скачать книгу бесплатно
– Да, корил, – набычился Илья, – и тебя вот, князь, спросить хочу. Ответь мне, если знаешь: за что меня Господь калекой сделал и к лавке пригвоздил?
– Никто не знает и никому не дано знать, почему Господь посылает ту или иную скорбь и несчастье, но думаю, что они посылаются по грехам нашим.
– Да какие же у меня, младенца, молоко ещё сосущего, грехи были?! – сжав кулаки, гневно крикнул Илья.
Князь долго и внимательно посмотрел на него и тихо сказал:
– Быть может, Бог тебя от несотворённых грехов спасает. Видно, не на пользу было бы тебе здоровье.
– Каких таких несотворённых грехов?!
– Вспомни, как ты будто котёл со смолой кипящей клокотал, когда левобережные молодцы муромских на Оке били? Была б в твоих руках и ногах сила, ты бы, долго не раздумывая, сколько жизней почём зря загубил?
Илья сумрачно глянул на свои пудовые кулаки.
– А сегодня, – мягко продолжал Глеб, – что ты подумал о женихе Улиты?
– Я б его, сморчка, если б здоров был, по самые конопатые уши в землю вбил, – тяжело вздохнул Илья.
– Вот и ещё одну невинную душу загубил бы. Говорю тебе: в ком злоба и ярость – там прибежище сатаны, а в ком любовь, надежда и вера, в том Христос живёт. К тому лукавый не прикоснётся.
Утишился Илья, молчит.
– Не унывай много, – улыбнулся Глеб, – и наказания Господня не отвергай и не тяготись обличением Его. Ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему.
Поднял Илья мокрое от слёз лицо, шепчет горестно:
– Нет мне теперь пощады от Него… Ведь увидел Он сверху, сквозь крышу, как я крест с груди сорвал…
– Милость Бога бесконечна. Апостол Пётр трижды от Него отрекался, но плакал горько, раскаялся и прощён был. И сейчас Христос невидимо стоит пред тобой и видит слёзы твои. Знай: прощён ты, и вот знак тому.
Раскрыл ладонь, и к Илье тихо, словно перо по воде, поплыл медный крестик, бесшумно скользнул за ворот холщовой рубахи, а порванная бечева сама собой новым узлом завязалась.
Торопливо, будто щитом, накрыл Илья широкой ладонью маленький, тёплый крестик, а князь ласково сказал:
– Помни, Илья, что ты – Крепость Божья, а посему верь и молись, и обязательно услышит тебя Господь, и исцелён будешь.
«А когда?» – простодушно хотел было спросить Илья, но вместо князя опять белоснежное облачко заклубилось и медленно растаяло…
Долго неподвижно глядел перед собой Илья, и глаза его уже были не тоскливые, как болотные топи, а как родники чистые, а мысли высоко в зимнем небе белыми-белыми голубями летали.
Когда же очнулся и глянул на родителей своих, понял, что не видели и не слышали они этого чуда, а лежат себе на полу, как во сне.
– А чего это вы, родимые, посреди избы разлеглись? – улыбнулся Илья.
Открыли они глаза, моргают, как спросонья.
– Да сами, Илюшенька, не знаем… Упали чего-то и лежим вот себе, будто дурни праздные, – задумчиво поглаживает бороду Иван Тимофеич и на жену искоса хитро щурится.
А она вдруг молодкой зарделась, прыснула, и давай оба, на полу лёжа, хохотать и локтями друг дружку подталкивать. Илья, на них глядя, первый раз за двадцать лет так громовидно хохотал, что в самую преисподнюю смех его ворвался и окаянного змея будто кипятком ошпарил.
Когда гордая воля больного, озлобленного Ильи пала и смирилась душа его пред Христом, понял он, что должен безропотно нести крест недуга своего. Никто более не слышал от него ни слова упрёка, никто более не видел сумрачного взгляда.
Не только Илья и родители его в терпении своём очищались духом, но и многие другие как в Муроме, так и окрест, глядя на них, учились терпеть скорби.
Раньше, когда не спалось Илье, сидел он, опустив голову на грудь, а в голове этой ворочались тяжёлые, тоскливые мысли о своей бесполезной и никому не нужной жизни: «Мухи и те нужны, чтоб воробьи да синицы кормились, а я – только чтоб хлеб в навоз перемалывать».
Сейчас же, когда сон не шёл к нему, глядел с любопытством в ночное оконце и уж не о себе горестно думал, а обо всём огромном Божьем мире: «День землёй красен, а ночь – небом. Красота-то какая! И впрямь небо – терем Божий, а звёзды – окна его. Из них небось сейчас ангелы выглядывают и подмечают, кто чего здесь творит, и перед Господом за каждого ответ держат. И мой где-нибудь в сторонке стоит…»
И незаметно для себя начинал тихонько молиться:
– Ангел мой хранитель, данный мне от Бога в охранение, внуши мне удаление от скуки и уныния, да не внемлю я гнилым беседам, да не послушаю людей пустых, да не совратят меня с пути дурные примеры и безумные помыслы…
И, будто младенец, спокойно, с чистой душой засыпая, думал: «Эх, кабы все православные знали, как ночная молитва легко на небо долетает, не храпели бы сейчас по лавкам. Днём-то ведь сколько тыщ молитв, толкаясь, к Богу летят!»
А за семьсот лет до Ильи святитель Златоуст так об этом сказал:
«Встань ночью и посмотри на ход звёзд, на глубокую тишину, на великое безмолвие и удивляйся делам Господа твоего. Тогда душа бывает легче и бодрее и может воспарять и возноситься горе. Самый мрак и совершенное безмолвие много располагают к умилению.
Преклони же колена, воздохни и моли Господа твоего быть милостивым к тебе. Он особенно преклоняется на милость ночными молитвами, когда ты время отдохновения делаешь временем плача».
И днём Илья не переставал удивляться: как же он раньше-то не замечал вокруг столько красоты? И чем пристальней и любопытней разглядывал он Божий мир, тем радостней и интересней было жить в нём.
Как-то постепенно перестал сравнивать себя с мёртвой колодой, а всё больше с маленьким, живым листиком среди тысяч других из густой зелёной кроны скромного, но крепкого дерева именем Русь.
Круглый год, изо дня в день, русичи, живущие плодами доброй, тёплой земли, внимательно, как послушные дети, слушали и запоминали всё, чему учила их заботливая Мать-природа.
А учила она их вот чему.
В декабре, когда холодная зима, встав на ноги, белым волком носилась по миру и мертвила его своими стылыми, острыми зубами, надо было подмечать: много ли зима инею насыпала, высоки ли сугробы надула, глубоко ли землю проморозила – всё это к урожаю. Если же в конце декабря небо звездисто – народится много телят, ягнят, жеребят, ягод и гороху.
Но как бы зима ни лютовала, ни стучала ледяной палкой по крышам, на Светлое Рождество Христово зажигались в домах свечи, и людские души от бед оттаивали.
В феврале, после зимнего солнцеворота, солнышко начинает мало-помалу осиливать зимних духов и прибавлять день на куриный шаг.
– Бокогрей пришёл, – жмурится на солнышко матушка, – корове бок нагрел.
Март-свистун ветряной откуда подует, оттуда всё лето дуть будет. Теперь надо горластых грачей ждать. Если полетят они прямо на гнёзда – дружная весна будет.
– Глянь-ка, Илюша, святые ласточки домой воротились, – перекрестилась Ефросинья.
– А почему святые-то?
– Разве не знаешь? Божья это птица. Где она поселится, тому дому благословение и счастье.
– А наша изба им ни разу не глянулась… Может, на этот раз погостят?
Но и в эту весну не для каждой избы Господь ласточек послал.
А вот уж апрель – зажги снега, заиграй вражки, сипит да дует, дело бабам сулит, а мужик глядит, что-то будет.
Матушка вся в заботах, куличи печёт и яйца красит. Скоро для всего христианского мира праздников праздник придёт, день, когда распятый Христос, смертию смерть поправ, воскрес из мёртвых.
В Чистый четверг, день перед распятием, всем надо в жаркой бане попариться, смыть свои грехи и после всенощной службы принести из церкви горящие свечи и выжечь святым огнём кресты на дверях и потолках своих домов.
– Этот святой крест, Илюша, для сатаны и злых духов – смерть смертная, – перекрестилась Ефросинья, а про себя горестно подумала: «Эх, кабы я это до Илюшиного рождения знала, не сунулся бы сюда змей окаянный и не испортил бы сына моего…»
– А правда ли, что Христос воскресший сейчас по земле ходит?
– Истинная правда, Илюша, – широко и торжественно перекрестился отец, – а сатана, враг рода человеческого, до самого Вознесения Христова в аду ничком от страха будет лежать и не шелохнётся.
– А вдруг Христос к нам придёт? – тихо спросил Илья.
– Что ты, Господь с тобой! – испуганно вскочили с лавки отец с матерью. – Слова-то какие дерзостные говоришь! А дерзость страх Божий из души изгоняет.
– Да чего вы испугались-то? – удивился Илья.
– Ага, «чего»! – рассердился отец. – Ну, придёт Он, положим, глянет на нас, убогих, светлыми очами и скажет строго: «Вот вы где, грешники, тараканами затаились! А ну, выходи на суд!»
– Да какие же вы грешники? – удивился Илья. – Не убили, не украли, не обманули ни одной души.
– Что ты, что ты, Илюша! – машет руками мать. – Безгрешен только Бог и Ангелы Его. Мы же грехами, как куры перьями, утыканы.
А вот уж кукушки и сизые галочки в дремучий муромский лес прилетели. Пробудили своими криками небесного Илью Пророка и отдали ему райские ключи. Седой Илья, громыхая, отпер ими небо, и хлынули на землю майские дожди. Живая эта вода смыла и утопила с лица земли всё злое, мерзкое, греховное и напоила её божественной влагой.
И вновь, как в первый день создания, стала земля молодой, пахнущей травами красавицей. Видно, недаром при крещении людей в Святую воду окунают. Только она сможет смыть с души все прежние грехи и возродить к новой, чистой жизни.
В начале мая, оглушённый пением тысяч невидимых в ночи соловьёв, Илья, блаженно зажмурившись, думал: «Нет, ни в заморских странах, ни в славном Киеве таких певцов не слыхали. Только в Муроме такая радость живёт».
А вот уж лягушка квачет – овёс скачет, комары зазвенели, скоро огурцы сеять. Вокруг Мурома нежно-зелёные ковры расстелились.
– И муравы такой духовитой нигде нет, – выглядывает в отворенную дверь Илья, – недаром, видать, Муром наш Муромом назвали.
Лето в зелёном сарафане по весенним разливам на челноке приплыло. Святая Троица тихо с неба спустилась, и теперь все три богоносных Ангела в каждом доме незримо за столом отдыхают.
Кузнечики на жаре расцокались. Всем лето пригоже, да макушка тяжела. Скотина, задрав хвосты, по полям носится – оводы-аспиды заели. На зелёные июльские луга Козьма и Дамиан пришли – все на покос пошли.
На Казанскую Божию Матерь Ефросинья из лесу черницы[3 - Ч е р н и ц а – черника.] в лопушке, как когда-то Улита, Илье принесла. Грустно улыбнулся Илья и сказал чуть слышно:
– Пошли, Господи, счастье рабе твоей Иулите и… рыжему, конопатому суженому её.
А они будто услышали и на Ильин день пришли Илью с Днём Ангела поздравить. А он им обоим, нежданно для себя, так обрадовался – до сумерек из избы не отпускал.
А в полях уже хлеб заколосился.
– Кукушек чего-то не слыхать.
– Да они, Илюша, житным колосом подавились, – смеётся отец, – столько хлебу уродилось, прямо беда.
– Эх, не могу я тебе помочь, батюшка…
– Не кручинься, сынок! Столько добрых людей мне подсобить обещались – не счесть. Будем зимой с хлебом.
А вот Борис и Глеб – поспел хлеб. Все, даже дети малые, в поле. Один Илья в избе. Задумчиво крутит меж пальцев второй узелок на бечеве от креста, на то место настороженно поглядывает, где в прошлый раз святой Глеб стоял. Вдруг в свой день придёт и спросит: «Ну, Илья, усмирил ли гордыню свою?» Что ответить?
В тревожном ожидании день мимо прошёл. Только ночью Илья вздохнул с облегчением: не надо пока ответа держать, не готов ещё…
Осенины в яркий сарафан землю вырядили, и настало бабье лето. Полетели неведомо куда, на тёмные воды или прямо на небо, журавушки, стрижи и касаточки, а ласточки, сказывают, сцепившись ножками, в реках и озёрах от зимы прячутся.
– Всякому лету аминь, – вздохнула Ефросинья, – и у нас похороны на дворе.
– Да ты что, матушка! Какие похороны?
– Да не пужайся, Илюша, тараканьи. На-ка вот, выдолби в репке серединку. Мы в неё мух уложим и тараканов, сколь наловим, и будет им в этом гробу смерть на всю зиму[4 - В Древней Руси верили, что эти «похороны» изгонят из дома всех мышей, клопов и тараканов.].
– У этих горе, а у коров праздник – быки в гости пожаловали, – озорно щурится отец. – На весь Муром ревут от радости.
Листопад октябрьскую хлябь засыпать торопится, чтобы Божья Матерь свой небесный покров не на грязь постелила. И когда в октябре Илья будто впервые увидел чудесное, блистающее на траве небесное покрывало, а на нём серебряную, от инея сверкающую иву, со страхом перекрестился, решив, что это сама Богородица во дворе стоит.
Торопливо вытирая нежданные слёзы, глядел могучий Илья на это чудо и шептал:
– Матушка, матушка моя! Жизни за тебя не жаль…
Ещё несколько долгих лет минули. Илье уж тридцать. Борода густая, тёмная, плечи богатырские, а в глазах свет, покой и мудрость. Эх, кабы ноги его каменные такими же податливыми стали, как душа. А душа его за эти годы много к Богу подвинулась.
Тёплый августовский сумерек на порог тихонько присел, в избу осторожно заглядывает, а войти боится. Там смоляная лучина потрескивает, она сейчас в доме хозяйка.
Матушка с отцом ушли в церковь. Сегодня светлый праздник – Преображение Господне, а Илья сидит под образами и задумчиво глядит на маленький, тёплый огонёк, и вот он уже не здесь, на постылой лавке, а там, за далёким морем, в горах…
«И по прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна и возвёл на гору высокую особо их одних, и преобразился пред ними: одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить.
И явился им Илия с Моисеем и беседовали с Иисусом.
При сём Пётр сказал Иисусу: «Равви! Хорошо нам здесь быть, сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну и одну Илии».
Ибо не знал, что сказать, потому что они были в страхе.
И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшёл глас, глаголющий:
– Сей есть сын Мой возлюбленный, Его слушайте.
И, внезапно посмотревши вокруг, никого более с собой не видели, кроме одного Иисуса.
Когда же сходили они с горы, Он не велел никому рассказывать о том, что видели, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мёртвых.
И они удержали это слово, спрашивая друг друга, что значит: «воскреснуть из мёртвых»[5 - Евангелие от Марка.].
Внезапно в тишине громко скрипнули ступени, и кто-то сказал из-за двери:
