скачать книгу бесплатно
По дороге я подумал о кабане, который чуть не cнес чекиста Архипова.
– Устин Макарыч, тот кабан в смешанном подлеске держится?
– Да, слева от ельника. Как у тебя со стрельбой-то?.. Ежели что, целься кабану в точку между ухом и глазом, там черепная кость тоньше. Либо в сердце, под левую лопатку.
– Буду иметь в виду.
По ходу движения он счел нужным слегка просветить меня в отношении внешнего облика и повадок рябчика.
– Это тот же тетерев, только мелкий. С голубя будет, ну, может, немного больше. Умеет маскироваться, любитель поклевать семена, ягодки там разные, сережки, почки ольхи, березы. Выбрав для себя местечко для укрытия, меняет его неохотно. Зрение у него, надо сказать, не важнецкое, но вот слух – что надо! Потому говорим в полголоса, травой и ветками не шуршим… Птиц будем брать в подлеске «с подхода»… Тс-с!..
Лесник пригнулся, взял ружье наизготовку и зашагал c большей осторожностью. Я тоже стал ставить ноги аккуратно, не куда попало. Вот и ельник. Воздух пронизан запахом смолы и грибов, земля, словно мягким ковром, покрыта опавшей хвоей. Где-то чирикает зарянка, перекликаются клесты, тонко запела синица. В гостях у сказки, не иначе!..
Не успели мы пройти по подлеску и десяти шагов, как два рябчика шумно взмыли вверх. Черкасов среагировал мгновенно. Прозвучал выстрел, и обе крапчатые птицы, кувыркаясь в воздухе, упали на землю. Я отыскал их и положил в сумку. Еще пару птиц охотник подстрелил метрах в пятидесяти от кромки ельника.
Последних двух рябчиков он позволил добыть мне. Подкравшись к стайке, кормившейся чем-то на земле и издававшей звуки, похожие на «фють-фюить», я вскинул ружье и когда птицы вспорхнули к верхушкам елей, выстрелил без промаха.
Глава 2
Возвращаясь к кордону той же дорогой, лесник не забыл показать мне место обитания вальдшнепов. Это был участок лиственного леса с полянами и просеками, поросший кустами малины, черники и боярышника.
– Вальдшнепу дождевого червя подавай, – пояснял по дороге фронтовик, – медом не корми! Не раз видел: стоит и тихонько длинным клювом по земле стучит, показывает, что дождь начался. Червяки слышат стук, подбираются поближе к поверхности, а он их хвать!.. Не откажется и от комариков, жучков разных…
Черкасов продолжал рассказывать о повадках птиц, как вдруг со стороны смешанного подлеска послышался выстрел, затем какая-то возня и громкий вскрик. Он застыл на месте, схватив меня за локоть.
– Похоже, тот самый секач… Данила, ты пошустрей будешь. Дуй туда!
Я сорвал с плеча двустволку и рванулся изо всех сил к подлеску. Лесник, тяжело дыша, поспешал за мной следом. Через считанные секунды я выскочил на частично открытое место и увидел, как крупный секач с огромными клыками мчится на человека в темно-синем чекмене, пытающегося встать с колен, чтобы подобрать выпавшее ружье. Было видно, что клык кабана повредил ему ногу ниже колена. Его длинновязый спутник, одетый в серую шинель с двумя георгиевскими крестами, с криками замахал руками, чтобы отвлечь на себя внимание зверя. Разъяренное животное отклонилось от первоначальной цели и повернуло к нему. Последовал выстрел из двустволки – мимо! А кабан был уже рядом. Человек в шинели в самый последний момент успел отскочить с его пути. Он пустил пулю из другого ствола, однако она лишь слегка задела звериный хребет, улетев в чащу. Свирепый секач круто развернулся и, задрав хвост, снова понесся на раненого. Тот спустил курок, но выстрела не последовало – осечка! Тогда он выхватил нож.
В этот момент я и вступил в дело. Вскинув ружье, навел ствол под левую лопатку зверя и выстрелил из двух стволов сразу. Секач сменил направление бега, протрусил метров тридцать и замертво свалился у края подлеска.
Человек в шинели подбежал ко мне и крепко пожал руку. Из-под козырька фуражки на меня доброжелательно смотрели небольшие зеленовато-карие глаза.
– Ох, и вовремя же ты появился, дружище, – прозвучал густой бас. – Этот чертов кабан едва не отправил нас на тот свет!
Мы подошли к раненному охотнику. Он был среднего роста, светловолосый, усатый, с голубыми глазами на загорелом продолговатом лице. На вид ему было столько же, сколько и его спутнику, лет тридцать пять.
– Я бы и без тебя, парень, справился, – сказал он, вставая на ноги и морщась от боли. – Уж нож достал, чтобы пронзить кабану сердце… Будем знакомы, подъесаул Благородов.
– Данила Нечаев, – пожал я протянутую руку, скрыв ухмылку: «Ага, заливай! Вепрь отделал бы тебя как Бог черепаху!» – Племянник лесника, приехал из Петродара помочь по хозяйству.
– А я подхорунжий Самохвалов, – улыбнулся длинновязый, скручивая из узкой газетной полосы козью ножку.
Тут и Черкасов подоспел. Поздоровавшись с казаками, он похвалил меня, оторвал от своей рубахи большой клок и перетянул им раненную ногу подъесаула.
– Хорошо, что кость не задета. Примочку бы наложить, что б, тово, заражение не пошло. Есть у меня скляночка на кордоне, поспешим.
– Самохвалов, приведи лошадей! – приказал офицер, указывая рукой на ближний березняк.
Казачьи кони были крупными и длинноногими, один вороной масти, другой – серой в яблоках. Последний красавец принадлежал подхорунжему. Погрузив тяжеленного зверя на него и поддержав раненного подъесаула при посадке в седло, мы тронулись к кордону. Ружье офицера и свое собственное Самохвалов повесил себе за спину.
– Как сказал ты, Устин, про кабана этого, так и решил, что пойду на него, – говорил подъесаул, правя конем и дымя пенковой трубкой. – Подхорунжий Самохвалов первым вызвался составить мне компанию. Оставляем лошадей в березняке, шагаем с ружьями в руках по прогалине к подлеску, и вдруг секач! Выскакивает и прет прямо на нас. Я вскидываю ружье, стреляю, но мажу, а кабан сбивает меня и клыком бьет прямо в ногу. – Он прикусил нижнюю губу и поморщился. – Саднит рана, при каждом шаге лошади боль так и вспыхивает, так и разливается…
На кордоне Устин, как и обещал, наложил на раненную ногу офицера примочку из целебных трав и перевязал чистой светлой тряпицей. Поставил затем чайник на примус, достал хлеб, очистил головку лука, порезал сало. Пока он готовил завтрак, Благородов расстегнул верхние крючки чекменя и достал из нагрудного кармана мундира толстую тетрадь в кожаном переплете, из которой торчали газетные вырезки, и стал что-то писать в ней карандашом.
«Хм-м… Похоже, дневник ведет подъесаул, – сидя напротив него, подумал я. – Эх, ознакомиться бы с его записями!»
Самохвалов смолил цигарку, рассказывая случаи из охоты. Балагуром он был знатным, не умолкал ни на минуту. Когда вода в чайнике вскипела, мы сели к столу. Говорили о погоде, ценах на хлеб, о политике. Благородов, коснувшись казачьего рейда, заметил:
– У нас превосходный командир. Смел, дерзок, гроза! Под Царицыным лично водил кавалерию в атаку!.. Население городов встречало казаков колокольным звоном, хлебом-солью, громом оркестров. Наш корпус не только вызвал смятение в тылу Красной Армии, но и освободил от ига комиссаров хлебную житницу Совдепии! В Тамбовской губернии теперь править будут не хитрые жиды-комиссары и комбедовская голытьба, а умные и просвещенные православные люди… Купец возьмется за выгодную торговлю, священник – за проповеди, крестьянин – за соху…
Ну, да, плети подъесаул! Тамбов и Козлов уже отбиты Красной Армией. Тамбовский мужик уразумел, что к чему, его не проведешь пустыми посулами пришлых казаков!
– Чем занимался с отцом до переворота, Данила? – спросил он между делом.
– Мы с ним какую-никакую торговлишку вели в Петродаре, – озвучил я заготовленную легенду. – На Старобазарной площади одна лавочка, на Новобазарной другая. А, в общем, выходило неплохо.
– Ну, вот, краснопузые и вам встали поперек горла…
К концу завтрака Черкасов подморгнул мне и стал показывать, что чувствует себя неважно. Он потянул руку к спине, принялся морщиться, отдуваться, чем и привлек внимание подъесаула.
– Спиной мучаешься?
– Осколок с войны под лопаткой остался. Двинулся, зараза!.. Пусть рябчиков и кабанчика к вам в расположение племяш отвезет, господин офицер. Да и вы в седло не лезьте, в телегу садитесь. Ноге вашей покой нужен.
– Совет хорош, ваше благородие, – сказал подхорунжий. – Лесник дело говорит.
– Ну, что ж, прокатимся в телеге.
Подкрепившись, все вышли наружу. Черкасов бросил в телегу рябчиков, попросил меня разрубить кабана и пошел в конюшню. Пока он, держась за спину, запрягал в нее пегую лошадь, я с помощью острого топора быстро справился с заданием. Большую часть кабаньей туши с головой погрузил в телегу, остаток спустил в погреб, там же, за кадушкой с квашеной капустой, я оставил и наган. Не дай Бог казачки в селе обыщут! Объясняйся потом, где взял, зачем, то да се.
Подъесаул прикрепил к задку поводья вороного, а сам c ружьем забрался в телегу и снял с поврежденной ноги сапог. Подхорунжий похлопал по шее своего красавца и, прыгнув в седло, затянул:
Горизонт зажгла солнца полоса,
Расплескалась ночь, на траве роса.
Над восходом дня ястреб в облаках,
Вел казак коня, конь тот в яблоках
Вел казак коня, друга своего,
Тот не раз в бою выручал его.
Грудь казацкая в четырех крестах
Дружба братская в тысяче верстах
Устроившись удобней на охапке соломы, Благородов кивнул леснику и сделал отмашку рукой. Я встряхнул вожжами, и телега, оставив кордон, покатила по лесной дороге. Благородов раскурил трубку, стал что-то записывать в тетрадь. Самохвалов то балагурил, то напевал казачьи песни, то курил свои самокрутки.
Вскоре мы оказались в открытой степи, перемежавшейся березовыми и тополевыми рощицами.
По дороге к селу, где обретался штаб корпуса, нам встретилось несколько казачьих разъездов. По обочинам лежали трупы красноармейцев, по-видимому, из разведбатальона. До них никому не было никакого дела.
– Убирать их, похоже, никто не собирается, – заметил я.
– Пусть лежат, – отозвался Благородов, выпустив клуб дыма. – В назидание всем, кто сочувствует большевичкам!
Мы подъехали к нескончаемо длинной цепи обоза, состоявшего из возов, наполненных рулонами материи, бакалеей, церковным золотом и серебром. Стоял неумолчный гвалт: быки мычали, подводчики окорачивали их кнутами, шумели беженцы, кричали маленькие дети, туда-сюда сновали охранники из пеших казаков.
Наконец вдали проступила колокольня высокой церкви. Показалось и само село, тянувшееся по левому берегу небольшой речушки.
– Подъезжай вон к тому дому. – Подъесаул указал на жилище с тесовой крышей и деревянным крыльцом, когда телега въехала на главную улицу Телелюя. – В соседнем доме с железной кровлей располагается штаб корпуса.
Не успел я остановить лошадь, как к телеге потянулись со всех сторон казаки. Двое из них, увидев раненную ногу Благородова, помогли ему выбраться из телеги.
– Вот это страшилище и вспороло ее, – ткнул он ружейным стволом голову секача с внушительными нижними клыками и мощным загривком. – Урядники Вражцев и Кукин, – обратился он к плечистым казакам, – снесите-ка к повару кабанью тушу и рябчиков!
Я повернулся на козлах, чтобы помочь урядникам, и едва не вздрогнул. Толстая тетрадь, в которую Благородов вносил записи, лежала на охапке соломы, привалившись к борту телеги! Видно, подъесаул отложил ее без внимания, а потом запамятовал сунуть в нагрудный карман. Незаметным движением ноги я прикрыл тетрадь старым мешком с каким-то тряпьем.
– Ну, и зверюга! – воскликнул один из офицеров, взирая на тушу. – Настоящий вепрь!
– Ничего не скажешь, добыча!
– А где ж задок потеряли?
– У лесника в погребе, – пробасил Самохвалов, похлопав меня по плечу. – Не поздоровилось бы нам, если б не…
В начале улицы затарахтел легковой автомобиль и, поднимая пыль, плавно подкатил к штабу. Собравшиеся вокруг телеги казаки поправили фуражки, подтянули ремни, одернули мундиры. По всему видно было, что прибыло начальство корпуса.
Высокий широкоплечий генерал, облаченный в длинную синюю шинель и брюки с широкими лампасами, спрыгнул с подножки и подошел к Благородову. У него были тонкие черты лица, брови вразлет, короткие волосы, огромные усы. Мне стало ясно, что это сам генерал Мамантов, командир 4-го кавалерийского корпуса Донской армии, возглавлявший знаменитый рейд!
– Как ваша охота, адьютант?
– Кабан ногу задел клыком, ваше превосходительство!
– Бывает, на то он и кабан. Врачу показывались?
– Как раз собираюсь.
– Скорейшего выздоровления!
Подъесаул взял из телеги сапог и захромал в сторону следующего по порядку дома, где, наверное, и остановился военный доктор. В это время к штабу приблизился небольшой отряд конных казаков с группой пленников. Они были в лохмотьях, с синяками на лицах и кровоподтеками. Их сопровождали вездесущие сельские мальчишки с бабами. Суровый чубатый подхорунжий, вооруженный шашкой и карабином, спрыгнул с лошади и лихо отдал честь генералу.
– Кто такие? – спросил тот, изгибая дугой темную бровь и подбивая кверху кулаком усища.
– У соседнего села взяли, ваше превосходительство! Члены какой-то коммуны. Извергами нас называли, а вас… хм-м… кровопийцей!
Казак, стоявший возле Самохвалова, сплюнул и процедил вполголоса:
– Коммунары, мать их ети!
Мамантов продолжал смотреть на пленных, которые не падали ему в ноги, не просили пощады. Что он в этот момент думал? Что проехал столько верст с Хопра, чтобы услышать от простых крестьян вот это?! Что и для них он старался, а они считают его кровопийцей?.. Не знаю, но в следующую секунду он решительно дернул козырек фуражки с красным околышем.
– Расстрелять!
Пленных схватили и поволокли к оврагу возле села. Бабы зашушукались, кое-кто из них пустил слезу. Мальчишки рванули с места и, обогнав приговоренных к расстрелу, наперегонки понеслись в сторону оврага.
Картина в целом навевала мрачные мысли. Я тяжело вздохнул, кивнул Самохвалову и стал разворачивать телегу, как вдруг мои глаза встретились с взглядом… Тальского. Бывший заместитель Маркина стоял прямо передо мной и, держа руку в кармане кожанки, криво ухмылялся.
– А вы знаете, казаки, кто к вам пожаловал? – громко cказал он, кивая на меня. – Шпион и соглядатай, сотрудник Петродарского Угро Данила Нечаев! Это он прострелил мне плечо…
По толпе пронесся вздох удивления, все уставились на меня. А я…Что мог сделать я?.. Увы, ничего. Потому остался сидеть на козлах, с сожалением поглядывая на торчавший из-под мешка краешек тетради.
– Подхорунжий! – загалдели казаки, глядя на Самохвалова. – Ты откуда его притащил?
– Дык, с кордона, назвался племяшом лесника.
Мамантов скользнул по моему лицу жестким взглядом.
– Обыскать!
Двое казаков стащили меня с телеги, обшарили и отрицательно качнули головами. Генерал на сей раз долго не раздумывал.
– Этого туда же, к оврагу! – прозвучал его приказ.
– Дозвольте мне кокнуть шпиона, ваше превосходительство? – изъявил желание бывший милиционер.
Но Мамантов уже шагал в сопровождении офицеров к дому, где находился штаб корпуса. Тальский сунулся было ко мне, однако дорогу ему преградил Самохвалов.
– Охолонь, приятель, – басовито заявил он. – Не мешайся, я сам с ним разберусь.
Он отогнал пегую с телегой к ближайшей изгороди, привязал вожжи к столбу, давая всем знать, что это его добыча. Взяв ружье наизготовку, скомандовал мне:
– Пошел!
Я вздохнул, посмотрел вдаль, на степную дорогу, занятую, насколько хватало глаз длиннющим обозом, и побрел мимо толпы казаков к оврагу. Самохвалов шел за мной, подталкивая стволом в спину.
– А я выхожу от делопроизводителя, смотрю, знакомая рожа! – слышался голос Тальского. – Сотрудник угрозыска! Шпионить прибыл…
– Оно и ты в милиции служил!
– Я пакости делал Советской власти, палки в колеса ей вставлял…
О чем разглагольствовал подлец дальше, я не слышал, обратив все внимание на группу коммунаров впереди. Она подошла к оврагу и выстроилась в линию перед расстрельной командой. Мальчишки гурьбой встали позади казаков, метрах в десяти от них. К ним подтянулись и бабы.
– Я мимо стрельну, Данила, – послышался за спиной бас Самохвалова. – Не допущу, чтоб человека, спасшего меня от клыков кабана, жизни лишили… Полежишь в овраге дотемна, а там в степь, и валяй куда хошь!
