крестьян стало оказываться сильнейшее давление. Всё это привело к тому, что 6-го июля 18-го года два эсера – Яков Блюмкин и Николай Андреев – явились в германское посольство и попросили встречу с послом Мирбахом, которого тут же и расстреляли, разбросали бомбы, выпрыгнули в окно и уехали на заранее приготовленном автомобиле.
В это же время в Большом театре прошёл 5-й съезд Советов, который должен был утвердить новую Конституцию и все большевистские достижения. Большинство было у большевиков, но эсеры были представлены не менее авторитетно – они занимали 350 мест, в результате чего открыто и без стеснений критиковали проводимую в деревне политику. Однако, прямо во время заседания пришло сообщение о смерти Мирбаха и о том, что виновные укрылись у чекистов. Сразу после этого Дзержинский отправился к Блюмкину и Андрееву, чтобы привести их к порядку, однако те взяли его в заложники. Начался мятеж левых эсеров.
Конечно, мятеж получился очень странный. Сначала всех эсеров с 5-го съезда не выпустили из здания театра, тем самым изолировав от остальных. Затем те эсеровские чекисты, которые оказались окружены в особняке ЧК, узнав о том, что партия была блокирована в театре, продолжали бездействовать, а отряд латышских стрелков вместе с командиров Вацетисом всё приближался к особняку. В конце концов, артиллерия нанесла несколько точных ударов, и восстание было подавлено.
После этих событий интересным образом сложилась дальнейшая судьба Блюмкина. Понятно, что Германия требовала наказания для убийц, и начался формальный поиск. Полежав немного в больнице, раненный Блюмкин бежал и ушёл в подполье. При этом всем было более-менее известно его местоположение, но никто особо за ним не охотился. Вскоре после этого он вернулся на должность сотрудника ЧК и стал активно общаться с интеллигенцией: он познакомился с Есениным, а Мандельштам вообще вырывал из его рук ордер на арест собственного друга, который Блюмкин предварительно показал ему, чтобы предупредить.
В 20-е годы Блюмкин ушёл в разведку, где совершил многие, ещё недостаточно изученные подвиги в Иране, Палестине, Стамбуле и других местах, куда его посылали как человека, знающего множество восточных языков. При этом он был троцкистом, за что его и приговорили к расстрелу в 29-м году. Согласно некоторым слухам, даже в последние минуты жизни он кричал «Да здравствует Троцкий!», что, конечно, никак не подтверждено. Но всё это было в далёком от 18-го года будущем.
6-го июля погиб Мирбах. В Москве возникло и тут же было подавлено восстание. В последующие дни произошло сразу несколько событий. Во-первых, тот самый Михаил Муравьёв, который возглавлял красный Восточный фронт, попытался развернуть свою армию против большевиков и начал призывать людей к возобновлению войны с немцами. Конечно, попытка не удалась, его убили (хотя была версия, что он покончил с собой), Восточный фронт удержали и назначили командующим Вацетиса.
В это же время произошла целая полоса восстаний в Поволжских городах, которая была подготовлена подпольной организацией «Союз защиты Родины и свободы», созданной Борисом Савинковым – одним из лидеров эсеровской партии. Восстания произошли в самых разных городах, а самым сильным из них было июльское восстание в Ярославле, где восставшие смогли захватить власть на несколько дней. Началось всё с того, что они захватили и убили комиссара и руководителя Ярославского Совета (при этом полковник Перхуров, руководитель восставших, говорил, что никаких самосудов быть не должно). Далее восставшие надеялись на поддержку стран Антанты, которой, разумеется, не было. Но, в конце концов, и сама организация восстания была довольно легкомысленной: представителей советской власти восставшие арестовали и посадили на баржу посреди Волги, предупредив, что будут стрелять по тем, кто попытается бежать. При этом не был учтён тот факт, что сидящие на барже могли спокойной снятся с якоря и уплыть, что, собственно, и произошло. К этому времени большевики успели подогнать к Ярославлю армию и артиллерию, в результате чего за пару часов город был практически сметён с лица Земли. Вот, что вспоминал про эти события один из современников:
Цветущего, красивого города не существует нет почти ни одного дома, не пострадавшего от обстрела большинство их разбито, разрушено или выгорело; выгорели и разрушены целые кварталы и представляют из себя груды развалин. На этом пепелище одиноко бродят повылезшие из подвалов обыватели и из груды мусора вытаскивают каким-то чудом уцелевшие домашние вещи.
Таким образом, Ярославль, как и многие другие города, оказался разрушен, после чего в нём началась вспышка тифа, унёсшая огромное количество жизней.
В конце концов, все восстания были подавлены, но Савинков просто так не успокоился. Он продолжил свою борьбу и уехал за границу, где начал создавать новые подпольные организации. Далее, в результате операции «Трест», его заманили в Советский Союз, где благополучно арестовали, а 7-го мая 25-го года он покончил с собой в тюрьме, выбросившись из окна пятого этаже (в его камере не было оконной решётки).
Между тем Гражданская война продолжалась. Летом 18-го года белым удалось значительно продвинуться на Востоке, но пройти дальше Поволжья они не смогли из-за разных причин. Во-первых, эсеровский Комуч столкнулся с теми же проблемами, что и большевики. С одной стороны, самарское правительство сразу же заявило, что частной собственности на землю не будет, но с другой – здесь была народная армия и местные помещики, которые всячески пытались вернуть свою землю. В результате этого, крестьяне начали колебаться между заявлениями Комуча и реальностью. А после этого вновь возникло два вопроса – о хлебе и формировании армии, что привело к введению твёрдых цен, реквизиции хлеба и маломальской мобилизации. Таким образом, стёрлась грань различия между большевиками и Комучем, популярность которого резко упала.
В эти же страшные летние месяцы произошла трагедия царской семьи, которая оказалась в Екатеринбурге. Из их свиты к этому моменту остались только доктор Боткин, лакей, горничная, повар и поварёнок, которого отпустили в последний момент, но всё равно расстреляли через некоторое время.
В ночь с 16-го июля в Ипатьевском доме царскую семью спустили в подвал, Яков Юровский зачитал им приговор, после чего раздались выстрелы. Сразу погибли далеко не все – руки у стрелявших всё-таки дрожали: от платьев девочек-княжон, в которые было зашито множество бриллиантов, долгое время отскакивали пули, в результате чего их приходилось добивать штыками. Далее тела вывезли и закопали. Интересно, что расстрельщики после убийства пытались обокрасть тела, но Юровский пресёк эти попытки.
На следующий день в Алапаевске была расстелена большая группа великих князей, и в течение следующих недель были уничтожены все Романовы, попавшие в руки к большевикам.
Что касается расстрела царской семьи – вокруг него постоянно клубятся разные истории и предположения, начиная с безумной идеи о том, что княжна Анастасия спаслась. Так, в Европе в течение разных лет появлялось огромное количество самозванок, которые, разумеется, не имели ничего общего с настоящей Анастасией, к сожалению, расстрелянной в Екатеринбурге вместе со всей семьёй.
Огромные усилия были брошены на то, чтобы выяснить, кто отдал приказ о расстреле: был ли это приказ Ленина, или это было решением Уральского Совета, или так захотел Яков Свердлов? Это интересный вопрос для историков, который уже в Советском Союзе 60-х годов стал принимать антисемитский характер, когда главными виноватыми пытались выставить то Юровского, то Свердлова. Я думаю, разговоры о том, что царя-батюшку пристукнули евреи совершенно бессмысленный, потому что, скажем, красноармейцы, охранявшие Ипатьевский дом, были вполне русскими и ни в каких масонских ложах не состояли. При этом, каково бы не было окончательное решение историков, ответственность с Центра за это оно всё равно не снимет: даже если они не отдавали такой приказ, то всё равно привели страну к Гражданской войне и, в общем, сделали то, что сделали.
Через несколько дней после расстрела Романовых белые вошли в Екатеринбург, но Красная армия вскоре выдавила их из Поволжья и Урала, всё дальше в Сибирь. Между тем, в ходе всех этих боёв казанский золотой запас всё-таки пропал, а куда – непонятно: в будущем его будут находить по частям в самых интересных местах. Историк Олег Будницкий раскрутил всю эту историю в подробностях, из чего стало понятно, что большая часть запаса была вывезена в эмиграцию, а то, что пропало, не имело никакого отношения к чехам – украли вполне русские люди и разнесли по России-матушке.
В то же время левая социалистическая позиция, группировавшаяся вокруг Комитета Учредительного собрания, начала вызывать отторжение у офицеров, монархистов и представителей более правых партий. Люди перестали отличать их от большевиков, и таким образом левые силы оказались обречены. В сентябре в Уфе была создана директория, куда вошли абсолютно разные представители фракций (от правых до монархистов и Комуча), для борьбы с большевиками. Однако, сама неоднородность этого коллектива уже обрекала его на поражение, что вскоре привело к перевороту, в результате которого власть перешла к Колчаку в ноябре 18-го года.
Так, страшное лето 18-го года началось реками крови и ими же закончилось.
Белое движение
Не сметь срывать с меня гвардейские погоны, Не сметь касаться лапой русских орденов. Оставьте институткам этот бред ваш революционный
И отпустите к матерям мальчишек-юнкеров.
Земля вас не возьмёт и море вас не примет
Да, можно научиться убивать врагов
Но верьте мне, тысячелетие отринет
Тех, кто решился разменять его на год.
– А. Я. Розенбаум «Романс Колчака».
На самом деле, изначально белую оппозицию было трудно назвать движением. В конце 17-го года это были разрозненные силы: все недовольные ушли из центра и стали пробираться туда, где власть большевиков слаба или уже свергнута. Первая большая концентрация белых сил появилась на Юге, где формировалась добровольческая армия под руководством генерала Алексеева и Корнилова, совершившая ужасный Ледяной поход, который стал частью легенды белого движения и эмиграции. В марте 18-го года Корнилов погиб от мистического выстрела, и белое движение потеряло очень харизматичного и популярного вождя, место которого занял Антон Иванович Деникин. С него и стоит начать.
Деникин – это человек, который волей судеб оказался одним из лидеров белого движения, хотя не был к этому предназначен. Судя по всему, он был довольно симпатичным человеком: многие оставили о нём хорошие и даже восторженные отзывы. Но сама личность Деникины вызывала подозрительно мало споров, в отличие, например, от Колчака, где до сегодняшнего дня пылают страсти историков. Так, Деникин, судя по всему, в большинстве случаев вызывал симпатию и уважение – все подчёркивали его честность с детства и до последних лет. При этом он был воспитанным, спокойным и выдержанным, что было очень важно в безумной обстановке Гражданской войны.
Родился Деникин 16-го декабря 1872-го года в семье военного: его отец дослужился до майора при том, что изначально был крепостным крестьянином, которого забрали в армию ещё до отмены крепостного права. Но армия была тогда хорошим социальным лифтом, несмотря на то, что в советское время любили подчёркивать её дворянство и служение самодержавию.
Деникин был порядочным и честным человеком. Есть множество отзывов, как бы его хвалящих, при том, что в каждом из них есть какое-то мысленное «но». Вот, что писал про него один современник:
Деникин – слабовольный, но, безусловно, прямой и честный человек.
А вот мнение современного историка:
Деникин при всех своих недостатках, в нетерпимой обстановке гражданской войны оставался нормальным, честным человеком.
Наверное, это довольно сильный комплимент, потому что оставаться нормальным и честным человеком в обстановке Гражданской войны было очень сложно, с какой бы стороны ты не сражался.
Вот ещё один отзыв, довольно ехидный и злобноватый, несмотря на дружелюбную форму, который оставил адвокат Александр Масленников:
Чудесный, должно быть, человек. Вот такому бы быть главою государства, ну, конечно, с тем, чтобы при нем состоял премьер-министр, хоть сукин сын, да умный.
Деникин действительно звёзд с неба не хватал, а брал, скорее, прилежанием. Учился он в юнкерском училище, после которого поступил в академию Генштаба, откуда его отчислили из-за несданного экзамена по военной истории. После этого он собрался с силами и снова поступил, сдав все необходимые экзамены. Учёба в академии шла не очень гладко, сопровождаясь множественными конфликтами: довольно часто, с его точки зрения, нечестно оценивали результат – как его, так и чужой. Он часто писал жалобы, подавал прошения на имя Государя, но ни к чему хорошему это не приводило, хотя позже оказалось, что он был прав.
После академии Деникин отправился служить, стремительно поднимаясь по карьерной лестнице. Когда началась Русско-японская война он, как и многие офицеры, попросился на фронт, после чего его начали опрашивать. Кроме всего прочего, спросили, знает ли он английский, на что Деникин ответил: «Не знаю, но драться буду не хуже тех, кто знает». После этого его взяли, и по дороге в Харбин он познакомился с казачьи офицером Петром Красновым, с которым они стали антагонистами вплоть до эмиграции.
Русско-японскую войну Деникин закончил полковником и продолжил служить. Неожиданно оказалось, что он обладал маломальскими литературными способностями, вследствие чего начал писать множественные статьи и очерки, более-менее художественные и посвящённые военному быту.
Перед Первой Мировой войной он дослужился до генерала, находясь в Киевском военном округе. Далее, в начале войны ему поручали разные организационные вопросы, что, конечно, страшно не нравилось Деникину – он рвался в военные части, и осенью был переведёт в Юго-Западный фронт, который сражался на территории Галиции против Австрии. Осенью же русские войска под руководством Брусилова победили в Галицийской битве, значительно отбросил австрийцев. После этого Деникин вместе с фронтом прошёл все многочисленные испытания, которые ему выпали, и к 17-му году стал прошедшим через многое боевым генералом, пусть и не самым видным.
Революцию Деникин встретил на румынском фронте, будучи командующим корпусом. Когда же революция произошла, он был начальником штаба при главнокомандующем генерале Алексееве и таким образом оказался в ставке в Могилёве. Прошло немного времени, и Временное правительство назначило главнокомандующим генерала Брусилова, под командованием которого Деникин много воевал, при том, что отношения их не сложились с самого начала. В результате этого Деникин снова попросился в боевые войска, и его сделали командующим Юго-Западным фронтом. После этого он уехал в Минск и сразу же вступил в конфронтацию с солдатскими комитетами, права которых не хотел признавать. Вскоре, в противовес этим комитетам офицеры создали свой союз в учредительном собрании, на съезде которого Деникин выступил со следующими словами:
Но глядим в будущее с тревогой и недоумением. Ибо нет свободы в революционном застенке! Нет правды в подделке народного голоса! Нет равенства в травле классов!
Другую же свою речь он закончил словами «берегите офицеров», что было вполне резонно, потому что их отношения с солдатами становились всё более напряжёнными.
Фронтовые отношения Деникина с солдатскими комитетами дошли до того, что Брусилову приходилось лично приезжать на фронт и извиняться за Деникина перед солдатами.
Тем временем ситуация обострилась и Временное правительство начало готовить наступление, в надежде на то, что благодаря ему получится быстро закончить войну. Проводил это наступление как раз фронт Деникина, и увенчалось оно страшными поражениями. Тем не менее, Деникин всеми силами пытался наладить порядок на фронте железной рукой, которой, в общем, не обладал, в отличие от того же Корнилова. При этом Деникин ввёл военные суды, создал заградотряды и проводил расстрелы дезертиров.
В конце августа было выступления Корнилова, о чём Деникин, судя по всему, изначально не знал. Конечно, он высказался в его поддержку и был вскоре арестован, после провала корниловского наступления.
По началу Деникин находился в тюрьме в Бердичеве, где ситуация была крайне сложной, потому что все тамошние солдаты были возмущены предательством генералов, которые, по их мнению, хотели задушить революцию. После этого его перевели в Быхов, где находились Корнилов и другие руководители неудавшегося переворота. Вскоре после его перевода группа солдат решила устроить самосуд над предателями, но их спас штабс-капитан Виктор Бетлинг, который убедил солдат в том, что действовать надо согласно закону. Чуть позже этот капитан примкнул к белому движению, но умер от тифа в 19-м году.
К началу ноября власть почти полностью захватили большевики, которые требовали от генерала Духонина немедленного заключения мира. Но, как мы знаем, генерал отказался, после чего его практически линчевали. Однако, в последние дни Духонин, чувствуя надвигающуюся угрозу, отдал приказ об освобождении быховских заключённых, которые не хотели бежать самостоятельно, чтобы соблюсти законность. Так, получив приказ о своём освобождении, они покинули тюрьму и разными путями стали пробираться на Дон, где уже явно концентрировались белые силы. По приезде всех в назначенное место, возглавили белое движение три человека: атмана Каледин и два генерала – Корнилов и Алексеев.
После смерти Корнилова в апреле 18-го года Деникин, как его заместитель, стал командующим добровольческой армией, несмотря на то, что куда более популярные генералы Алексеев и Марков также выдвигались на эту должность. Это стало переломным моментов в жизни Деникина, потому что всю свою жизнь он был на вторых ролях, а теперь должен был стать не только командующим, но и политиком. Интересно, что до назначения его на этот пост, он, в отличие от других офицеров, имел свои политические взгляды, при чём довольно либеральные: он, может быть, не мог принять заигрывания Брусилова с Временным правительством, однако ещё до революции говорил о неэффективности существующей власти и необходимости перемен.
С конца марта 18-го года Деникин был вынужден решать кучу проблем: плохое снабжение армии, отсутствие денег, голод, нехватка людей и так далее. Кроме того, новый пост обязывал его начать принимать какие-либо политические решения, в результате чего он начал формулировать свои идеи, в числе которых были: единая и неделимая Россия, борьба с большевизмом до конца и святое право собственности в условиях народоправства. Из этого вышло сразу несколько проблем.
Из принципа «единая и неделимая Россия» исходили очень многие политики, включая саму власть. При этом в это время империя рушилась, а он находился на Юге, неподалёку от уже отделяющейся Украины во главе с Петлюрой и Кубани, где тоже возникали вопросы казачьего самоуправления. Однако, Деникин – защитник империи в том виде, в котором она была до революции, – не понимал, что вернуться к этому невозможно.
С борьбой против большевизма всё понятно, но что значит «сохранение священного права собственности»? Значит ли это, что он хотел сохранить собственность помещиков, которую отняли большевики? Или хотел сохранить землю, которой теперь владеют крестьяне? Скорее всего первое. При этом здесь звучало слово «народоправство», то есть демократия. Так, Деникин столкнулся с ещё одной проблемой: в белом движении было очень много монархистов, которые хотели вернуть царскую власть. Кроме того, бороться с большевизмом, вроде бы, хорошо, но надо будет снова созывать Учредительное собрание, в котором явное большинство всегда было у левых. Далеко не все идущие за Деникиным этого хотели.
3-го марта 1918-го года был заключён Брестский мир, который Деникин не был готов принять ни при каких условиях: соглашение с главными противниками последних лет было для него неприемлемым. При этом прямо около добровольческой армии действовала и донская под руководством Краснова, для которого вопрос об отношении к немцам был сразу же решён: он объединялся со всеми, кто был против большевиков, в результате чего согласился получить от немцев деньги и вооружение, которые тоже были открыты к сотрудничеству против красных, несмотря на недавно подписанный мир. Исходя из этого, по началу Деникин совершенно не хотел договариваться с Красновым, но чуть позже, стиснув зубы, он пошёл на это, чтобы укрепить собственные силы. В будущем Краснов будет вспоминать, как правильный Деникин не хотел общаться с немцами, но всё-таки брал из его рук их оружие и «не морщился».
Ещё одной проблемой стали офицеры царской армии, которые на какое-то время оказывались на службе у красных, а потом пытались перебежать к белым, испытывавшим ужасную нехватку людей. Конечно, Деникин возмущался и не хотел брать тех, кто хотя бы несколько недель служил большевикам. Когда ему предложили их взять, он заявил: «Служба большевикам – это преступные деяния, предусмотренные уголовным законодательствам „подлежит полевому суду“». Так, Деникин не был готов идти на уступки и отходить от своих убеждений.
Главная проблема всего белого движения заключалась в его неоднородности, при том, что умение договариваться в нашей стране отсутствовало с самого её создания. Среди белых были и либералы, и монархисты, и крайне правые. Получалось так, что на любую фразу Деникина или Колчака находились несогласные, с которыми надо было как-то договариваться. Получалось это далеко не всегда.
Деникин ставил своей важнейшей задачей отмену всего того, что Временное правительство сделало для разложения армии. Так, в добровольческой армии не было никаких солдатских комитетов, выборности командиров и права на собрания и митинги. При этом Деникин не очень удачно пытался лавировать. Например, он вернул прежние уставы царской армии, но приказал офицерам обращаться к солдатам на «вы», а солдатам к офицерам – по чинам, но не становясь по стойке «смирно». Кроме того, солдаты должны были соблюдать дисциплину, но им разрешалось публично курить и посещать увеселительные заведения. Таким образом, он пытался вернуться к старым порядкам, немного их смягчив, что получалось со скрипом – и в мелочах, и в крупных вещах.
Ещё одной проблемой белого движения была нехватка людей, в связи с чем во многих местах Деникин развернул вербовочные пункты. Так, армия постепенно разрасталась и превращалась в маломальскую боевую силу.
Между тем, время шло, но за 18-й год ничего принципиального на Южном фронте достигнуто не было. Краснов пытался взять Царицын, что ему не удалось, а главные события разворачивались на Востоке, где восстали чехословаки и существовал Комуч с директорией.
Важные перемены произошли только к концу 18-го года – и на Юге, и на Востоке.
В октябре на Юге умер генерал Алексеев, с которым Деникин был обязан считаться, после чего власть главнокомандующего усилилась. В то же время Деникин всё-таки объединился с Красновым и стал командующим всех вооружённых сил Юга России, что ещё больше увеличило его политическое значение.
В то же время закончилась Первая Мировая война и у стран Антанты развязались руки, в результате чего они стали поддерживать Деникина, посылая ему войска и вооружение. Однако, из этой поддержки ничего не вышло, потому что солдаты не хотели сражаться после заключения перемирия, а революционные агитаторы пользовались большим успехом. Вскоре Антанта полностью отказалась от ведения каких-либо боевых действий на территории России, но продолжила финансовую поддержку белого движения, которое с 19-го года стало готовить мощное наступление.
Параллельно с этим многое изменилось и на Востоке. Осенью 18-го года поднялась звезда адмирала Колчака, который вызывал прямо противоположные от Деникина оценки, что, в общем, понятно: в советское время был выстроен очень тёмный образ колчаковщины с какими-то невероятными зверствами. При этом в эмиграции его описывали в абсолютно восторженных тонах как великого рыцаря белого движения, отдавшего жизнь за великое будущее России. Например, человек, учившийся вместе с ним в морском корпусе, писал следующее:
Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: «Где я видел раньше подобное лицо аскета, с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?» И вдруг вспомнил: это было на картине, где был изображен Савонарола, произносящий на площади одну из своих знаменитых речей.
Считается ли комплиментом сравнение с фанатиком 15-го века? На общем контексте этих воспоминаний, где он рассказывает, как огромно было влияние Колчака на всех курсантов, совершенно ясно, что да.
Ещё один человек из его молодости написал:
«Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».
Однако, всё это только одна крайность. А вот, что писал белый генерал Будберг, служивший вместе с Колчаком:
Обыкновенный тип адмирала, очень взбалмошный и не привыкший сдерживаться, узкий моряк, наполненный морскими традициями и предрассудками, абсолютно незнакомый с военным делом и с администрацией; положительные качества – искренность, идейность борьбы за Россию, кристальная честность, ненависть к беззаконию – все это очень мало для возглавления верховной власти в такое время.
Так, Будберг поймал главную вещь: у Колчака было много недостатков в характере, но помимо этого он просто был не готов к тому, что выпало на его долю. В другой работе Будберг добавил:
Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств, вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования, не понимающий совершенно обстановки и не способный в ней разобраться, далекий от того, что вокруг него и его именем совершается.
Как такой неоднозначный человек оказался лидером белого движения и верховным правителем России?
Колчак родился 16-го ноября 1874-го года в семье военного и получил прекрасное образование. Трудно сказать, насколько справедливы разговоры о том, что гардемарин Колчак значил больше, чем любой воспитатель, но, во всяком случаи, он действительно пользовался авторитетом и уважением. Закончив Морской кадетский корпус, он начал служить на фронте и заниматься гидрологией и исследованием океана, мечтая попасть в полярную экспедиции. В начале 20-го века он принял участие в экспедиции барона Толля, цель которой заключалась в поиске загадочной и несуществующей земли Санникова, которую когда-то видел на Севере промышленник Яков Санников, добывавший пушнину. Эта экспедиция закончилась трагически: в какой-то момент Толль с частью команды отделился от остальных, но так и не вернулся. После этого Колчак сообщил о произошедшем в Петербург, а затем вернулся на Север и всего с несколькими людьми на вельботе отправился искать Толля. Так, он добрался до острова, от которого барон с отрядом отплывал, и нашёл документы, согласно которым в этот момент у них всё ещё было в порядке. А дальше – непонятно: либо они утонули, либо замёрзли или умерли от голода. Никаких следов дальнейшей судьбы группы Толля Колчак не нашёл.
Уже во время этой экспедиции проявились те качества Колчака, которые будут отмечать на всех этапах его карьеры, – нервность и раздражительность, которые мешали всем, и особенно – ему самому. Вот, что писал Толль до своего отделения от экспедиции:
Наш гидрограф Колчак прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции. В выдержке, необходимой в условиях полярного плавания, в терпении не ощущалось пока недостатка, по крайней мере у меня и у Коломейцева. Меньшим запасом терпения обладает гидрограф: он находит местность отвратительной, считает, что она не сулит ничего интересного и не имеет полярной специфики; такую местность он мог бы найти и в окрестностях Петербурга.
И далее:
Беседую и забавляюсь горячими спорами между Матисеном и Колчаком; они неизменно придерживаются противоположных мнений, но благодаря добродушию Матисена остаются в дружбе, несмотря на частое раздражение гидрографа.
А этот самый Матисен написал такой шутливый стишок:
Как много в море альбатросов, —
Колчак по морде бьёт матросов.
Действительно, Колчак довольно часто распускал руки, что, конечно, бывало и у других, но всё равно оставалось не очень хорошей чертой. Трудно представить, чтобы, например, Деникин позволял себя такое.
Конечно, участие в такой провальной экспедиции – это довольно сильный удар по карьере, при том, что Колчак вёл себя более чем достойно – совершил переход на вельботе и искал Толля. Тем не менее, он всё равно был замаран неуспехом экспедиции, как и остальные её участники – тот же Матисен так и не смог построить никакой карьеры. Однако, судьба Колчака сложилась более удачным образом.
В 1904-м году началась Русско-японская война, и Колчак попросился на флот. Разумеется, его взяли, и он отправился в Порт-Артур, где занимался минированием моря. Особых успехов в ходе этой войны Колчак не добился, как, в общем, и вся русская армия. При этом во время войны усилился его ревматизм, приобретённый в ходе полярной экспедиции, и к окончанию войны Колчак уже еле-еле ходил. Когда же Порт-Артур был сдан, будущий адмирал попал в плен, где его, на первый взгляд очень больного человека, положили в госпиталь, а затем отпустили.
В годы между Русско-японской и Первой Мировой войнами Колчак служил при морском Генштабе, создавая многомасштабные планы и подготавливая флот к войне. Вот, что вспоминал про него в эти годы Сергей Тимирёв, который служил вместе с ним в Порт-Артуре и у которого Колчак сумел «отбить» жену:
А. В. Колчак, обладавший изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций, – не признавал никакого начальника, кроме Эссена, которому он всегда непосредственно докладывал. На этой почве у Колчака с Кербером всегда выходили конфликты, причём Эссен, уважавший и ценивший их, пожалуй, одинаково, совершенно неожиданно оказывался в роли примирителя обоих своих горячих и неуступчивых помощников.
И ещё одно воспоминаний, но уже от человека, который служил красным:
Колчак А. В., – писал Сакович, – с задатками военного человека, но… и в этом «но» все: он прежде всего не оператор, не творец военной идеи, а только честный начальник-исполнитель. Колчак потому прежде всего не оператор, что он абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого, что он слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов.
В начале Первой Мировой войны Колчак служил в Балтийском флоте, также занимаясь минированием моря, чтобы защитить Петроград от потенциального нападения. Несмотря на то, что это было очень полезным делом, отсутствие активных действий угнетало Колчака, и он хотел участвовать в настоящих боевых сражениях. Его желание было, наверное, даже сильней, чем у Деникина, который тоже рвался на фронт, потому что Колчак обожал войну: в своих воспоминаниях он писал о том, что начало войны было лучшим моментом в его жизни. В голове Колчака укрепилось представление о какой-то возвышенной, прекрасной и рыцарской войне, которой он вроде бы как занимался.
В 16-м году Колчак стал контр-адмиралом, а спустя немного времени его уже назначили командующим Черноморским флотом. Интересно, каким образом он, человек, который провёл все лишь парочку не самых удачных операций, совершил такой карьерный скачок – никаких особых связей у него не было. Непонятно. Но, во всяком случаи, к началу революции он занял невероятно важный и высокий пост, на котором дела его шли совершенно не блистательно.
Главной его мечтой в этот период была высадка в Босфоре и Дарданеллах. Надеялся на это Колчак ещё до революции, а попытался осуществить уже в 17-м году, однако этой операции так и не произошло, что стало для Колчака большим крахом.
Ещё один удар по его карьере был нанесён в октябре 16-го года, когда на Чёрном море произошёл страшный пожар на одном из кораблей, в результате которого погибло огромное количество людей – большая часть экипажа. Конечно, лично Колчак был в этом не виноват, но он – командующий. После этого его должны были не только снять, но и открыть против него дело. Однако, ничего из этого не произошло, а сам Колчак после этого события впал в совершеннейшую ярость и, подозревая кого-то в шпионаже, приказал немедленно выслать из Севастополя всех людей, которые непосредственно не связаны с флотом – за две недели должны были выслать около двенадцати тысяч человек. Конечно, приказ не был выполнен, но это всё равно говорит о том, как он быстро принимал подчас очень необдуманные решения.
Далее произошла революция, и Колчаку пришлось искать себе место в новой жизни. Интересно, что он не посылал телеграммы Николаю II в ответ на его письма, разосланные всем командующим, с вопросом о том, стоит ли ему отрекаться. Чуть позже белые офицеры назовут это «грехом февраля», то есть предательством Государя – по не совсем понятным причинам Колчак не поддержал императора и, судя по всему, был не против его ухода.
Вскоре на Черноморском флоте, как и везде, начались революционные перемены – менялась армия, а вместе с ней и сам Колчак. Во-первых, случилось то, что Солженицын в «Красном колесе» назвал «Севастопольским чудом» – Колчак в течение нескольких месяцев не позволял по-настоящему распространиться революционным настроениям в армии. Понятно, что они всё равно распространялись, но на Черноморском флоте, в отличие от Балтийского, несколько месяцев сохранялся порядок, при том, что там тоже возникали комитеты, проводились митинги и даже было перезахоронение расстрелянного лейтенанта Шмидта. Было всё, но при этом здесь было спокойно благодаря Колчаку. Этот человек, нервный и раздражительный, как-то собрался и стал более сдержанным и продуманным. Кроме того, с этого момента, Колчак, который до этого совершенно не занимался политикой, начал превращаться в полноценное политическое лицо. Так, например, когда приезжал Керенский и произносил речь о правах солдат, Колчак в это же время произносил речь о положении офицеров и их правах. Таким образом, он чётко показывал себя, с одной стороны, как командующего, который поддерживает Временное правительство, а с другой – как человека, сохраняющего порядок.
Здесь же, на Черноморском флоте в 17-м году, произошла знаменитая история, когда революционные матросы потребовали, чтобы офицеры сдали личное оружие, после чего Колчак вышел на палубу корабля и, заявив о том, что у него есть Георгиевский кортик, сказал: «Не вы мне дали это оружие, и не вам его получить!», – и выбросил это наградное оружие в море. Таким образом, он показал себя человеком, который противостоит хаосу.
Несмотря на то, что в это время Колчак приобрёл большое политическое значение, понимал в политике он очень немногое. Есть прекрасное воспоминание Георгия Валентиновича Плеханова, первого русского марксиста и известного социал-демократа, к которому Колчак приехал в 17-м году во время поездки в Петроград. Вот, что написал по этому поводу Плеханов:
Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп. В первые же дни революции стал на ее сторону и сумел сохранить порядок в Черноморском флоте и поладить с матросами. Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному и вдруг говорит: – Счел долгом представиться Вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров… Это я-то социалист-революционер? Я попробовал внести поправку… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил: – …Представителю социалистов-революционеров. Я – моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница – не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они – патриоты. Социал-демократы же не любят Отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…
Я впал в полное недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я – не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Сказал, что принадлежу именно к не любимой им социал-демократии и, несмотря на это, – не жид, а русский дворянин и очень люблю Отечество! Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну это не важно, – и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике…
