скачать книгу бесплатно
На другой день в политотделе Зеленин встретил Егорова и сказал:
– Вот что. Мы не будем ждать, пока наши интенданты займутся оркестром. Давайте сами искать всё, что нам нужно. Мы напишем письмо комиссару города В**, и он, конечно, поможет. Собирайтесь в командировку. Думаю, что дня три-четыре хватит.
Город В** отстоял от лагеря километрах в семидесяти. Автомашины ходили туда часто, и доехать до В** не представляло никаких трудностей.
Вооружённый письмом на имя комиссара гарнизона, Егоров очутился в приёмной.
Подождать пришлось порядочно. Наконец адъютант обратился к Егорову:
– Проходите к комиссару.
В просторном кабинете за огромным письменным столом сидел весьма пожилой, совершенно лысый человек с тремя шпалами в петлицах.
Егоров доложил о себе.
– Что у вас? – взгляд был явно недоброжелательный и, пожалуй, сердитый.
– Письмо командования части, товарищ полковой комиссар. – Егоров подал письмо комиссару и снова принял положения «смирно».
Комиссар распечатал письмо и начал читать бумагу. По мере чтения его лысая голова багровела, и было видно, что чтение его совершенно расстроило.
– Так что же это у вас там думают? Вероятно, они там решили, что я интендант? Или, может быть, они думают, что я Чернецкий?! Почему это я должен доставать оркестры?! Я их делаю сам? Или, может, у меня свои собственные склады оркестров?! Езжайте назад и доложите, что ничего у меня нет и ничего я не дам! – а затем, подумав, уже тише добавил: – Всё, что было, давно уже всё раздал. Ничего больше нет. Идите!
И когда Егоров уже подошёл к двери, очень сердито закричал:
– Сюда идите! Ко мне!.. Вы вот что сделайте. Сами поразузнайте, может быть, есть где-нибудь инструменты, в клубах, ну там, в учебных заведениях, если они есть, поможем их взять во временное пользование…
Очень обрадованный Егоров вышел из управления начальника гарнизона и, совершенно не представляя свои дальнейшие действия, направился к зданию гарнизонного клуба. Как искать инструменты в совершенно незнакомом ему городе? И какое у него есть право на ведение таких поисков? И кто будет по этому вопросу с ним разговаривать?
Размышляя об этом, он шёл по залитой солнцем широкой улице В**, как вдруг его окликнул чей-то голос:
– Егоров! Да неужели это вы?!
Он остановился и увидел, что к нему подходит довольно молодой ещё человек, в сером щегольском костюме железнодорожника.
Изумлённо посмотрев на этого, вероятно, крупного деятеля железной дороги, Егоров ответил:
– Да, я Егоров. Но, простите, я не узнаю вас…
– Дорогой мой! Мы жили рядом в Е**! Наши квартиры были по соседству. Я же Трубин! Работал тогда в горсовете! Ну?
Егоров вспомнил не такое уж и далёкое прошлое и пустился в воспоминания.
– Но как же вы оказались в В** и почему вдруг на вас такая форма? Вы же не были железнодорожником? – спросил Егоров.
– Послали работать на транспорт, работаю в политотделе Северной железной дороги, вот и форма. А почему у вас такой расстроенный вид? – в свою очередь поинтересовался Трубин.
Тяжело вздохнув, Егоров поведал ему свою беду, закончив повествование советом комиссара искать инструменты в учреждениях, учебных заведениях…
– Вот и не знаю, как же мне это теперь делать, – жалобным голосом закончил Егоров.
– Ага… Вот в чём дело-то… да, наш комиссар – старикан забавный. Но совсем уж не такой свирепый, а даже, пожалуй, добрый. А помочь я вам помогу. За успех, безусловно, не ручаюсь, но что смогу, то сделаю. Идёмте со мной.
Через несколько минут они были в большом, многоэтажном доме, украшенном множеством огромных вывесок. «Управление железной дороги», «Политотдел дороги», «допровсож», «финансовое управление дороги», и т. д. и т. п.
Трубин открыл ключом дверь одного из кабинетов, указал Егорову, в какое кресло сесть удобнее, и сейчас же стал звонить по телефону. Долго и настойчиво он требовал к телефону какого-то товарища, и наконец этот товарищ, очевидно, ответил ему. Егоров с интересом прислушался к разговору.
– Слушай, дорогой! Говорит Трубин. Скажи мне, у вас есть духовой оркестр? Так… так… А по составу как? Полный или так, с бору по сосенке? Так… Это очень даже хорошо. А где он у вас? Ах, тут же? Здорово! Прям отлично! А вот что интересно мне знать. Он вам нужен, этот оркестр-то? Ведь вон их сколько у тебя, инструментов-то… ЧТО? Не знаешь, как быть с ними? Грузить некуда? Ну и прелестно! Я тебе помогу. Как? А ты их сдай в армию. Они там нужнее, чем тебе. Расписку от начальника управления гарнизона мы тебе дадим. Хватит тебе такого документа? Я думаю, для отчёта в самый раз. Вот и молодец! Я же тебя знаю! Я сам приеду с товарищем. Жди! Выезжаем!
Он с треском положил трубку на аппарат и смеющимися глазами посмотрел на Егорова.
– Ну! Вот и всё! Вот вам и оркестр! Так что голову выше и смотрите веселее! А теперь надо немедленно ехать к старику, взять у него распоряжение: заверить вашу подпись на расписке и достать грузовую машину под инструменты. Едемте!
Буквально ошеломлённый Егоров поднялся и вслед за Трубиным вышел из управления Северной железной дороги, а через несколько минут они уже были в приёмной у комиссара гарнизона. Трубин попросил Егорова подождать в приёмной, сам же пошёл в кабинет комиссара, причём сделал это без помощи адъютанта. Почти одновременно с тем, как Трубин зашёл в кабинет, оттуда послышался дружеский смех. Через некоторое время Трубин вышел, держа в руках две бумажки, и обратился к адъютанту:
– Ну-ка… братец, по приказанию комиссара давайте-ка нам дежурную автомашину, грузовичок. Поездка в городе, и если есть, ещё и парочку свободных воинов, это будет ещё лучше.
Словом, через несколько минут они ехали в грузовой машине по улицам В** и Трубин говорил Егорову:
– Ну что же поделаешь? Говорят, на фронте я пока не нужен. Говорят, без транспортников обойдёмся. Вот сегодня хотя бы этим делом помог фронту. Это, конечно, помимо всяких судебных дел.
Проехали Советскую улицу с баней, украшенной колоннадой и похожей на старинный помещичий дом, пересекли железную дорогу с большим вокзалом, показавшимся с левой стороны, обогнули кладбищенскую стену и, проехав ещё минут десять, подъехали к большому зданию с распахнутыми настежь окнами и очень замусоренным двором. Из здания люди спешно выносили множество вещей, не обращая внимания на мусор и беспорядок.
– Это железнодорожный техникум, – пояснил Трубин, – вот приходится и им эвакуироваться. У них-то есть оркестр. А теперь он станет военным.
Машина остановилась. Трубин и Егоров вошли в дом, и сейчас же навстречу к ним подошёл пожилой человек с усталым лицом.
– Здравствуйте! – поздоровался он. – Знаете, измучился сверх головы. Людей мало, имущества много. Все в разгоне, так вот пока один. Так что у вас, есть что из гарнизона?
– Вот вам распоряжение, а вот эту расписку вам подпишет товарищ Егоров. Он же и примет инструменты.
– И отлично! Пойдёмте! И мне легче. Ведь это же не одно место, а у меня уже некуда девать эти «места»-то.
Большим коридором они прошли вдоль всего здания и остановились у одной из дверей. Директор техникума отпер дверь, и взору Егорова предстала музыкальная кладовая, заполненная духовыми инструментами. Инструменты были все. Были флейты, даже флейта-пикколо лежала в своём крохотном футлярчике, как драгоценность какая-то. Были кларнеты, и даже гобой, трубы, альт, и тенор, и баритон, и было два тромбона, три баса. К сожалению, басы были старинные, для ношения через плечо. Были и три валторны, как и полагается. Все инструменты были без мундштуков. Это несоблюдение правил содержания духовых инструментов в данном случае заставило Егорова облиться холодным потом. И он каким-то сдавленным голосом спросил у директора:
– А где же мундштуки? Есть ли они?
Егоров отлично знал, что многие, подавляющее большинство музыкантов-духовиков, имеют привычку носить мундштук с собой. Оставит свой инструмент в кладовой, а мундштук кладёт в карман. И в гигиенических целях это целесообразно, да и в критическую минуту мундштук увеличивает тяжесть кулака.
– Какие мундштуки? – удивился директор. – Не знаю… Инструменты – вот, пожалуйста. А насчёт мундштуков не знаю…
– Да ведь играть без мундштуков нельзя! Это же часть инструмента! Неужели их нет?!
– А где они могут быть? – в свою очередь спросил директор. Егоров рассказал ему о привычках музыкантов носить мундштуки с собой. Директор категорически отверг эту версию и заявил, что в последний раз оркестр играл на октябрьских торжествах 1940 года, а потом руководитель оркестра ушёл, и после этого оркестр техникума не собирался. Значит, мундштуки есть где-то, и, конечно, только здесь.
– Давайте искать, – вздохнув, сказал директор, и действительно, в раструбе геликона был обнаружен плотный брезентовый мешочек, тяжёлый, килограммов на пять-шесть весом. К неописуемый радости Егорова, мундштуки были в целости и в полнейшем соответствии с имеющимися инструкциями. Но радость Егорова увеличилась ещё больше, когда в раструбе баритона был обнаружен и свёрток с коробочками, в которых лежали трости для кларнета и подушечки для кларнетов и флейт! О большем нельзя было и мечтать! Заполнив расписку, украшенную большой фиолетовой печатью начальника гарнизона, и пунктуально перечислив все инструменты, Егоров и Трубин с помощью двух выделенных воинов начали переносить инструменты в грузовик. Но Егоров вдруг хлопнул себя по лбу:
– Барабаны!
– Что барабаны? – вскинулся директор. – Вот барабанчик маленький! К нему две палочки!
– А большой, большой-то барабан где?
– Ну разорвали, содрали! А потом и не играли… Не мог же я ещё о барабане думать! И знаете, всё, что у меня было, я вам честно отдал. А уж чего нет, того нет, не взыщите… не так ли, товарищ Трубин?!
Трубин посоветовал Егорову взять барабаны, а кожу действительно можно найти впоследствии.
– В крайнем случае можно и без большого барабана играть. Играли же без них кавалерийские оркестры. А в список барабана не включайте. Какой же это барабан? Эскиз какой-то…
Директор молча махнул рукой и вышел из кладовой, уже не запирая её на ключ. Уложив инструменты в кузов грузовика, Егоров и Трубин вскочили туда же и, не давая инструментам ударяться о борта машины, просили шофёра ехать осторожнее и доехали таким образом до управления начальника гарнизона. Егоров и Трубин прошли в кабинет комиссара. Егоров доложил комиссару о том, что получение инструментов оформлено, что всё получено, и в нарушение устава, неожиданно для себя, очень искренне и горячо поблагодарил комиссара за его содействие и совет. Комиссар как-то особенно, по-стариковски, усмехнулся и на очень низких тонах, почти как октавист, сказал:
– Меня-то что благодарить? Вот Трубина благодарите. Уж как он помогает нам! Вряд ли другого такого найдёшь, – и, перебивая сам себя, вдруг сказал: – Да, звонили из вашей части… Казак ваш, Рамонов, просил помочь. Ну, я сказал, что вы без меня всё устроили. Но вот отправить вас надо, так что машину даю, а людей нет. Уж как-нибудь сами продумайте погрузку.
Трубин остался в кабинете комиссара. Егоров же попросил разрешения выйти и в комнате адъютанта увидел шофёра, которому адъютант оформлял путевой лист в войсковую часть Егорова.
– Так сейчас прям и поедем, товарищ старший лейтенант?! – обратился к Егорову шофёр.
– Конечно! Только как бы нам закрепить получше инструменты, чтобы не бились об кузов?! Жалко же! Где ещё достанешь?
– Это сообразим, товарищ старший лейтенант, найдём верёвок, свяжем, закрепим, не впервой. Будет в сохранности, доставим всё в лучшем виде!
Известна сметливость русского солдата, но Егоров, пожалуй, впервые за свою жизнь был поражён умением шофёра и его находчивостью. Шофёр куда-то сбегал, моментально принёс с собой целый ворох верёвок, большой кусок брезента и даже привёл добровольного помощника – старшину, как оказалось, заведующего вещевым складом при управлении начальника гарнизона и бывшего ранее музыкантом. Тот узнал, что грузятся инструменты для военного оркестра и что у машины ждёт молодой капельмейстер. Этот старшина проникся симпатией к Егорову и решил продемонстрировать свои музыкальные познания.
– Да, товарищ старший лейтенант, неплохой составчик достали вы. Жаль только, что вот гавота нет у вас…
Егоров изумлённо смотрел на старшину, не понимая, в чём тут дело, и только потом сообразил, что под гавотом старшина подразумевает фагот. Инструмент, действительно не часто встречающийся в партитуре для военных оркестров. Подошёл и Трубин. Он внимательно осмотрел машину, критически посмотрел на сложную систему закрепления инструментов в кузове, посоветовал потуже подтянуть связки и наконец, протянув руку Егорову, сказал:
– Ну что, дорогой мой друг, в чём сумею, всегда помогу. За сегодняшнюю помощь уж не обессудьте, а насчёт большого барабана тоже помогу. Запишите мой адрес. А ваш я уже знаю, комиссар дал.
С громадным чувством благодарности Егоров обнял Трубина и совершенно неожиданно для себя расцеловал его, и, не успев высказать ему все свои чувства, обнаружил, что тот уже выбегает из ворот на улицу. Дел у Трубина много, а он и так сколько времени ухлопал на его, егоровские, нужды.
– Садитесь в кабину, товарищ старший лейтенант! – пригласил шофёр. Егоров сел рядом с ним, и машина тронулась. Ехали без приключений, но Егоров просил шофёра не торопиться, ехать осторожнее. Очень боялся, что инструменты помнутся, сломаются. Всё же ведь хрупкий механизм у труб и у басов. Где ремонтировать, если что? Надо беречь пуще глаза.
Глава 7
Уже на закате солнца машина, нагруженная инструментами, подъехала к дому штаба части, и первое, что приятно поразило и обрадовало Егорова, было то, что у здания штаба стояли почти все его музыканты. Как выяснилось в дальнейшем, комиссар гарнизона г. В** позвонил майору Рамонову и сообщил: «Ваш музыкант выехал с инструментами на нашей машине. Встречайте его. А шофёра накормите, машину заправьте, и пусть сразу едет назад».
Рамонов вызвал старшину Сибирякова и передал ему сообщение комиссара. Сибиряков же притащил с собой всех музыкантов, кроме тех, кто стоял в наряде. Но помимо музыкантов, оказывается, ещё один человек ждал с нетерпением приезда Егорова. Это был пожилой, с усталыми глазами, майор Залесский, заместитель Рамонова. Увидев Егорова, выходящего из машины, Залесский подошёл, дружески пожал руку и спросил:
– Ну, теперь-то уж мы послушаем музыку?! Так хочется послушать, до тоски доходит. Завтра услышим музыку?
– Товарищ майор, боюсь, что завтра ещё не услышите. Надо ведь попробовать инструменты, подобрать, разыграться, а затем ведь надо сколотить оркестр, позаниматься строем оркестра, много ещё черновой работы. Вот, может быть, ещё недельки через две…
– Да вы что! Через неделю часть будет принимать присягу! И это без оркестра?! Как хотите, а неделя вам крайний срок. Да ведь я не маршей хочу, не военщины! Я «Кармен» хочу, «Пиковую даму». Я Шопена хочу! Вот чего дайте!
Расстроенный Залесский медленно пошёл в сторону, а Егоров про себя отметил, что и среди майоров бывают меломаны.
А музыканты тем временем дружно разгружали автомашину и, к радости дирижёра, разбирали инструменты по своим специальностям.
К удивлению Егорова, он не увидел среди музыкантов трубача Петрова, который себя рекомендовал по меньшей мере солистом.
– Товарищ Сибиряков! Где же Петров?! Ему же тоже нужно подобрать себе инструмент! Почему его нет?
– Товарищ старший лейтенант, да вы ему любую трубу дайте, без подбора. Он не обидится.
Опять неясно. Но… сейчас уже нет времени для сомнений. Он дал распоряжение старшине завтра, сразу после завтрака, провести генеральную чистку материальной части, а потом уже начать самоподготовку на инструментах.
Сам же пошёл в штаб доложить о своих успехах и составить теперь уже действительное расписание и план работы музыкального взвода.
А майор Рамонов, и начальник штаба капитан Безродный, и, конечно, Зеленин, чувствующий себя причастным к делу получения инструментов, были в штабе, тепло поздравили Егорова с первым его успехом и предоставили ему право составления расписания занятий так, как это удобнее и выгоднее для того, чтобы в ближайшие сроки оркестр смог бы зазвучать. И они сказали, что было бы желательно, чтобы оркестр уже участвовал в ритуале принятия присяги.
Пользуясь предоставленным правом, Егоров составил расписание, максимально уплотнив его музыкой, и даже строевые занятия поставил с пометкой «в составе оркестрового расчёта».
Вернувшись в дом, Егоров увидел, что почти все музыканты озабоченно возятся со своими инструментами, промывают, очищают, выправляют вмятины, регулируют механизмы.
На ужин Егоров опоздал. Спать лёг налегке, но спал очень хорошо: важное и нужное дело выполнил на отлично, и теперь начинается прямая дирижёрская работа, а это уже явное удовлетворение работой. Работа ведь любимая.
Утром по пути в оркестр Егоров зашёл в штаб к Безродному, чтобы уточнить, что надо будет поиграть на принятие присяги. Ответ его несколько озадачил… Оказалось, что от оркестра ждут несколько маршей. Вначале роты будут подходить к месту построения, затем надо сыграть встречный марш для встречи командира части, после должен быть сыгран Интернационал.
– Вот и всё пока, – лаконично сказал Безродный.
Егоров понял, что, пожалуй, нечего и говорить о том, что нот ведь тоже нет… Сомнительно было, что его музыканты смогут обойтись на первый раз без нот. Также он понял, что в этом положении ему никто и ничем помочь не сможет. Ведь и раньше, в такое, совсем ещё недавнее, мирное время, подолгу рассматривая нотные новинки в музыкальных магазинах, он почти и не встречал в продаже партитур военных маршей. А потом вспомнил, что когда-то где-то кто-то, быть может, даже именно высокий консерваторский военный чин, говорил, что существует где-то у нас в нашей системе Инспекция военных оркестров и что во главе такого стоит комбриг Чернецкий. И что он близок с главным командованием. И что все материалы для военных оркестров рассылаются этой Инспекцией непосредственно по воинским частям. Но Инспекция далеко, и при настоящем положении дел неизвестно, может ли она помочь. Значит, надо выходить из создавшегося положения самому, своими собственными силами.
Пока Егоров обдумывал свои дальнейшие шаги, к нему подошёл лейтенант Чарыгин. Пожилой, внимательный, очень вежливый, один из тех, кто принимал Егорова в штабной палатке в первый день его появления в части.
– О чём задумались, товарищ Егоров? Кстати, от вас нет ещё строевой записки!
Егоров вкратце поведал о своих раздумьях и заверил в том, что строевую записку сейчас же пришлёт. Чарыгин выслушал его и, подёргав себя за усики, сказал:
– Чем могу вам помочь-то я? Ну кое-что всё-таки могу. Я дам вам великолепной бумаги, дам тетрадей и чёрных чернил. А самое главное – подарю линейку, чтобы линовать бумагу. Это, учтите, редкость! Из всего этого вы сможете приготовить нотную бумагу. А вот писать ноты я не умею… У меня и своих дел хватает больше чем достаточно. Пойдёмте, я вам всё сейчас дам!
Получив всё перечисленное и сопровождаемый добрыми пожеланиями, он пошёл через лагерь к своему домику. По мере приближения к оркестру сильнее, отчётливее стали слышны звуки инструментов, играющих вразнобой. Егоров отметил совсем неплохо звучащих трубачей. Они разыгрывались, и весьма профессионально. Мягко и сочно звучал бейный бас, просто хорошо звучали баритоны, были слышны тенора и даже альты, в своём скромном диапазоне. Вероятно, альтисты решили позаботиться о возвращении давно забытой техники. Посмотрев на часы, Егоров уточнил, что его музыканты действуют совершенно точно по расписанию и что самоподготовка на инструментах должна продолжаться ещё полчаса.
Отойдя в сторону от дороги, под большими зелёными деревьями Егоров сел и начал вспоминать, как выглядит партитура для военного оркестра. Так. Все духовые инструменты, в своём большинстве транспонирующие, пишутся нормально. Только басы, флейты да гобои с фаготами. И, кстати, у нас нет ни флейт, ни гобоев, ни фаготов. Значит, самое лёгкое отсутствует. Трубы, тенора, баритоны – это бейные инструменты, и, значит, их писать надо на тон выше. Это легко… А вот альты – это хуже всего. Они в строе «С». Ми бемоль. Значит, если альту писать «до», то звучать будет «ми бемоль». Выходит, чтобы альты звучали как нужно и звук их совпадал с нормальным звучанием, в строе «до», писать их надо на малую терцию ниже! Это хуже, но после пяти-шести ошибок разовьётся навык. Ну что ж, будем писать ноты. Да! А в каких тональностях их писать?!
Решив, что по этому вопросу он проконсультируется со старшиной Сибиряковым, Егоров встал и пошёл прямо в оркестровый домик.
При его приближении к дому выскочивший оттуда товарищ Кухаров отдал взводу команду «Смирно» и доложил, что музыкальный взвод занимается по расписанию, а также, что дневальный по оркестру – он, рядовой Кухаров.
Егоров отдал команду «Вольно» и спросил, где Сибиряков.
– Старшина Сибиряков пошёл со строевой запиской в штаб части! – доложил Кухаров.
Егоров вошёл в домик. Подошёл к своему столу, разложил на нём полученные им тетради и, пригласив нескольких человек в помощь, начал линовать листы в тетради, предназначенные под оркестровые партии. А бумагу под партитуры.
Вернувшийся из штаба Сибиряков доложил, что оттуда приходили просить сигналиста и что он принял решение послать к ним Петрова. Сигналить он может, а вот никакой он не трубач, а просто трепло! Жалеть о нём нечего, а то, что он будет в штабе сигналистом, нам же легче…
Егоров изумился.
