скачать книгу бесплатно
По прихоти, навеянной одиночеством
Юрий и Аркадий Видинеевы
И тут случилось чудо. Зосима увидел «знак свыше»: старый ворон взлетел перед ним и своим полётом указал направление к месту оборудования землянки. Это направление привело Зосиму к затерявшейся в лесной чащобе избушке. «Послушания ради, я обойду эту милую избушку стороною», – твёрдо решил Зосима, но ноги сами ввели его в избушку, а там… «Экая красавица здесь живёт!!! Дивные глаза её – как магнит!.. Улыбка её – ярче солнца!.. Губы её – слаще мёда!.. А объятия её…»
По прихоти, навеянной одиночеством
Юрий и Аркадий Видинеевы
© Юрий и Аркадий Видинеевы, 2023
ISBN 978-5-0059-8361-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Взбесившийся полтергейст
В этот день он понял, что такое страх.
Морис Дрюон «Лилия и лев»
Фукс проснулся среди ночи от сумасшедшего стука в дверь. Им овладел страх. Фукс, с трудом преодолевая крупную дрожь во всём теле, подошёл к двери, попытался включить свет в прихожей, но лампочка вспыхнула и погасла.
«Перегорела».
Стук в дверь продолжался.
«Кто там?» – истерически выкрикнул Фукс, пытаясь придать своему голосу суровость, но получилось жалостливо и трусливо.
Стук прекратился.
Фукс выждал несколько минут и, осмелев, приоткрыл дверь на длину предохранительной цепочки.
«Никого».
Фукс сбросил цепочку и выглянул в коридор. Коридорная лампочка пыхнула и погасла, но Фукс успел осмотреться и увидеть, что коридор был пуст.
«Значит и бояться нечего», – попробовал успокоить себя Фукс, но осадок от пережитого страха вцепился в него сухим колючим репьём и долго не давал ему уснуть.
Под утро Фукс уснул зыбким тревожным сном, но вскоре был сброшен с кровати. Ему показалось, что перед этим кровать понесла его вскачь во весь опор, а потом вдруг злобно заржала и взвилась на дыбы.
Упав на пол, Фукс очень больно ударился затылком, в голове зазвенело, перед глазами закружились огненные искры.
– С добрым утром, дурак! – поприветствовал Фукса скрипучий старушечий голос, перешедший в зловещий хохот, подобный уханью филина в ночи, в которого вселился лесной чёрт.
Фукс вскочил на ноги, затравленно огляделся по сторонам.
«Никого. Значит показалось».
– Нет, дурак, тебе это не показалось. Теперь ты будешь мой! – услышал Фукс всё тот же старушечий голос и завыл долго, тоскливо, по-волчьи.
*
С той минуты в доме Фукса началось чёртопредставление, сопровождающееся грубой руганью и оскорблениями невидимой и явно сумасшедшей старухи. Под её ругань и хохот в доме опрокидывалась мебель, падала и разбивалась вдребезги посуда, над головой теряющего рассудок Фукса со свистом пролетали то ножи, то вилки и глубоко, как в сырую глину, втыкались в стены.
Большой кухонный нож завис перед телом Фукса, примеряясь к нанесению удара.
«Куда он пронзит меня? В сердце? В печень? В желудок?»
Фукс чувствовал, что лёгкой смерти ему не будет, что его ожидают долгие предсмертные муки, острые боли и жгучий страх.
– За что?!! – завизжал Фукс.
– За внучку мою, за Зосеньку, за твоё собачье паскудство! – злобно прошипела невидимая старуха.
Не много найдётся женщин, которые отказали бы себе в наслаждении вот так же отомстить подлому обманщику за поруганную любовь.
– Я женюсь! – заблеял несчастный Фукс.
– Зачем ей такая сволочь, которой ты оказался?! – захохотала невидимая старуха.
– Тогда я откуплюсь!!
– Обязательно, сейчас же откупишься. Кровью!..
*
И потянулись для Фукса долгие и нудные годы в психиатрической больнице. Он не помнит и не пытается понять, где он и что с ним происходит. Отсутствие памяти позволяет ему сохранять некоторые крупицы сознания, но собрать их воедино Фуксу не удаётся.
И никогда не удастся.
Обречённый на смерть
…у меня было ощущение, что нет ни
спасения, ни возможности борьбы —
вне какой-то короткой последовательности
магических слов, которых я не знаю и
которых, может быть, не существует вовсе.
Гайто Газданов «Возвращение Будды»
Я очнулся от холода, с трудом разлепил веки, но они тут же сомкнулись вновь, не сумев преодолеть одурманивающей потребности в сне.
Холод пронизывал меня всё глубже. Я оказался во власти двух великих стихий: холода, побуждающего к выполнению энергичных согревающих движений с одной стороны, и сна, требующего оставаться в состоянии покоя и мышечной расслабленности – с другой. Подчинение холоду угрожало мне смертью от переохлаждения, а сопротивление сну при такой непреодолимой его потребности угрожало мне смертью от бессонницы. Обе эти смерти были по-разному мучительны, но одинаково неотвратимы в случае полного подчинения холоду или в случае успешного преодоления сна.
Я покорился сну не потому, что таковым был мой выбор, а просто потому, что так получилось. Сон оказался сильнее холода.
Следующим этапом естественного развития событий, происходивших помимо моей воли и подхвативших меня в свою стремнину как пассивный объект их воздействия, оказалось то, что власть холода надо мною ослабла и вскоре сошла на нет. Это позволило мне и выспаться, и остаться в живых.
Пробудившись от долгого сна, я испытал прежде давно заплесневевшую во мне, а теперь, будто бы заново рождённую, радость жизни.
Не долгой была эта радость.
*
Я понял, почему я не умер от холода, когда осмотрелся вокруг. Каким-то неведомым мне образом я оказался перенесённым из своей зоны проживания с умеренным континентальным климатом под жгучее южное солнце, в яркую тропическую природу.
«Здесь всё иное, чем на Земле. Это не Земля и не Солнце. Это другая планета с другой звездой», – понял я, содрогнувшись от ужаса.
Я с трудом поднялся на ноги. Странная птица в красно-жёлто-сине-зелёном оперении шумно выпорхнула в шаге от меня из густой травы. Она уселась на нижнюю ветку рядом стоящего дерева, вгляделась в меня, меняя наклон и поворот головы, и разразилась криками на непонятном, но явно человеческом языке. При этом она по-гусиному вытягивала в мою сторону шею и громко хлопала крыльями.
«Она хочет меня прогнать!»
За моей спиной в ответ на ругань сердитой птицы послышалось точно такое же многоголосье. Это напоминало переполох в курятнике. Я сделал шаг в сторону, и под моей ногой раздался громкий хруст. Оказалось, что я наступил на сухую палку. Я быстро подхватил обломок этой палки и развернулся, чтобы кинуть её в сородичей красно-жёлто-сине-зелёной птицы, очевидно, таких же дурных, как она сама, но моя рука невольно застыла в замахе: за моей спиной были не птицы, а человекоподобные животные, вооружённые дубинами и камнями.
«Это не они кричали по-птичьи, это птица ругалась на меня на их языке».
Они тоже ругались на меня и угрожающе потрясали своими дубинами и камнями.
Убегать было поздно. Недочеловеки быстро взяли меня в кольцо и погнали куда-то, подбадривая руганью и тычками дубин. Взобравшись на невысокое плато, мы оказались перед тёмным входом в пещеру. На уже понятном мне языке дубин, украшаемом грозными криками, мне «разъяснили», что я должен сесть на землю и ждать. Мне пришлось подчиниться. На повестку дня выходил вопрос: Чего ждать?
Мне виделось два ответа на этот актуальный вопрос: либо меня убьют, прежде чем сожрать, либо сожрут живьём. Оба возможных ответа вызвали во мне сожаление о том, что мне не посчастливилось умереть от холода или от бессонницы. По этому случаю я вспомнил вдруг анекдот о сетовании одного интуриста, попавшего в гостеприимную русскую компанию, на утро после молодецкой пьянки:
«Лучше бы я умер вчера!»
Но не зря говорится, что жизнь намного изобретательнее, чем любая фантазия: из тёмного чрева пещеры послышалось голодное урчание, и вскоре передо мною появилось чудовище, которому, очевидно, прислуживали мои пленители.
«Эта тварь сожрёт меня живьём!»
Я с тоской подумал о том, как несправедливы те ситуации, в которых более развитые представители природы уничтожаются менее развитыми, как, например, происходит, когда человек (особенно человек образованный!) гибнет в море на зубах у дуры-акулы.
Мне вспомнилось продолжение анекдота об интуристе и его русских собутыльниках, втянувших бедолагу в утреннюю похмелку, продолжавшуюся до поздней ночи. На утро после той похмелки он почувствовал себя настолько хуже, чем предыдущим утром, что возопил:
«Лучше бы я умер позавчера!!»
Чудовище приблизилось ко мне, распахнуло свою огромную пасть, и я забыл обо всём, что знал и помнил когда-то.
*
Я очнулся от резких криков. Это красно-жёлто-сине-зелёный попугай, подаренный мне накануне моим старым другом, штурманом дальнего плавания, сердито митинговал в своей клетке.
Волчья шуба
Ведь было же в стародавние времена
поверье, что старые вещи превращаются
в злых оборотней.
Алла Рябинина Статья «Вещи-оборотни»
Пурга заметала дорогу, снижала видимость. Старенький «Москвич» противно чихнул и «сдох».
«Вот и славненько. С благополучным приездом меня в гости к чёртовой бабушке», – досадливо сплюнул Родионович. – «Чинить эту рухлядь в пургу, да ещё и с наступлением ночи – только бесов смешить. Придётся дожидаться утра и хорошей погоды».
Родионович знал наперечёт все болячки своего автодоходяги и понимал, что ремонт будет нудным и долгим. Холод начал заполнять салон автомобиля. Он растекался по полу, поднимался всё выше и выше, подобно ледяной забортной воде, хлынувшей через пробоину в трюмы.
«В машине я до утра околею. Хорошо, что я недалеко ещё отъехал от вымирающей деревеньки с каким-то глупым, незапоминающимся названием», – Родионович вынул ключ из катушки зажигания, проверил, хорошо ли заперты изнутри замки передней пассажирской и обеих задних дверей и покинул выстуженную машину, превратившуюся в ледник.
На полпути к деревне Родионович с нарастающей тревожностью попытался припомнить, запер ли он водительскую дверь, но это привычное действие, продиктованное мышечной памятью, прошло мимо зон повышенной внимательности и не поддавалось воспоминанию. О том, чтобы идти назад ради проверки этого на месте и мыслей быть не могло: Родионовича охватил такой сильный внутренний озноб, что оставаться лишнюю минуту на холоде становилось опасно для жизни.
Ветер обжигал Родионовичу лицо роем колючих снежинок, толкал его в грудь, просачивался сквозь одежду, выхолаживал кости и внутренности. Сознание то покидало Родионовича, ускользая от него в пустоту, то возвращалось, надрываясь в борьбе инстинкта самосохранения с усталостью. В минуты душевной слабости ему хотелось упасть на спину и уснуть вечным сном, но бойцовский характер тут же с гневом отметал такие мысли и заставлял продолжать трудный путь.
В полубеспамятстве Родионович добрёл до ближайшего дома, увидел, как от сарая к крыльцу переместилась неясная тень: то ли сгорбленная старуха, то ли очень крупная собака.
Потом всё спуталось в его сознании: реальность, бредовые видения, тревожные хаотичные сны.
Сгорбленная старуха обустроила Родионовичу постель на широкой лавке, напоила его горячим травяным настоем, уложила спать, укрыв поверх одеяла старой-престарой шубой из волчьих шкур.
Ровно в полночь от этой шубы Родионовичу стало жарко. Он попытался сбросить её с себя, но она навалилась на него увесистыми тушами четырёх матёрых волков.
– Мы всегда мстили и всегда будем мстить людям за то, что они когда-то безжалостно нас убили.
– Люди убили нас лишь за то, что мы случайно оказались в том месте, где они устроили облаву на наш род. Им было всё равно, кого из нашего рода им убить. Поэтому и нам теперь всё равно, кого из людей убивать ради удовлетворения нашей мести.
Потом что-то говорили и другие два волка, но Родионович уже их не слышал: шуба убила его.
