скачать книгу бесплатно
– Да, это у них, разумеется, не пройдёт. И первый тур голосования, я уверен, победителя не выявит…
– А вот второй тур! – подхватил кардинал-епископ. – Да, во втором туре нам придётся совсем не просто.
– Тут многое, если не всё, будет зависеть от того, на кого они сделают свою основную ставку, – Лотарио перевёл взгляд на собеседника. – У вас есть предположения на этот счёт, ваша милость?
– Есть, – кивнул Октавиано. – Есть… Вариантов, собственно, всего два… Это будет или Ценцио Савелли. Или…
– Или?..
– Или Йоханнес из Салерно.
– Йоханнес?!.. Этот… это ничтожество?! – искренне возмутился Лотарио. – Господи, да это же пустое место! Да какой из него папа?!..
– Остынь, мой мальчик, остынь… – кардинал-епископ вновь похлопал собеседника по колену. – Йоханнес – очень выгодная для Орсини фигура. И я полагаю, что как раз он и станет основным кандидатом от стана наших противников… Да, он слаб. Но он ведь и нужен Орсини не как… э-э… не как твёрдый и волевой понтифекс, готовый властвовать и принимать решения. Он нужен им как ширма. За которой удобно будет прятаться и… э-э… и обстряпывать за ней свои тёмные делишки… Как, собственно, это и происходило все последние годы… – Октавиано помолчал. – Если Орсини предложат в качестве кандидата Ценцио Савелли… Это будет не самый худший вариант… Камерарий уже многим надоел. Он слишком долго правит папской казной, и на его счету слишком много обиженных. Так что он вряд ли сможет набрать положенное количество голосов… А вот Йоханнес – другое дело. Если они выдвинут в качестве кандидата Йоханнеса. Я… Я даже не совсем представляю, что нам тогда следует предпринять…
– Я знаю, – негромко, но твёрдо сказал Лотарио, и глаза его недобро прищурились.
– Ты?! Знаешь?! – вскинулся кардинал-епископ и всем туловищем повернулся к собеседнику; кожаное сиденье под ним скрипнуло.
– Да, – кивнул Лотарио, – знаю.
– И… И что же?!
Лотарио взглянул на него.
– Давайте не будем торопить события, ваша милость. Я, разумеется, всецело вам доверяю, но… Поймите меня правильно, я просто не хочу давать преждевременных обещаний. Заранее обнадёживать. Мне надо ещё раз всё тщательно проверить и… И подготовить. Так что… Вот дьявол!!..
Каррука накренилась столь сильно, что попутчиков кинуло друг на друга – повозка свернула с центральной, гладко вымощенной Сакра Вйа на улицу, ведущую к Септизониуму, и сейчас же запрыгала, заскакала по ухабам и рытвинам, с плеском вваливаясь в глубокие ямы, заполненные чёрной жирной водой. Деревянный кузов повозки болезненно застонал, заскрипел всеми своими суставами. В окне, загораживая собой серое небо, тошнотворно закачалась, кренясь из стороны в сторону, мрачная громада Колизея.
– Так это серьёзно, мой мальчик?!.. – хватаясь за всё подряд руками и всё равно на каждом ухабе неизбежно соскальзывая с сиденья, воскликнул Октавиано. – Ты… Ох, дьявол!.. Ты действительно знаешь, как э-э… как найти управу на Йоханнеса?!
– Да, ваша милость!.. – Лотарио успел уцепиться локтем за подоконник, и потому его положение было гораздо устойчивей, чем у кардинала-епископа. – Знаю!.. – он упёрся ногой в обитую дорогим узорчатым дамастом стенку повозки и недобро усмехнулся в усы. – Я знаю, о чём можно по душам поговорить с кардиналом Йоханнесом! С этим добрым пастырем с Целийского холма…
Зал для выборного консисториума располагался на третьем, самом верхнем, этаже Септизониума в южном, наиболее сохранившемся, крыле здания. Эта часть древнего нймфеума, построенного, по преданию, тысячу лет назад императором Луцием Севером, меньше всего пострадала от набегов варваров и ещё несла на себе следы былого великолепия эпохи расцвета Великой Ромы. Стены и высокие сводчатые потолки залы были расписаны искусными фресками, пол украшала ажурная мозаика, выполненная из кусочков цветного мрамора и смальты. Впрочем, стены были изрядно закопчены, а роскошная мозаика местами грубо поцарапана и даже выкрошена, но общего впечатления от залы это, как ни странно, не портило. Не портило его даже отсутствие статуй в многочисленных и также отделанных мозаикой экседрах. Напротив, последнее обстоятельство оказалось как нельзя кстати для пёстрой многочисленной толпы кардинальских охранников, слуг и прочей челяди, к назначенному часу заполнивших зал. Вошедшие в помещение слуги сразу же кинулись занимать ниши, сваливая в них принесённые с собой пожитки: стулья, складные ширмы, корзины с едой, кувшины с вином и чистой водой, посуду, одеяла, одежду Экседр было двадцать четыре – по двенадцать вдоль каждой длинной стороны зала, кардиналов-выборщиков – двадцать два, и, казалось бы, места для всех должно было хватить с лихвой, но некоторые из наиболее многочисленных кардинальских делегаций попытались захватить себе сразу две ниши, а слуги кардинала Грегорио Бобоне – напыщенные и надменные, как и сам их хозяин – сразу три, поэтому ор и ругань в зале стояли несусветные; самую малость дело не дошло до драки.
Хозяину дома, дону Грациано Франгипани, с большим трудом удалось навести порядок, распределив экседры между кардиналами и выгнав с помощью своей охраны из зала всех лишних. В конечном итоге порядок в помещении был наведён, и общее расположение присутствующих к началу консисториума выглядело следующим образом: перед каждой нишей было установлено кресло, в котором располагался кардинал-выборщик; за ним, на поставленных в ряд стульях, сидели три его помощника – секретарь и двое слуг, за спинами которых, за ширмой, в лишённой статуи экседре, было разложено принадлежащее данной делегации добро: продукты, питьё, тёплая одежда и прочий, необходимый для длительного заседания, скарб.
В дальнем от входа конце зала были установлены два стола. На левом, малом, столе, покрытом драгоценной парчой, стояла оставшаяся без своего хозяина папская тиара: высокая, остроконечная, опоясанная искусно выделанной золотой диадемой. Рядом лежало папское евангелие в золотом, инкрустированном жемчугом и драгоценными камнями, окладе. Второй стол – длинный, застеленный простой льняной скатертью, – был завален писчими принадлежностями: стопками чистых листов бумаги, пучками отточенных гусиных перьев, мотками тонкой бечёвки, медными иглами; в центре стола, на низкой плитке с масляной горелкой, стояло ведёрко с горячим воском, рядом лежал изящный серебряный черпачок; здесь же толпились несколько больших бронзовых чернильниц с откидными крышками. К столу были придвинуты шесть стульев, но сидел за столом пока только один человек – примицёрий Апостольской канцелярии Альберто Савелли: тучный, оплывший, в своём белом облачении цистерцианского монаха более всего напоминающий подтаявший, осевший под солнцем, весенний сугроб. Обширная лысина на его плоской, тыквообразной голове, с успехом заменявшая тонзуру, глянцево поблескивала, отражая свет двух больших светильников, установленных по обеим сторонам стола.
В зале было холодно. С полсотни факелов, расположенных по периметру зала, довольно сносно освещали большое помещение, но отнюдь не согревали его. Присутствующие не без зависти поглядывали на престарелого Грациано Паганёлли, кардинала-протодьякона, слуги которого, единственные из всех, догадались принести с собой жаровню и сейчас суетились вокруг неё, то старательно раздувая угли деревянным веером, то пододвигая жаровню поближе к ногам своего хозяина, то отворачивая и пряча под кресло полы подбитой мехом кардинальской мантии, оберегая её от случайной проворной искры.
Наконец в помещении установилась относительная тишина и подобающий высокому статусу собрания порядок. Дон Франгипани, напоследок о чём-то переговорив с камерарием и учтиво раскланявшись с кардиналами-епископами, сопровождаемый многочисленной свитой своих охранников и слуг, также покинул зал. Начальник папской стражи, выставив с наружной стороны двери внушительный караул, запер за вышедшими дверь на засов, после чего повернулся к ней спиной и замер, заложив руки за спину и отрешённо глядя поверх голов туда, где на дальней торцевой стене залы, между выдающимися вперёд парными колоннами, парили в голубом небе полуобнажённые фигуры не то языческих богов, не то древних героев.
– Миссери!.. – выйдя на середину залы, обратился к присутствующим камерарий. – Миссери! Прошу внимания!.. Тишина, миссери!.. Благодарю вас!.. Миссери, мы начинаем выборный консисториум, и я, на правах блюстителя папского престола, хочу начать процедуру…
– Я прошу прощения!.. – раздался в тишине негромкий властный голос, и со своего места поднялся Октавиано Паоли. – Я прошу прощения, брат Ценцио, но ведение консисториума отнюдь не является прерогативой папского камерария. Равно как и архиканцлера Святой Церкви. Как тебе, наверное, известно, в отсутствии декана Священной Коллегии кардиналов его э-э… обязанности исполняет старейший из кардиналов-епископов. Поэтому сердечно благодарю тебя за добросовестно проведённую подготовку консисториума, а также за… э-э… за наведение надлежащего порядка в зале и прошу: займи своё место, – он сделал паузу, небольшую, но достаточную для того, чтобы двусмысленность последней фразы дошла до присутствующих, после чего повёл рукой в сторону пустующего кресла Ценцио Савелли.
На лице камерария отразилась сложная гамма чувств. Он сильно покраснел и даже открыл было рот, готовый вступить в полемику, но, натолкнувшись на жёсткий непримиримый взгляд кардинала-епископа, потупился и, неловко поклонившись, молча проследовал к своему месту.
Октавиано Паоли дождался, когда камерарий умостится в кресле, после чего подошёл к столу с тиарой и Евангелие и повернулся к собранию.
– Миссери! Я не стану много говорить. Слова – пыль, которую носит ветер. Каждый из вас знает, зачем он пришёл в этот зал. Мы собрались здесь для того, чтобы исполнить свой священный долг и, ведомые лишь своей совестью и… э-э… волей Божией, избрать из нашей среды достойнейшего. Того, кто возложит на свои плечи тяжкий, но почётный крест и, продолжая дело Святого Петра, возглавит нашу Церковь… Миссери! Следуя регламенту, я прошу и требую, чтобы каждый из присутствующих принёс клятву на этой Святой Книге… – кардинал-епископ положил руку на евангелие и, ещё раз внимательно оглядев присутствующих, возвысил голос: – Мы, допущенные к таинству выборов Великого Понтифекса, как каждый по-отдельности, так и все вместе, под страхом отлучения от церкви клянёмся соблюдать тайну относительно всего, что каким-либо образом касается выборов понтифекса, а также… э-э… всего, происходящего во время выборов. Мы даём обещание и клянёмся никоим образом не разглашать этой тайны, как во время, так и после выборов… ежели только на то не будет исключительного дозволения нового понтифекса. Мы даём обещание и клянёмся не благоволить никакому влиянию или противодействию выборам со стороны… э-э… стремящихся вмешаться в процесс избрания… – он замолчал и, выждав несколько мгновений, сделал шаг назад от стола. – Прошу присутствующих в порядке старшинства принести клятву на евангелии!
Кардиналы, сойдя со своих мест, неровной цепочкой выстроились к столу. Первым на Святую Книгу возложил свою узкую, унизанную перстнями, длань кардинал-епископ Петро Галлоциа.
– Клянусь в сказанном, и пусть поможет мне в том Бог и это святое Божие евангелие, которого я касаюсь своей рукой, – торжественно произнёс он и, нагнувшись, поцеловал золотую фигурку распятого Христа в центре оклада.
Вслед за Галлоциа к столу потянулись многочисленные кардиналы-пресвитеры. За ними – ещё более многочисленные кардиналы-дьяконы. Первым из них, поддерживаемый под руки двумя слугами, медленно брёл согбенный и шаркающий Грациано Паганелли. За ним двигались остальные, среди которых выделялся топчущийся в нетерпении, словно боевой конь, рослый и статный Соффрёдо Гаэтани – с пробитой благородной седой искрой ослепительно чёрной шевелюрой и модными с недавних пор, подковообразными усами вокруг красного чувственного рта. Замыкал процессию самый молодой из присутствующих выборщиков – Лотарио Сеньи – скромный кардинал-дьякон церкви Святых Сергия и Бакха: невысокий, стройный, с мягкими приятными чертами лица.
Грациано Паганелли достиг стола и тяжело опёрся на него. Слуги почтительно отступили в стороны. Протодьякон, приоткрыв беззубый рот, тяжело, с хрипом, подышал, а потом, тронув евангелие сухой и скрюченной, как куриная лапка, коричневой ладонью, огласил пространство неожиданно громким для столь тщедушного тела, дребезжащим и где-то даже по-бабьи визгливым, пронзительным голосом:
– Клянуфь в фкафанном и пуфть помовет мне в том Бог и это ф-вятое Бовие евангелие…
Несмотря на серьёзность ситуации, многие кардиналы не смогли сдержать улыбки – дикция престарелого протодьякона была неповторима…
Вслед за кардиналами, не без труда выбравшись из-за стола, подошёл к евангелию примицерий Апостольской канцелярии.
За ним потянулись кардинальские секретари и слуги, щепетильно соблюдая тот же порядок, в котором подходили для принесения клятвы их хозяева.
Последним из присутствующих к столу приблизился начальник папской стражи. Он стащил с правой руки защитную перчатку из толстой бычьей кожи и с заметным волнением возложил изуродованную многочисленными шрамами руку на драгоценный оклад.
– Клянусь в сказанном!.. И пусть поможет мне в том Господь Бог и… – голос его сел и он откашлялся. – И это святое Божие евангелие, которое… которого я касаюсь своей рукой!
Он оторвал ладонь от Святой Книги, поцеловал кончики пальцев, после чего облегчённо вздохнул, проворно натянул перчатку и, позванивая в наступившей тишине по каменному полу бронзовыми шпорами, торопливо вернулся к двери, где вновь, повернувшись лицом к залу, замер в прежней позе.
К столу снова подошёл Октавиано Паоли.
– Миссери! Претворяя в жизнь решения последнего Вселенского Собора, я позволю себе… э-э… определить регламент проведения выборов… – он сделал паузу и оглядел зал. – Миссери! Принятый собором первый канон требует избрания понтифекса большинством не менее двух третей голосов. Дабы избежать путаницы и… э-э… и учесть голос каждого… – кардинал-епископ сделал ударение на слове «каждого» и даже поднял в знак особого внимания вверх указательный палец, – я повторяю: каждого выборщика! – голосование будет проводиться письменно с учётом всех поданных за каждого кандидата голосов. – Октавиано Паоли возвысил голос, перекрывая поползший по залу ропот.
– Каждый выборщик – письменно! – заявит предложенного им кандидата, после чего все голоса за каждого кандидата будут посчитаны и оглашены!..
– Такого никогда не было раньше! – вскочил со своего кресла Хуго Бобоне; его кустистые брови стояли дыбом.
– Никто и никогда не голосовал на консисториумах письменно! Зачем эти сложности?! Всегда ведь обходились простым голосованием!
– Всё когда-нибудь бывает впервые, брат Хуго, – сдерживая его порыв, поднял ладонь Октавиано Паоли.
– Письменное голосование будет проводиться исключительно для того, чтобы точно установить необходимое… э-э… для избрания понтифекса большинство голосов, – он подпустил в голос металла: – Или, может, тебе не нравятся решения Вселенского собора?!
– А кто, кто будет считать голоса?! – выкрикнул с места Грегорио Альберти, он тоже явно нервничал – всё на этом консисториуме с самого начала пошло для клана Орсини-Савелли не так как надо.
– Считать голоса будут назначенные нами счётчики из числа выборщиков, – заверил его Октавиано Паоли и сходу предложил: – Как ты посмотришь на то, брат Грегорио, чтобы… э-э… чтобы войти в состав счётного консилиума?
– Я?!.. – опешил кардинал. – Да я, собственно… я даже не знаю… – он заоглядывался, ища глазами поддержки; Йоханнес Бобоне, сидящий наискосок, усиленно закивал ему, требуя согласия. – Что ж… Я, пожалуй, согласен. Да, я согласен стать счётчиком!
– Ну вот и славно! – умиротворённо воскликнул кардинал-епископ. – Кто-нибудь ещё желает войти в состав счётного консилиума?
– Я! – тут же вскинул руку Йоханнес Бобоне и в нетерпении даже поднялся со своего кресла. – Я желаю!
– Замечательно! – улыбнулся Октавиано Паоли. – У нас есть второй счётчик. Что ж, дьякон и пресвитер в составе счётного консилиума есть. Полагаю, будет правильным ввести в его состав и… э-э… и кардинала-епископа. Ну, тут выбор у нас небольшой. Брат Петро, – обратился он к Петро Галлоциа, – может, ты окажешь нам эту честь?
Кардинал-епископ медленно поднялся из кресла.
– Благодарю тебя за это предложение, брат Октавиано!
– торжественно произнёс он и учтиво поклонился коллеге. – Я принимаю его.
Октавиано Паоли ответил ему таким же учтивым поклоном.
– Спасибо, брат Петро!.. Миссери! – вновь обратился он к собранию. – Полагаю, трёх членов счётного консилиума будет вполне достаточно. Или у кого-то есть… э-э… другие предложения?.. – он оглядел присутствующих. – Нет?.. Тогда я попрошу счётный консилиум занять свои места, – он сделал приглашающий жест рукой. – Прошу вас, миссери!.. Брат Альберто! – окликнул он примицерия. – Будь добр, обеспечь наш уважаемый консилиум… э-э… всем необходимым для работы!.. Миссери!.. – дождавшись, когда избранные кардиналы займут свои места за длинным столом, обратился к собравшимся Октавиано Паоли. – Миссери! Порядок голосования будет следующим. Каждый из вас, подойдя к столу, напишет на листке имя будущего понтифекса и… э-э… и передаст этот листок счётному консилиуму. По завершении голосования уважаемый консилиум подсчитает все голоса, поданные за каждого из кандидатов, и сообщит результаты присутствующим… Всем всё понятно? Или есть какие-нибудь вопросы?.. Нет?.. Тогда давайте без промедления приступим… э-э… к голосованию…
– Негоже!.. Негоже начинать столь великое дело, не помолившись! – сердито и даже чуть истерично провозгласил со своего места толстяк Бобоне; проиграв в главном, представитель семьи Орсини жаждал отыграться хотя бы в мелочах.
Кардинал-епископ с готовностью повернулся к нему.
– Благодарю тебя, брат Бобоне! Ты совершенно прав! Моя вина! Действительно, миссери! Давайте, как верные сыны Божии, начиная великое дело, помолимся. Вознесём молитву Господу нашему, дабы… э-э… дабы труды наши осенены были именем Его!.. Брат Бобоне! Будь добр, прочитай всем нам подобающую столь торжественному случаю молитву… Нет?!.. Ты не в голосе?! Ну что же ты!.. Брат Лотарио! Мой мальчик! Может быть, ты… э-э… обратишься от лица нашего к Господу?
Лотарио живо поднялся со своего места. На щеках его проступил румянец.
– Благодарю вас, ваша милость!.. – поклонился он кардиналу-епископу. – Благодарю вас, миссери, за оказанную мне честь!.. – дважды наклонил он голову, приветствуя сидящих по обеим сторонам зала кардиналов, после чего сложил руки перед грудью и на мгновенье замер, глядя в пол; гул голосов затих, и в помещении установилась тишина. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – подняв голову, начал Лотарио; голос его, поначалу негромкий, постепенно креп и наполнялся силой: – Господь наш Всемогущий! Царь Небесный! Приди и вселись в нас! И очисти нас от всякой скверны! И спаси души наши! Вдохнови дела наши, и да пребудет в них помощь Твоя! Дабы всякая молитва наша и деяние наше в Тебе имело начало и в Тебе было совершено! Благослови, Господи, и помоги нам, грешным, совершить начинаемое нами дело! Во славу Твою через Христа, Спасителя нашего, что говорил нам пречистыми устами Своими: без Меня не можете делать ничего! Господи, верую всей душой и сердцем сказанному Тобою! Припадаю Твоей благости и молюсь Тебе: помоги нам, грешным, сие дело, нами начинаемое, для Тебя Самого совершить! Во имя Твоё! Под защитой Святой Богородицы и всех святых! Аминь!
– Аминь!.. – многоголосо прошелестело по залу.
Лотарио, троекратно осенив себя крестным знаменьем, ещё раз поклонился кардиналу-епископу и вернулся на своё место. Октавиано Паоли одобрительно улыбался вслед.
– Миссери!.. – вновь напомнил он о себе собравшимся.
– Миссери! Давайте теперь приступим непосредственно к процедуре… Если… э-э… если вы не возражаете, я, на правах старшего, позволю себе проголосовать первым.
Он подошёл к столу, присел на стоящий с края стул, взял из стопки лист бумаги, выбрал перо и, откинув крышку ближайшей чернильницы на мгновенье задумался. Потом окунул перо в чернильницу, быстро и размашисто начертал что-то на листе, отложил перо и поднялся.
– Свидетель Господь, Который будет судить меня, что я выбираю того, кто, считаю пред Богом, должен быть выбран! – громко провозгласил он и торжественно вручил свой лист Петро Галлоциа.
Тот взглянул на бумагу, едва заметно улыбнулся и, сделав запись в лежащем перед ним протоколе, передал лист дальше – сидящему слева от него Йоханнесу Бобоне.
Кардинал-пресвитер ознакомился с содержанием записки и, также сделав пометку в своём протоколе, передал бумагу ещё левее – Грегорио Альберти, восседавшему за столом с видом человека, участвующего против своей воли в чём-то неприятном, тягостном, но, увы, в силу сложившихся обстоятельств, неизбежном.
Кардинал-дьякон прочитал записку и, страдальчески скривив лицо, сделал небрежную пометку на лежащем перед ним листе бумаги. После чего, сложив бюллетень кардинала-епископа пополам, передал его примицерию Апостольской канцелярии.
Альберто Савелли тут же проткнул сложеный лист посредине большой иглой, нанизав таким образом бумагу на тянущуюся за иглой толстую двойную нить – голос Октавиано Паоли был учтён.
– Прошу вас, миссери! – выйдя на середину зала, сделал приглашающий жест кардинал-епископ. – Подходите для голосования!
К столу избирательного консилиума один за другим потянулись кардиналы-пресвитеры.
Выборная машина заработала. Кардиналы, сменяя друг друга, присаживались к столу и выводили на чистом листе бумаги чьё-то имя. Протоколы членов избирательного консилиума медленно, но неуклонно заполнялись. На нитку примицерия Апостольской канцелярии нанизывалось всё больше сложенных пополам бюллетеней.
Грациано Паганелли, совершив очередное непростое путешествие к столу, тяжело опустился на подставленный слугами стул и какое-то время сидел, слепо глядя перед собой и медленно жуя пустым провалившимся ртом. Голова его заметно тряслась. Потом, взяв дрожащей рукой поданное ему перо, он, то и дело не попадая пером в чернильницу, с трудом вывел на листе бумаги имя своего кандидата и, передав листок Петро Галлоциа, двинулся в обратный путь, то и дело тяжело повисая на руках слуг и сварливо шепелявя себе под нос что-то о старых добрых временах и нынешних никчемных новомодных поветриях.
Последним из выборщиков к столу подошёл Лотарио Конти. За ним проголосовали и сами члены избирательного консилиума.
Альберто Савелли, получив от кардинала-дьякона последний сложенный пополам лист, добавил его в общую гирлянду, после чего обрезал нить возле иглы, сложил её концы и, завязав, обильно полил узел расплавленным воском из ведёрка. После чего, сняв с пояса печать Апостольской канцелярии, аккуратно поставил на податливом воске круглый оттиск: два окрещённых ключа, увенчанных царской диадемой.
Тем временем избирательный консилиум сверил протоколы и, не найдя в них различий, быстро подсчитал голоса.
– Миссери!.. – вставая, произнёс Петро Галлоциа. – Миссери, прошу тишины!.. Благодарю вас!.. Миссери! Оглашаю результаты голосования! Имена кандидатов в порядке количества поданных за них голосов… – он сделал паузу; в зале повисла настороженная тишина. – Йоханнес из Салерно – десять голосов!.. – по залу прокатился ветерок шепотков и смолк, вновь сменившись напряжённым ожиданием. – Октавиано Паоли – семь голосов!.. – снова шелест шепотков, и вновь затишье. – Петро Галлоциа… – кардинал-епископ улыбнулся и чуть поклонился собранию. – Три голоса!.. Иордано Цеккано – один голос!.. И Грациано Паганелли – один голос!.. – Петро Галлоциа опустил протокол и оглядел присутствующих. – Таким образом!.. Таким образом, – повысил он голос, перекрывая поползший по залу шум, – положенного по закону вотума не набрал ни один из кандидатов!..
Гул голосов – взволнованных, растерянных, возмущённых, злорадных – наполнил зал:
– Ну вот, и зачем нужно было это письменное голосование?!..
– Говорил же, давайте по-старому! Зачем усложнять без надобности?!..
– Почему без надобности?! Ведь, наоборот, всё теперь наглядно!..
– Ну и толку в этой твоей наглядности, если понтифекс не выбран?!..
– Был бы на месте декан Конрад, всё было бы по-другому!..
– И что теперь делать будем?!..
– Ещё раз надо голосовать!..
– Мы так сто раз голосовать будем и никого не выберем!..
– По-другому как-то надо!..
– А как по-другому, ты знаешь?!..
– Первый канон Вселенского Собора гласит!..
– Да не записано ни в каком каноне, чтоб письменно!..
– Тише, миссери! Тише!.. – Октавиано Паоли поднял вверх обе руки, призывая к порядку. – Прошу вас, миссери!.. Да, голосование не выявило победителя! Ну и что?! Ничего страшного не произошло! Зато, как вы видите, всё очень наглядно и… э-э… убедительно! И никакой почвы для споров!.. Поэтому, миссери, сейчас, я полагаю, мы сделаем небольшой перерыв, чтобы все желающие могли посовещаться и… э-э… и, возможно, прийти к какому-то решению. После чего мы проведём повторное голосование…
– Что, опять письменно?! – снова вскочил со своего кресла Хуго Бобоне.
– Разумеется, брат Хуго, – улыбнулся ему кардинал-епископ. – Разумеется, письменно.
– И опять всё с самого начала?!
– И опять всё с начала.
– Я прошу прощения, ваша милость, – поднялся со своего места Ценцио Савелли. – У меня есть другое предложение.
– И какое же? – повернулся к камерарию Октавиано Паоли.
– Согласно оглашённым результатам, наибольшее число голосов набрал брат Йоханнес. Так?..
