Убийство в имении Отрада

скачать книгу бесплатно


– Живут небогато, – сказала только Шеглова. – Всего-то двенадцать крепостных душ мужского пола. Как-то заехала к ним: домик деревянный, одноэтажный, в несколько комнаток, а рядом флигелек, в котором прозябает Игнатий Леонидович… Сыновьям, служащим в столице в кавалергардах, перепадают жалкие крохи… Да, и вот еще что, Леонид Игнатьевич с недавних пор возомнил себя художником. Всюду таскает с собой альбом с карандашами и малюет портреты знакомых. Не поверите, за деньги!.. Как-то запечатлел мой образ. Вышло, прямо скажем, не ахти. Отдаю ему деньги и говорю: «Леонид Игнатич, вам бы поучиться, уроки взять», а он мне: «Клеопатра Фирсовна, зачем это?.. Супруга уверяет, что у меня талант»… Вот увидите, и к вам сунется с альбомом!

Cледующими на очереди были Зацепины. Глава семьи, 37-летний отставной поручик Ардалион Гаврилович, был среднего роста, имел русые, с залысинами, волосы, гусарские усы, длинный нос, брови вразлет и зеленовато-карие глаза. Его 33-летняя светловолосая супруга Антонина Герасимовна была в меру высока и стройна, но бледное лицо ее с небольшими светло-зелеными глазами и орлиным носом оставляло желать много лучшего.

– Зацепин, помнится, еще при вас, Евстигней Харитоныч, был в заседателях, – говорила Доможирова. – Ничего с тех пор не изменилось! По сей день служит в нижнем земском суде. Имение родовое, как известно, промотал еще в корнетах. Потом взялся за ум и приобрел подвернувшееся имение с двадцатью душами крепостных. Большой озорник! Недавно крутил роман с Амалией Кондратьевной… Сейчас, вроде бы, жене не изменяет. Но каким был, таким и остался. Пулей срывается с места, ржет как конь, любит выпить, поигрывает, как Нестеров, в карты и прискучил всем, сил нет – всюду просит денег взаймы.

Когда пришел черед Измайловых, вдовушки перешли на шепот. С отставным кирасиром, как показали недавние события, шутки были плохи.

– Матвей Аверьянович с Таисией Гордеевной прежде жили не то во Владимирской, не то в Ярославской губернии, – отметила Доможирова. – Переехали сюда только потому, что у него стала пошаливать печень, а у нее желудок. Купили в Петродаре большой дом, лечатся водами, живут на широкую ногу, бывая у всех видных дворян уезда. Но уж чересчур горды, особенно муженек. Так и норовит, как вот с вами, Евстигней Харитонович, показать свою спесь. А ведь вряд ли его род древнее вашего.

Хитрово-Квашнин посмотрел на Измайловых. Оба были высокого роста, худы, узкоплечи. И лицами были похожи – небольшие серые глаза, тонкий длинный нос, острый подбородок имелись как у супруга, так и у его дражайшей половины.

Об ухажере Матякиной сказала несколько слов Щеглова, его родная сестра. Отставной пехотинец, вдовец по пятому году, в прошлом был крепким выпивохой. Как-то в пьяном виде едва не проиграл в споре свое имение в Самовце. Удача, что ему на жизненном пути повстречалась такая женщина, как Матякина. Она оказывает на него благотворное влияние, и Потулов только иногда позволяет себе «дербалызнуть». Правда, так, что у бедной Лидии Ивановны опускаются руки.

Про вдовую капитаншу Плахово сказано было лишь то, что она, потеряв мужа, живет с приживалками в своем имении и ждет не дождется отставки единственного сына, служащего в гусарах в Санкт-Петербурге.

Вдовушки перебрали всех взрослых семейных дворян. Остались лишь юноши да девицы. Корнеты Антон Горелов и Эраст Кузовлев на дальнем конце стола старались во всю, чтобы очаровать дочку подпоручицы Щегловой. Первый был высоким голубоглазым блондином, второго отличали темно-карие глаза, каштановые, с залысинами, волосы и высокие скулы. По прихоти судьбы оба прибыли из своих полков в отпуск для раздела имущества после смерти отцов. Поручик Семен Парфенович Кузовлев скончался в возрасте сорока пяти лет в результате несчастного случая – охотясь на зайцев, выскочил из седла и головой ударился о камень. Андрей Саввич Горелов умер тихо, в своей постели. Просто заснул и не проснулся. Ему было слегка за пятьдесят.

Хитрово-Квашнин, узнав подробности ухода из жизни названных дворян, перекрестился и сказал:

– Царствие им небесное!

Наблюдая за молодежью, он отметил, что дочка Доможировой Татьяна, точная копия матери, за столом тайком любовалась Кузовлевым. Старшая из девиц Извольских, Аглая, отдавала явное предпочтение смуглому уроженцу Франции, сидевшему возле Горелова. Младшая, Анастасия, была еще столь юна и непосредственна, что открыто посматривала на молодых людей и без боязни вступала с ними в разговоры.

– Что говорить про молоденьких отставных гусаров и иностранца? – заметила Доможирова. – Женихи, да и весь сказ!

Хитрово-Квашнин слышал, как француз на полном серьезе говорил петродарскому купцу:

– Деревья болеть, как люди. Плохо жара и мороз, плохо вредитель, плохо трутовик. Дупло интересно для нас, для дерева это не есть хорошо.

О вдовцах, купце Ларине и коллежском регистраторе Яковлеве также сказано было немного. Первому дворянки приклеили эпитеты толстосума и воротилы, а затянутого в тесный сюртук служащего уездного суда охарактеризовали как самого продувного крючкотвора среди местных подъячих.

За столом заговорили о модных нарядах, прическах, предпочтениях в еде.

– Господа, мы с Матвеем Аверьянычем весь май провели в Баден-Бадене, – проговорила Измайлова. – Столько впечатлений! Какие наряды! Какой стол! Почитай, каждый день все это снится.

– Как интересно! – воскликнула Амалия Кондратьевна Бершова, хлопая длинными ресницами. – Поделитесь с нами, Таисия Гордеевна.

– Питались мы во французском ресторане. Баварская свиная рулька с кислой капустой не для наших желудков. То фрикасе из кролика закажешь, то жерминаль – суп-пюре со спаржей и эстрагоном, то сюпрем – осетрину под соусом бешамель… Непременно заставлю повара готовить эти блюда дома… После коктейля Ришелье выйдешь прогуляться, а тебе навстречу шествует под ручку с супругом, бравым генералом, француженка в умопомрачительном платье и с шикарной прической. Повернешь голову, англичанка с кавалером на лавочке сидит – тонкая, стройная, модная донельзя… Пообедаешь, отдохнешь, а вечером – в казино. Шикарные залы, люстры, расписные потолки. Денег оставили уйму!.. Однако ж не жалко, знаете ли…

– Фрикасе, бешамель, коктейль Ришелье! – пробурчал Извольский, наморщив переносье. – Не ел и не собираюсь! Заграничное, не наше все это. Мы русские люди, не след нам перед Европой преклоняться. Нет, попробовать можно, но и только. Мне, к примеру, милей поросенок с гречневой кашей, гусь с мочеными яблоками, на худой конец, блины со сметаной… Европа! Этот просвещенный Запад так и норовит нас унизить. Русские у него неучи, варвары, свиньи… У России свой путь, нечего нас учить!

– Ну, это уж вы круто взяли! – заметил Зацепин, ухмыляясь. – Панталоны да фраки к нам из-за границы пожаловали! А курительные трубки откуда пошли? А шампанское?.. А французский язык? Все на нем болтаем! И дома господские строим по европейскому образцу. Парки разбиваем, кто во французском, кто в английском стиле… Раньше дворян дьячок деревенский учил по Псалтири, а ныне все норовят гувернанток или гувернеров иноземных завести и дать детям приличное образование. Да мало ли чего… Философов этих заграницей пруд пруди, экономистов тоже. И женщины у них красивые, знаю.’

– Откуда тебе знать? – уставилась на мужа Антонина Герасимовна. – Ты дальше Смоленска носа не совал!..

– В Москве видел.

– Я ни одной привлекательной немки, ни англичанки там не встретила. Такое впечатление, что всех красивых женщин в свое время в Европе на кострах сожгли.

Старший Петин, переспросив у Анфии Филимоновны замечание Зацепиной, так и покатился со смеху. Оно показалось ему весьма остроумным.

– Из Европы пришли и шпицрутены, – заметил Бершов, осуждающе глядя на Зацепина. – Ужасное заимствование!

– А я, Андрей Василич, поддержу поручика Зацепина, – высказался Измайлов. – У Европы стоит поучиться. Вот взять хотя бы Англию…

– Ее как раз и не надо ставить в пример, – перебил Извольский. – Англия – злейший враг России, коварный, надменный, беспощадный! Сколько раз она, преследуя свою выгоду, вступала в союз с Россией и потом предавала ее? Кто натравливал Турцию на войны с нами? Англия! Кто направил Наполеона в Россию? Она же!.. Недаром Суворов всегда говаривал про козни Великобритании: «Англичанка гадит»!

Хитрово-Квашнин в этом споре был на стороне Извольского. Он всегда осуждал бездумное подражание европейским порядкам и веяниям. Грех не позаимствовать что-то неоспоримо важное, полезное, но слепо преклоняться перед Европой глупо и не патриотично. России необходимо придерживаться православия, соблюдать свои традиции и обычаи.

– Господа, тут поручик Зацепин упомянул про гувернеров, – вставил слово титулярный советник Нестеров. – Расскажу-ка я вам любопытный случай, касательно этой темы. Дело было в Тамбове. Как-то мой приятель, богатый и солидный человек, не имевший большого образования, решил подыскать для своих дочерей француза-гувернера. Первый искатель места не заставил себя долго ждать. Так, мол, и так, природный француз, имею опыт обучения детишек языку и танцам, но рекомендательные бумаги вместе с портмоне утеряны. Приятель мой на отсутствие рекомендаций и бровью не повел. Рад, что одной заботой меньше, что дети вскоре заговорят на французском! Пожалуйте, милости просим, говорит он иностранцу. Проходит некоторое время. Я к приятелю с визитом, общаюсь, он и говорит, что дочки его по-французски так и болтают. Когда малышки появились в гостиной, я им: «Бонжур, барышни». Они мне в ответ: «Бон джорно, Илья Евсеич». Я им: «Коман але-ву?» А они в ответ: «Бэне, грациэ». Что такое, думаю. Италией попахивает! Я поделился открытием с приятелем, тот выпучил глаза и бегом к учителю. Тут-то обман и открылся. Гувернер, на самом деле, был итальянским прогоревшим торгашом, пришедшим в свое время в Россию вместе с Наполеоном, как, к примеру, Доминико Пивато, владелец тамбовского трактира «Берлин», который в петродарской галерее лавки с буфетом на лето снимает. Итальяшка пошел на хитрость, чтобы до отъезда в Москву пожить в свое удовольствие, питаясь за богатым барским столом.

Гости и хозяева от души посмеялись над рассказом титулярного советника.

ГЛАВА 5

Музыканты трудились исправно – одна мелодия сменяла другую. Играли тихо, повинуясь плавным движениям дирижера, одаренного мелкопоместного дворянина Антона Дудкина, постоянно проживавшего в Отраде. Бездетный вдовец, владелец крохотного поместья, Дудкин был душой коллектива, без него не исполнялся ни один музыкальный пассаж. В оркестре наличествовали скрипка, виолончель, труба, тромбон, кларнет и две флейты. Воздавая должное руководителю оркестра, поручик Зацепин дважды вставал с места и угощал его вином. Маленького росточка дирижер выпить был не дурак и бокалы опустошал с явным удовольствием. После третьего бокала он сказал, приглаживая седую шевелюру:

– Благодарю, дорогой Ардалион Гаврилыч. Приятно, что музыка трогает вас. Не любят божественных звуков люди черствые, недалекие, эдакие глухари… Что вам сыграть? Только скажите.

– «Вдоль по улице метелица метет». Да позаливистей, Антон Варсанофьич!

– Текст Глебова, стихи Варламова… Неплохой выбор!

Довольный Зацепин подкручивал усы, возвращался на свое место и, попивая вино, вполуха прислушивался к оркестру. Хитрово-Квашнин, поглядев на тщедушного дирижера, вспомнил встретившегося на дороге Осипова.

– Клеопатра Фирсовна, – обратился он к Щегловой. – Имения Дудкина и Осипова возле ваших владений. Как там их усадьбы, много ли осталось крепостных, землицы?

– Дом Дудкина покосило еще больше, плетень на земле лежит, крестьян три человека. Земли немного, что-то около трех десятин. Усадьба Осипова не лучше, да еще и в закладе. Крестьян и того меньше, всего два человека. Земельный надел едва кормит его и дядю.

– Скажите на милость!

– Это еще ничего, – пробасила Доможирова. – Недалеко от моей усадьбы живут два родных брата, оба коллежские регистраторы в отставке. Так они владеют только одним крепостным мужиком. Вместе с ним в поле на работы ходят, вместе горе мыкают. Ведь у них еще и два малолетних племянника на руках! Одеваются кое-как, во что Бог послал. Манеры по недостатку образования грубые, матерные слова так и соскакивают с языка. И все больше поругивают единственного кормильца, который, впрочем, их совсем не боится. Дюжий и широкоплечий, он только посмеивается над плюгавенькими барами. «Пантелеймон! – кричит один. – Чертов лежень! Чего торчишь на завалинке? Ступай за водой!» «Схожу, когда ремень ваш починю. Без штанов, что ли, собираетесь день коротать». «Пантелеймон, так тебя перетак! – орет другой. – Ну-ка, разожги очаг, жрать охота!» «Пустяки!.. Придет время, разожгу, а сейчас мне не до вас, кровлю собираюсь поправлять». Но когда разгораются ссоры с такой же, как они, беднотой, слуга и его хозяева выступают единым фронтом. Зашла соседская курица на двор или свинья в огород – спор, ругань, потасовка! Коллежские регистраторы сначала на чем свет стоит костерят соседей, а затем переходят в наступление. Бьют чем попало, в ход идут даже дубинки. И самый значительный вклад в победу вносит, конечно, Пантелеймон.

Домишко коллежских регистраторов в две комнатенки с сенями – сущая развалюха. Смех и грех, убожество это разделено на две половины: справа от входной двери – господская часть, слева – помещение для слуги. Одну от другой почти не отличить, везде теснота, серость, и только старая мебель на господской половине, как то: комод, сундук и стол с витыми ножками, показывает, что когда-то тут жили в относительном достатке. Оно, на самом деле, было время, когда у них насчитывалось c дюжину крепостных и два дворовых человека. Но оно безвозвратно ушло. Причиной тому карты, долги и прочее… Однажды сажусь на извозчика в Тамбове, добираюсь до места и хочу расплатиться, а руку-то за деньгами, знаете, кто тянет? Один из братьев! Подзаработать приехал в губернскую столицу. Вот до чего доводит дворян непутевая жизнь!

– А Дудкин лет пять назад так обнищал, что, обучив игре на разных инструментах трех своих мужиков, посылал их по вечерам зарабатывать в деревенские трактиры и питейные дома, – сказала Щеглова. – Так и кормился, пока Андрей Василич не пригласил его к себе на жительство.

Разговоры, между тем, развернулись во всю ширь. Парадная зала наполнилась гулом голосов, который стих, когда серебряная вилка хозяина настойчиво застучала по пустому бокалу.

– Господа, поэтическая минута! – объявил Извольский. – Послушаем стихи, адресованные имениннице… Тимофей Александрович, просим!

Стихи Бершова на подобных мероприятиях местного дворянства были непременным атрибутом. Поэт поднялся, громко прокашлялся и уставился своим единственным глазом на Извольскую. Простирая к ней руку с красивым перстнем на мизинце, он продекламировал:

Тебе все наши поздравленья,

Тебе все наша доброта,

Лобзай, люби во все мгновенья,

И будь любима навсегда!

Окончив четверостишие, Бершов поклонился и сел на свое место с сознанием выполненного долга. Гости, однако, озадаченно переглянулись: они явно ждали от него большего. Да и само посвящение их несколько смутило – его бы адресовать юной особе, а не матери семейства! Наградой доморощенному сочинителю были жидкие хлопки, которые тут же стихли.

– Хм-м, не густо, – заметил поручик Потулов вполголоса.

– И не совсем по адресу, – поддержала его Матякина. – Жаль, что не смог приехать предводитель. У Ивана Николаевича премилые стишки. Правда, он не всегда их читает, стесняется. Не то, что этот Бершов…

– Да, Иван Николаевич мог бы выступить с посвящением, – сказала Щеглова. – Не раз слышала, как он откликался на разные события… Благородная душа, щедрое сердце!

– Анфия Филимоновна, голубушка, – раздался дребезжащий голос старика Петина. – О чем толковал здесь высокий молодой человек? Бершов, кажется.

– О, господи! – взмолилась мать Извольского, покачивая головой. – Туг на ухо пуще прежнего… Стихи читал господин Бершов, стихи, Игнатий Леонидыч!

– Стихи?.. Какая прелесть!

Хозяин дома, приложив к губам салфетку, снова стукнул вилкой по бокалу.

– А что ж это петродарцы все молчат? Cподобься на поздравительную речь, Анисим Агапыч! Просим!

Кряжистый купец, ворочая кустистыми бровями, перекинулся парой фраз с Яковлевым и встал на ноги с бокалом мадеры. Модный сюртук шел ему как корове седло, под левым глазом виднелись остатки синяка, которые не смог скрыть даже толстый слой пудры.

– Елена Пантелевна, матушка, дай вам Бог здоровья!.. Дай Бог здоровья и деткам вашим! А мы завсегда ваши слуги… Ежели возникнет потребность в деньгах, аль в иных каких надобностях, вы, тово, токмо намекните… Надеюсь, вы и дальше будете сдавать мне в аренду водяную мельницу c винокуренным заводом и продавать лес, зерно и пеньку.

Как только Ларин осушил бокал и опустился на стул, на ноги поднялся коллежский регистратор Яковлев, среднего роста худой человек лет шестидесяти с длинными рыжеватыми волосами, бородкой, крючковатым носом и срезанным подбородком.

– Примите мои поздравления, Елена Пантелеевна, – проблеял он, сладко улыбаясь. – Пусть ваша красота никогда не поблекнет! Оставайтесь такой же цветущей и счастливой! И помните, если дело коснется какой-либо судебной тяжбы или разбирательства, моя скромная помощь к вашим услугам.

Яковлев происходил из духовного сословия и был личным дворянином. Личное дворянство, в отличие от потомственного, не передавалось по наследству. Его получал всякий гражданский чиновник, получивший чин XIV класса. Владеть населенными имениями и участвовать в дворянских выборах личным дворянам не позволялось. Все свои надежды они возлагали на доходные должности в уездных присутственных местах.

Щеглова наклонилась к Хитрово-Квашнину и тихо сказала:

– Cудебный крючок недавно большое дело сделал для Леночки. В урочище Юрьево Раменье она лет десять безуспешно оспаривала кусок земли у капитана Уварова. Ей посоветовали обратиться к Яковлеву, и через два заседанья вопрос решился в ее пользу!

– Что ж вы хотите?.. Опыт! Подъячий еще деду моему помогал, царствие ему небесное!

– Как интересно! Расскажите.

– Мельницу нашу водяную то и дело подтоплял секунд-майор Сеченов, мельница которого располагалась ниже по течению. Он вечно воду задерживал в своем пруду, создавая трудности для работы наших мельничных колес. Переманил к себе, хитрец, всех местных помольщиков. Но недаром говорит пословица: мельницу строить – за подтоп отвечать. Дед – в суд, призвав на помощь Яковлева. Тот хоть и молод был тогда, да удал. Уж и не припомню как скоро, а суд заставил-таки Сеченова заплатить по счету.

За окнами стало смеркаться. Когда, по знаку Извольского, слуги зажгли свечи в канделябрах, на стенах в красивых обоях заплясали причудливые тени.

Мелания Щеглова, белолицая, с приятными чертами лица, сидя рядом с полной и застенчивой подружкой, чувствовала себя на седьмом небе. «Право, на фоне Танечки Доможировой я всегда смотрюсь magnifque! Вон как корнеты глазеют! А француз втюрился в Аглаю. На меня ноль внимания, все норовит поймать ее взгляд… Горелов, конечно, хорош. И Кузовлев не хуже. Но, Боже мой, разве сравнятся они с Вельяминовым?!… Маман говорит, что Вельяминовы нам не по зубам. Богатеи!.. А вдруг Серж полюбит меня? Ведь он уже немного влюблен. Стоит его увлечь, и он мой! Ах, как жаль, что его здесь нет! Я бы вскружила ему голову!.. Увы! Андрей Васильевич не дружен с его отцом…А корнеты не сводят с меня глаз, следят за каждым движением! Так внимательны! Урони я сейчас платок, они, не раздумывая, ринутся за ним под стол. А что?.. И посмотрим, кто из них проворнее».

Она томно повела глазами, взяла в руку голубой носовой платок и незаметно бросила его на пол.

– Ах, мой платочек! – послышался ее удивленный голос.

Не успела она это сказать, как корнеты, словно по команде, одновременно дернулись и устремились под стол, крепко ударившись при этом головами. В столкновении больше досталось Кузовлеву. Пока он потирал ушибленное место чуть выше уха, Горелов поднял платок с пола и с поклоном вручил его владелице.

– Благодарю вас, господин Горелов! – сказала юная кокетка, украдкой посмотрев на Кузовлева. Тот был чернее тучи. Проигрывать ему явно не нравилось.

– Господа, а не пора ли размяться? – громко произнес Извольский, поднявшись на ноги. – Пока готовится десерт, дамы могут отдохнуть в гостиной, мужчин же попрошу в бильярдную.

В бильярдной Хитрово-Квашнин с удовольствием закурил трубку, наблюдая за тем, как к ломберному столику садятся любители острых ощущений. Извольский с Измайловым уединились в дальнем углу, чтобы побеседовать о чем-то конфиденциальном, а потом и вовсе вышли из помещения. Купец с канцеляристом за отдельным столиком наперебой предлагали Петиным и французу одолжаться нюхательным табаком.

Штабс-ротмистр прошелся по комнате, поглядывая на портреты предков Извольского, висевших по стенам в массивных золоченых рамах. Прадед полковника, сурового вида поручик с крупным породистым носом, был изображен в анфас. Дед, в которого пошел Андрей Васильевич, дослужился до секунд-майорского чина. Схваченный в полуанфас, он горделиво смотрел куда-то вдаль. Отец, гусарский ротмистр в венгерке и ментике, лихо поднимал вороного коня на дыбы. Выражение лица гусара вышло несколько удивленным, как будто он и сам толком не понимал, к чему весь этот апломб.

Покончив с осмотром картин, Хитрово-Квашнин подошел к ломберному столику.

– Евстигней Харитоныч, партию в штосс? – неунывающий Зацепин, поигрывая карточной колодой, подмигнул озорным глазом, а Нестеров, Потулов и Бершов жестом указали ему на свободный стул.

– Я, господа, не вашего поля ягода. Картежник из меня неважный. В дурачка там или в свои козыри – это куда ни шло.

Корнеты, сторонясь друг друга, бесцельно слонялись по комнате. Один без конца теребил пуговицу на мундире, другой напевал под нос веселый мотивчик. Хитрово-Квашнин подумал, что игра на бильярде помогла бы молодым людям стать ближе, забыть об обидах и разногласиях. Пусть позабавятся! Глядишь, все пойдет по-старому. А то ведь и смотреть-то на них тошно.