скачать книгу бесплатно
– Не думаю, что вы правы. Вы играете ту же роль, что эти античные герои.
В отдел вошел охранник. На его месте я поступил бы так же. Меня здесь ничто не интересовало. Я ненавижу домашних животных – их запах, их трение о хозяина. Ненавижу собак, которые подают лапы, кошек, которые приносят птиц, грызунов, которые бегают всю ночь.
Я перешел в другой отдел – «продукты для раннего завтрака». Вдруг мне на плечо легла чья-то ладонь. Продолжая говорить об Улиссе, я узнал мадам Бельтран, мою соседку снизу. Улисс и его сила. Мадам Бельтран и ее девяносто лет.
– Доброе утро, Алекс. Вы не могли бы достать мне сверху вон ту банку варенья?
Конечно, она мне мешала, но я плохо представлял себе, как отказаться исполнить ее просьбу.
– Энтони, пожалуйста, подождите одну секунду: коллега задал мне вопрос.
– Я терпеливо жду.
Желанная банка с вареньем стояла на самой верхней полке стеллажа, ближе к потолку, чем к полу.
– Разумеется, могу, мадам Бельтран.
Несомненно, преклонный возраст моей соседки мешал ей правильно воспринимать реальность. Чтобы дотянуться до верхней полки, нужно было иметь рост метр девяносто сантиметров.
Девяносто лет и метр девяносто: все совпадает. Я встал на первую полку, чтобы иметь опору под ногами. Поднял руку как можно выше – и мои пальцы коснулись банки, которая казалась мне чашей Грааля. Делая величайшее усилие в более чем неудобной позе, я повернулся к мадам Бельтран и спросил:
– Это она?
– Нет, мне не малиновое, а грушевое, оно рядом.
Подвиги величайших атлетов кажутся легкими, когда видишь их на экране телевизора, сидя в кресле. Бросить оранжевый мяч прямо в корзину, которая висит на высоте трех метров, выполнить подачу со скоростью двести километров в час, обвести пять защитников и забить гол…
Я был атлетом, моя соседка зрительницей. Я посмотрел на нее и изобразил мимикой, что понял ее уточнение. Затем продолжил восхождение, то есть поставил ногу на вторую полку. На этот раз я собирался завладеть грушевым вареньем. Очень вкусный продукт, но он не заслуживает таких усилий. Я надеялся, что мадам Бельтран в награду пригласит меня на полдник. Она прекрасно пекла блины. Иногда, если она неточно рассчитывала или внуки обещали прийти, но не приходили, или просто потому, что считала меня приятным человеком, она приносила мне несколько штук. Без всякого сомнения, она меня вознаградит.
– Вы хотите именно грушу?
– Да, ее, – с наслаждением ответила она. – Алекс, простите меня за беспокойство.
– Вы ничего плохого не сделали.
– Мои внуки должны прийти на полдник, и я обещала им блины.
– Я был в этом уверен…
– Что вы сказали?
– Ничего. Я не могу взять банку. Мне очень жаль. Попросите охранника.
Я спустился со своего пьедестала. Нужно уметь оценивать риски. Я не Улисс.
– Я не хотела, чтобы вы ранили себя, – сказала старая дама.
– Было бы жаль, если бы это случилось. Я больше не мог бы работать. Удачного дня, мадам Бельтран.
– До скорой встречи, мой дорогой. Зайдите ко мне домой без колебаний.
Я не собирался колебаться ни минуты. Я зайду к ней, как только запах блинов проникнет в мои ноздри. А пока что меня звал голос из кармана брюк. Маленький дух, запертый в кармане.
– Алекс, Алекс…
Это говорил Энтони. Вовсе не дух и совсем не запертый.
– Простите, Энтони; я не забыл о вас. Вернемся к нашему разговору. Итак, я говорил, что спортсмен, в том числе вы – современное подобие античного героя. Тот, кто совершает подвиги, о которых мечтает народ. Вы слушаете меня?
– Да, слушаю. О’кей насчет подвигов, но если я буду знать, что я современный Улисс, чем это мне поможет?
– Потерпите; нужно сформулировать понятия. Улисс сложный персонаж. Гораздо более сложный, чем о нем говорят согласно традиции. Вы это поймете.
– Желаю понять.
– Вы собираетесь перейти в другой клуб?
– Не знаю.
– Я слышал вас по радио. Ваш голос очень хорошо воспринимается.
– Скажите это моему президенту.
– Я полагаю, у вас с ним напряженные отношения.
– Это самое меньшее, что можно сказать.
– Вы желаете покинуть Францию?
– Возможно.
– Я не журналист. Вы можете говорить.
– Я немного недоверчив. Поставьте себя на мое место.
– Профессиональная тайна, Энтони, профессиональная тайна.
Если говорить честно, в нашем сотрудничестве было больше любопытства, чем осознанной необходимости. Со мной говорил по телефону человек, который был в центре внимания всех французских масс-медиа, и он был в одном шаге от того, чтобы сказать мне, где он будет играть в следующем сезоне. Это же была бы сенсация! Если он не станет следовать моим советам насчет чтения и ему придет в голову не слишком вежливо отблагодарить меня за советы, у меня будет прекрасный предлог, чтобы установить контакт с каким-нибудь информационным каналом. Заработать немного денег постыдным способом мне бы не повредило. Я стал бы кем-то вроде Артюра Рембо от библиотерапии, «плохим мальчиком». Я тоже, как Рембо, написал бы кому-нибудь из своих бывших учителей (но кому?), которого желал бы «ограбить как подлец», как он сказал в одном из своих «Писем ясновидца». К несчастью, мое желание взбунтоваться против моего статуса честного человека было сметено следующей фразой Полстры. Я никогда не мог устоять против комплиментов, а он сказал:
– Я знаю, Алекс, что вы настоящий профессионал. Моя жена обожает Испанию. Может быть, мы поедем туда.
– По крайней мере, вы поживете при хорошей погоде.
– Но сейчас она и в Париже неплохая.
– Это правда, но, боюсь, это не продлится долго. Во всяком случае, вернемся к нашему чтению. Вам нужно бы прочитать главу о жизни Одиссея у Цирцеи и у Калипсо.
– Я это сделаю.
– И может быть, еще стихотворение дю Белле «Блаженны те, кто как Улисс…».
– Пришлите мне эту информацию эсэмэской: мне нечем ее записать.
– Давайте встретимся через два дня.
– Вы ничего не скажете обо мне?
– А что я мог бы сказать? Что ваша жена любит Испанию?
– Вы меня поняли.
– Я могу сказать, что вам нравится «Одиссея»?
– Да, без проблем. Хотя – нет, не говорите обо мне. Если пресса узнает, что я прохожу терапию…
– Половина французов проходят какую-нибудь терапию.
– Но не говорят об этом.
– Это верно. Так через два дня, Энтони?
– В какое время?
– В семнадцать часов, в моем кабинете.
– Значит, у вас, это мне не подходит.
– Сделайте усилие, это крайне важно. От этого зависит успех нашего сотрудничества.
– Отлично, я приду.
– И продолжайте читать. Я хотел бы поговорить с вами об эпизоде с сиренами.
Полстра закончил связь. Я не знал, услышал ли он конец моей фразы.
Возле кассы моя соседка стояла впереди меня. Банка варенья. Литр молока. Порция салата на одного человека. Два ломтя ветчины. Один рубленый бифштекс. Одиночество преследует одиноких людей даже в супермаркете. Глядя на ковер, двигавшийся под нашими ногами, я понимал тех, кто толкал перед собой тележку. У них семьи, они набрали для семьи много йогуртов. Целые слои продуктов. Продукты яркие. Для одиноких есть продукты в более тусклых упаковках: у одинокого дома нет других людей, которых товар должен прельстить.
Я набрал продукты – шесть литров молока, пирожки, слишком сладкие напитки, полуфабрикаты из рыбы в сухарях и множество всего, что попало под руку. Лишь бы было много. Кассир понимающе улыбнулся мне, словно хотел сказать: «Да, если у человека есть семья, покупки – непростое дело». Он не знал, что я живу один. Хотя я уже не так одинок: мне нужно будет распаковать и расставить по местам все эти продукты.
Укладывая все это продовольствие в свою тележку, я снова подумал о Полстре. Он сумел начать сеанс библиотерапии посреди супермаркета. Когда мне задают вопросы о книгах, мне безумно тяжело не ответить.
Немного высоты
Из Канады, где я жил какое-то время, я привез диплом по библиотерапии, который почти не встречается во Франции, и большую любовь к чтению на высоте. Чтение на крышах позволяет человеку укрыться от дураков. Меня научил ему Джеф, чистокровный житель Квебека с психическим расстройством (которое никак не было связано с его американским происхождением), пожиратель жареной картошки по-квебекски с соленым сыром и сладковатым соусом, самого отвратительного блюда в истории человечества. Пока я читал, он фотографировал город. Подниматься вверх, чтобы описывать свои головокружения, – еще одна отсылка к Артюру Рембо. Джеф был таким же красавчиком, как этот поэт, но ничего не писал. Он был похож на Артюра Рембо во второй части его жизни, когда тот торговал оружием в Абиссинии, и был толще. Джеф любил меня, а я очень любил его снимки. Автострады на них были похожи на длинные и тонкие разноцветные леденцы, которые я ел в детстве. Только теперь не было риска заболеть кариесом. Это возвращение детских воспоминаний было обоснованным: те леденцы были изготовлены на основе веществ, произведенных из нефти. Короче говоря, Джеф научил меня забираться на самые высокие крыши города. Я придавал этому упражнению свою собственную окраску – таскал с собой в карманах книги. Мы оставались вдвоем на крышах, одни в мире. Дружба на высоте. Как у Монтеня и Ла Боеси. Но всегда недоверчивая дружба. Джеф порой вызывал у меня беспокойство, когда пускался в длинные псевдопоэтические монологи. Он трубным голосом высказывал птицам, облакам, дымовым трубам свои дурацкие идеи, совершенно неожиданные, но всегда под девизом «бессмыслица». Джеф был похож на изящный труп, который стоит на ногах и гальванизирует себя словами, постепенно повышая их громкость. Заканчивал он криком. В такие минуты я боялся, что он сбросит меня с крыши, чтобы красиво закончить свою речь сюрреалистическим финалом. Я каждый раз отходил подальше от своего друга, когда чувствовал, что приближается конец монолога.
Когда я стал способен взбираться на вершины без его помощи, я стал проводить много часов подряд на крышах, читая. Никто мне не мешал. Только иногда птица, которую, может быть, когда-то потревожил Джеф, удивлялась, что встретила человека, и нарушала мое спокойствие. Но каждый из нас уважал желание другого остаться в покое. Я не кричал. Я поднимал в высоту книги, которые этого не стоили, и оставлял их птицам.
Вернувшись в Париж, я сохранил привычку подниматься на крыши. Но здесь все было труднее: это, несомненно, особенность Франции. Подниматься на парижские крыши казалось мне сложнее, чем сложное маневрирование между препятствиями перед въездом на Элизе (похоже на новый вид автоспорта, он называется джимхана). Приятно было обманывать бдительность охранников или жильцов и ставить свои ноги над их головами. Читать, пока они ужинают, занимаются любовью, спорят между собой. Я никогда не беспокоил их, не пытался подсматривать за ними. Мне не было интересно смотреть на них. Мне было достаточно знать, что они здесь. Это казалось невероятным тем, кто замечал меня из своих квартир. Как будто подняться на большую высоту обязательно значит быть любителем подглядывания. В непохожести на других всегда есть что-то нездоровое, и порой оригинальность воспринимают как порок.
Сидя перед океаном серых красок и геометрическими фигурами из цинка, я позволял солнцу нежно танцевать на моих страницах, изменяя их цвет.
Танец солнца на крышах Оперы – незабываемое воспоминание. Танец солнца на моем экземпляре «Страданий юного Вертера». Лотта.
«Когда она, говоря что-нибудь, кладет свою ладонь на мою, когда во время беседы она приближается ко мне и ее божественное дыхание касается моих губ, мне кажется, что я падаю, словно в меня ударила молния».
Потом я убегал. В службе безопасности сказали: «Он хочет убить танцовщиц». Я не «он» и не террорист. Я библиотерапевт. Танцовщицы меня не интересуют, кроме тех, которые написаны на картинах Дега. Да и те слишком дорогие и старомодные.
Я предпочитаю роскошное здание с истерзанными телами. Потом пришлось давать объяснения в полицейском участке. «Покажите свое оружие!» Вот оно: книга из 220 страниц. Нет, я не сумасшедший. Да, фотография в удостоверении личности моя. Я подношу удостоверение к своему лицу. Смотрите! Это я! Я знаю, что сильно изменился. Не все полицейские физиономисты. Проверки заняли много часов. Полицейские брали мою фотографию и приставляли ее к моему виску, потом позвали специалиста по идентификации. На меня смотрели с улыбкой. Вскоре все выяснилось, и я пробормотал в свою рождающуюся бороду:
– «О смертный, как мечта из камня, я прекрасна».
– Вы что-то сказали?
– Ничего.
– Нет, я слышал, вы что-то сказали.
Это произнес специалист. Тот, кто с одного взгляда должен был понять, что я не человек с фотографии. Или наоборот. Этот специалист, должно быть, не узнавал собственных детей, когда они переодевались для карнавала. Как можно не увидеть, что я – это я?
– Я цитировал Бодлера. Стихотворение «Красота». Это карается законом?
– Читали стихи! Вы здесь не в школе. Но повторите-ка, я хочу послушать.
– «О смертный, как мечта из камня, я прекрасна».
– И что это значит?
– Не знаю.
– Значит, так можно говорить людям то, что они не понимают. Хитро придумано. Вы смеетесь над нами?
– Вовсе нет. Я просто расслаблялся, пока вы меня рассматривали.
– Вы знаете продолжение?
– Того, что происходит сейчас? Знаю ли, что со мной будет дальше?
– Нет, продолжение стихотворения. Вы ничего не поймете.
– «И грудь моя, что всех погубит чередой, сердца художников томит…»
– Хватит Бодлера; тебя достаточно долго слушали.
Потом я много часов сидел в камере-вытрезвителе: все остальные клетки были заняты. Это было уже слишком: я редко пью спиртное, и голова у меня от него не болит. Закончив проверки, они решили вернуть мне свободу. Правда, это только говорится «вернуть»: на самом деле мне ничего не вернули, меня толкнули к выходу. Два часа назад мне не позволяли сделать одному даже шаг. Меня конвоировали два полицейских, страдавшие от нехватки приключений. Со мной они могли играть в сильных и получать от этого удовольствие.
– Я могу забрать свою книгу?
– Ах да, ваша книга. Я не знаю, куда ее положил. Зайдите за ней позже: мне нужно выслушать еще несколько человек. Я загружен по горло.
