Симфония, трудная к исполнению. Эллочка, Талочка и Марочка

скачать книгу бесплатно


Последний раз, когда я приехала на «Привоз» за тюлькой для биточков (одесситы понимают, о чем я говорю), тетя, необычайно колоритная, пышнотелая женщина, назвала меня дурочкой. Я разглядывала судки с рыбой, в каждом лежал небольшой листик с ценой. Крупный, просто красавец, анчоус стоил три рубля, а сарделька чахлого вида – пять. Спросила, очень скромненько, почти шепотом, почему такая несправедливость. Получила:

– Анчоус крымский, сарделька – только что с лодки. Что, вообще не соображаешь? Дурочка какая-то?

Не обиделась. Пересказала продавщице, близко к тексту, байку Жванецкого про раков. Все весело посмеялись.

21 января 1924 года умер сын Люцифера – Владимир Ильич Ленин. В этот день в Одессе родилось много детей, в том числе трое мальчиков. Этих троих назвали Владимирами, в честь «любимейшего вождя пролетариата», с надеждой на безопасность существования. Имя Ленина получалось – гарантированный оберег детям.

Володя номер один прилежно учился в школе. Коммунистические идеи о всеобщем равенстве и братстве увлекли молодого человека. Засосало топкое болото – стал членом ВЛКСМ.

– Ой, вей, – причитала Ривка, – кого мы вырастили? Так дальше пойдёт, станет НКВДешником. Опозорит семью. Что делать?

– Тихо, жена, – успокаивал Лёва, – наш сын хороший человек. Бог его не оставит. Повернёт Володю к себе лицом. Верь мне. Не пойдёт наш мальчик работать в органы. Да и не возьмут его. Не придумывай. Евреи нынче не в почете у советской власти.

И Ривка верила. Все-таки мальчик воспитывался в её приличной семье, где чтили традиции субботы. Ривка покрывала стол скатертью. Ставила поднос со свежеиспечённой халой, сплетённой из трех полосок теста и покрытой кунжутом. Каждая полоска имела особое значение: истина, мир и правосудие. В центре стола ставился хрустальный графин с кошерным томно-красным, немного тёрпким вином. Брала из македонской серебряной подставки для спичечного коробка спичку и зажигала две субботние свечи за 18 минут до заката солнца. Читала молитву: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, Который освятил нас своими заповедями и заповедал нам зажигать субботние свечи…»

Однажды в шаббат, соблюдая традиции, подаренные Богом, Ривка ощутила странное движение, стеснение в области сердца. Посмотрела на Лёву, сидящего за столом напротив, сложившего покойно, праведно руки. Вдруг, непонятно почему, неизвестно как, ощутила полное отсутствие своей внутренней старухи. Почувствовала расправляющиеся плечи молодой, любящей женщины. Поняла главную заповедь, предназначенную лично ей:

– Заключившие брак по законам Моше и Израиля должны построить настоящую еврейскую семью на основе Торы и заповедей. Лёва, не то слово, хороший человек, у Лёвы золотое сердце. Относиться к мужу должно не только с уважением, пора проявить любовь.

– Я ждал тебя всю жизнь. Ты пришла, – тихо, тихо произнёс Лёва.

Поведение сына не переставало тревожить Ривку. Время странное, бездуховное. Мальчишка безмозглый, глупостям верит безоговорочно.

– Мальчик мой, драгоценный. Сердце у твоей мамы рвётся на куски. Что ты нашёл хорошего у этих, без рода и племени большевиков? Зачем веришь их бредням? Они говорят – убей отца, мать, сестёр, если родственники против коммунизма. Мы все против! Ты нас убьёшь?

– Мама, да что ты такое говоришь? Я люблю тебя больше жизни, – чуть не плача, заверял Володя расстроенную маму.

– Дай то Бог. Вспомни об этих словах, сыночек, когда жениться надумаешь.

Володя в 1940 году принял участие в VII комсомольской конференции Ильичёвского района города Одессы. Обсуждалась угроза Второй империалистической войны. Парень получил Советское светское образование, поглотившее еврейство не полностью, не навсегда. Отец и мать верного ленинца потихоньку молились, скрывая от сына помыслы и чаяния осиротевших хасидских душ, оставшихся в тридцать седьмом году без ребе и молельного дома.

В мае 1941 года на свадьбе у младшей дочери дяди Хаима взрослый парень Володя номер один, семнадцати с чем-то лет, увидел маленькую шестилетнюю девочку черноволосую, с раскосыми монгольскими глазами и темной родинкой на узком подбородке.

– Черно-бурая лисичка, вырастет, превратится в красотку, – подумал он, переведя взгляд на маму девочки Сарру, стоящую рядом.

Жизнь. Мойры вязали полотно. Их трое, глаз один. Вырывая спицы друг у друга, меняли рисунок, теряли петли, роняли клубки. Вот вывязанная светлая широкая полоса, по канту «лютики-цветочки», радостная жизнь, о которой все думали, что это плохо. Всё познаётся в сравнении. То, что кажется сегодня прекрасным, завтра видеться горьким, унылым. Пока не знаешь, что такое ужас, соглашаешься на горькое, унылое. Познав, нахлебавшись желчной горечи вдосталь, понимаешь, как прекрасна звёздная ночь, печальная луна.

Шумный рассвет. Шумный, очень шумный. Рассвет бледнел, как не распустившийся цветок, брошенный без воды. Зачах в зареве пожаров. Никто не заметил восхода солнца. А был ли он в тот полынный день – двадцать второго июня 1941 года?

Взрывы были, пожары точно были. Смерть правила бал. Заглатывала, не жуя, один труп за др угим. Глотала огромными кусками человеческие жизни. Запивала миллионными галлонами свежайшей крови. Утирала хищную пасть, вымазанную кровавой кашей. Уже никто не считал трупы, словно минуту назад это были не живые люди, дышавшие свежим морским воздухом; любившие многолюдную семью; желавшие самых прекрасных, самых лучших своих любимых; верившие в прекрасное время для своих детей.

Один выстрел одна смерть, одна граната – десятки смертей, одна бомба – сотни смертей. Для Костлявой роскошный пир. Для людей – бесконечное горе.

Глава вторая. ТАЛОЧКА

У богатых фабрикантов, владельцев меховых фабрик в Одессе, в Малороссии и по всей Молдавии было две дочери: Беба и Ида. Папа девочек, Исаак Соломонович – смиренный, набожный человек – большую часть времени проводил в изучении Талмуда. Окончив хедер, где ученики учились читать, изучали трактаты Талмуда с комментариями, читали вслух галахические кодексы и обсуждали прочитанное друг с другом. Самостоятельное изучение Торы всячески приветствовалось. После обсуждения прочитанного рош-йешива отвечал на вопросы учеников, объяснял трудные места. Постепенно ученики осваивали мнения спорящих между собой мудрецов, и аргументы, на которых эти мнения основывались. В учениках вырабатывали умение заучивать наизусть большие тексты. По окончанию обучения в хедере не выдавали никаких аттестатов. Способные молодые люди продолжали изучать Талмуд в йешивах и бейт-мидрашах.

Выросший в полном достатке Исаак Соломонович никогда не нуждался в заботе о куске хлеба. Этот человек отдавал всего себя служению Богу. Денно и нощно размышляя о мудрых словах Торы, он не только добивался приближения к Всевышнему, но изучение свитков приносило неоценимое благо всем его домочадцам, проливая на них свет Господа.

Предприятия, унаследованные Исааком Соломоновичем, после смерти его родителей нуждались в твёрдой воле руководителя, решительного, недюжинного ума. Исаак Соломонович, не привыкший да и особо не желающий посвящать себя заботе о достаточно крупной, разветвлённой корпорации, предпочитал посвящать себя богоугодным занятиям. Он вообще не отдавал себе отчёт в том, что без контроля и, особенно без усилий, направленных на развитие и расширение деятельности, любое, даже такое большое дело легко придёт в упадок.

Жена Клара происходила из семьи не бедной, но уж никак не богатой. Клара выше мужа на целую голову, сухопарая, с собранными в пучок тёмными с рыжинкой волосами. Сильным мужским характером пошла в своего отца. Властного, немного истеричного мужчину, с перепадами настроения из-за «закладывания за воротник», как в те времена интеллигентно называли пьяниц. Моя бабушка говорила: «Еврей пьяница хуже роты фашистов». Но тогда ещё про фашистов слыхом не слыхали.

Клара поменялась с супругом местами. Невысокий, упитанный, мягкий и добрый, как белый праздничный пряник, муж деловой Клары мало интересовался семейным бизнесом. Любил своих дочерей, особенно младшую. Не напрягался, не переутомлялся, вполне счастливо жил. Получал удовольствие, делал только то, что нравилось.

Летом гулял с девочками у моря. Из мокрого песка строил сказочные замки. Втроём, шлепая босыми ногами по набегающей волне, собирали ракушки, Ракушки черноморского гребешка, чёрные створки мидий. Сёстры собирали мактру, фоладу, арку. Складывали их в коробочку.

Сидели до обеда в шезлонгах, подставляли лица мягкому июньскому солнцу.

Зимой в Дюковском парке катался с девочками на катке. Сам научил детей стоять на коньках. Довольно смешная компания. Невысокий, круглый мужчина, плавно, уверено катился по льду. Справа от него круглым шариком, неуклюже ставя ногу, переваливалась с конька на конёк старшая дочка Ида. Слева белой лебедью плыла изящная, гибкая, с характером своевольным – Беба. Девочка изящно, очень грациозно каталась на коньках.

Мороз румянил щеки, кудрявые каштановые волосы выбивались из-под вязанной зеленой шапочки, изумрудные глаза сверкали радостно. Зелёноглазая девочка явно любила своего упитанного, добродушного папочку. Получала огромное удовольствие от совместного времяпрепровождения. Чего нельзя было сказать о её сестре. Бледной, угрюмой девице с холодными безразличными глазами. Катание на коньках не доставляло Иде удовольствия. Хотелось домой в тепло. Она постоянно канючила. Вид запыхавшейся и весьма недовольной происходящим особы смешил Бебу и Исаака Соломоновича. Они подтрунивали над Идой, шутили. Им двоим было весело, но только не Иде, воспринимавшей всё всерьёз.

Вечерами отец устраивался в кресле возле роскошного мраморного, терракотового цвета, расчерченного чёрными паутинами, весело потрескивающего камина. Дочери усаживались на круглые пуфы поближе к теплу, придвигали невысокий кофейный столик и до десяти вечера, дольше задерживаться в гостиной не разрешала Клара, играли в скрэббл.

Ида, обычно проигрывала первой. Умом она не блистала. Беба никогда не сдавалась, часто выигрывала. Словарный запас, острота восприятия, бойкий ум, светившийся в глазах, радовал Исаака Соломоновича.

Перед сном, практически ежедневно отец с дочерьми становились возле большого эркерного окна. Смотрели во двор, рассматривали звёздное небо. Перебивая друг друга, придумывали сказку сегодняшнего вечера. Сказки сказывались то наивно-весёлые, то печально-грустные, то не по-детски серьёзные. Иногда перед глазами представали удивительные картины.

Двор всегда разный, всегда поражал своей переменчивостью.

Возвышено-прекрасным, весь в цветущих акациях, нежным, как невеста в свадебном платье, смотрелся двор весной. В открытые настежь окна лился лунный тихий свет. Тонкий аромат цветущих акаций сладкой свежестью проникал в квартиру верхнего этажа, радовал проживающих в ней стойким, усиливающемся к ночи цветочным запахом. Однажды зимой во дворе срубили старое, давно больное дерево акации. Чёрный ствол угрюмо лежал на земле. Бебу поразило увиденное.

Необъяснимая тревога, похоронное настроение подмяли под себя уравновешенность девушки.

Никак не могла уснуть. Металась по кровати, словно в лихорадке. Мглистый рассвет принёс успокоение. Стих выплеснулся на листы дневника. Беба мгновенно заснула, едва успела захлопнуть тетрадь.

 Акация

Акацию срубили во дворе.
Там чёрный труп валялся на снегу. Тянуло ветви дерево ко мне, Ничем ему помочь я не могу.
Акацию срубили во дворе.
Я с этим деревом росла, жила. Оно зимой уродливо, как все. Весной рубить не поднялась рука. За что убили дерево-мечту?
Смотрю сквозь слёзы, подлости не веря. Струился аромат в гостиную Цветением пышным, каждого апреля. Кружило вороньё над тем двором.
Безвольно сердце плакало в груди. Заполыхало дерево огнём, Убийцы греться у костра пришли. И где же справедливость?
В чём она?
Акация проглочена огнём. Сожгли во имя странного добра. Теперь осиротел навеки дом.

* * *

Вечерний двор летом жаркий, пряный, с ароматными толстыми липами. Июньский двор записывал горячие сюжеты. Открытые окна без умолку болтали, поверяя страшные личные тайны кому-то одному, а выходило всему миру. А что знали двое, знала свинья.

Серебристо-шуршащим представал дом под проливным дождём. Мокрым, заплаканным, измученным унылыми осенними ветрами. В мелодике скрипучих ставен, в барабанном стуке сломанной калитки, в палисаднике старого дворика слышалась жалоба, без защиты, без надежды.

Зимой двор утопал в сугробах. После нескольких дней завывающей вьюги узнать вчерашнее серое строение было невозможно. Теперь дом представал сказочной крепостью, с резными бойницами, снежными башенками. И окно, не просто окно, а волшебство, окно, разрисованное игольчатыми снежинками, окно прекрасной принцессы, заточённой недоброй колдуньей. Каждый, каждый знал – спасти принцессу может только принц тридесятого королевства.

Отец Бебы и Иды в свободное от дочек время читал и познавал Тору, этому посвящал всего себя. Поэтому властная и деятельная Клара, мать девочек, крепко держала весь огромный бизнес в своих тонких, лебединых руках. Но если она брала за горло, бульдог рядом с ней казался дохлячим щенком. Её нежная фраза: «А я сказала, будет так!» заставляла трепетать здоровенных мужиков. Они пятились назад, как красные раки. Лица у них полыхали, опускали вниз головы. Хотели раствориться, стать невидимыми. Лишь бы не смотреть на злые искры, сыплющиеся из гневных глаз Клары. Такая строгая еврейская Васса Железнова.

Нет! Гораздо хуже.

Клара легко, играючи управляла пятью фабриками и большой сетью лавок, где продавались изделия из меха высшего качества и самого модного кроя, транспортной компанией, шляпными ателье.

Всё это огромное хозяйство лежало на плечах худощавой женщины. Клара контролировала весь производственный процесс. Она знала, куда пошёл каждый целковый, сколько ассигнаций вложено в данный бизнес, какова прибыль, полученная с любой вложенной в дело полушки.

– Как идут продажи? Вовремя ли поставляют пушнину на фабрики? Нет ли проблем с железной дорогой? Каковы товарные остатки? – вопрошала она своих работников, вникая в самые незначительные ситуации. Желала знать всё и про всех. Многих работников знала по имени. К людям относилась с почтением. Главное – надлежаще исполнять свои обязанности и не перечить. Возражений она терпеть не могла.

Дабы донести до хозяйки своё мнение, работник продумывал тактику подхода, правильные слова и верное время обращения к повелительнице. Иначе грома и молний не миновать. Редко, очень редко, сидя в кабинете далеко за полночь, Железная Клара опускала голову на руки, закрывала глаза:

– Боже милостивый, почему ты взвалил на мои плечи такую непомерно тяжелую ношу? – По-правде говоря, сама подставила плечи, лукавила.

– Когда мне вспоминать о своём женском начале? – Продолжала странную молитву неверующей души. – Как всё выдержать? Не сломаться, не надорваться? Быть женщиной такое наслаждение! Знаю, мне уготована иная роль. По Твоему желанию, в этой опере я исполняю мужскую партию. Быть по-Твоему. Я привыкла. Не жалуюсь. Благодарю тебя! Просто смертельно устала.

Точно так же, сжимая горло каждому на производстве, немного придушившая, так чтобы не задушить, Клара управляла домом и домочадцами. Ида, старшая дочь Клары, послушная девочка, вышла замуж за того, кого выбрали родители, в смысле, одобрила мама.

Иде в голову не приходило попробовать решить проблему самой. А зачем? Мама сказала, Мама велела, Мама решила. Мнение Клары – всегда единственное, бесспорно правильное. В общем, Клара – умная голова и полнейшая самодурка.

Беба, характером напоминающая саму Клару, пожелала выбрать мужа по своему усмотрению. Значит, однозначно, совершенно неугодного родительнице.

– Я не пойду замуж за этого твоего цвейлика, слышать ничего не желаю! – истошно вопила доведённая до отчаяния Беба.

– Дурак дураком, безмозглый слюнтяй! Он к проституткам бегает. Вся Одесса говорит. Я выйду только за Гершвиля, или ни за кого не пойду.

– За нищего Гершвиля – через мой труп! – отвечала ей мать срывающимся голосом. Создавалось впечатление неотвратимости удручающего действия. Беба легко могла переступить через труп жестокосердечной Клары. Антагонизм отношений просматривался в любой мелочи. Война миров разделила глубоким оврагом мать и дочь.