скачать книгу бесплатно
– А шут его знает, какого, может еще с девятнадцатого века. Да я не помню…
Но Эля уже цапнула ручку и листок бумаги:
– Диктуй!
– Ой, погоди-ка… Толстый… Нет. Сейчас вспомню… Она ж мне еще в войну, когда я в детском садике, повторяла, хотела, чтоб я выучила наизусть. Я и выучила. Зачем? Не знаю.
Бабушка замолчала. Она явно пыталась вспомнить что-то давнее, забытое, связанное с далеким временем. Она даже стала отбивать зажатым в пальцах ключиком от серванта по ладони какой-то сидящий очень глубоко, в подкорке ритм.
– Вспомнила!
Старый Петр сидит на куче,
У него на шее ключик.
С ним… не помню… какой-то петушок.
По реке плывет челнок.
Трам-пам-пам… в яме золота мешок…
Еще что-то в конце, но уж, прости, совсем не помню. Да ты, Эля в интернете посмотри, там же все есть. Найдешь.
Эти разговоры про считалочки Лизе совсем не интересны. Мама – этнограф, собирает всякие прибаутки-благоглупости. Каждому свое. А икону эту, ладно, можно реставраторам подкинуть, пусть почистят. Какая-никакая, а все ж фамильная ценность. В левом верхнем углу был неопознаваемый святой. Он протягивал руку вправо, скорее всего кого-то благословлял. Кого-то, кто остался на отрубленной части доски. Как раз по руке святого икона и была перерублена. Ниже был город, вернее его половина. Выписано схематично: домики на холме и церкви между ними. Когда-то, возможно, церкви были белыми, но сейчас под слоем грязи они казались желтыми, болезненно, гнойно-желтыми. Ниже города – извилистая полоса. Дорога? Река? Не разберешь. Лиза сунула доску в пакет от «Пятерочки», аккуратно завернула, убрала в свой письменный стол и тут же забыла о ней. Надо было заниматься стендами к выставке.
Игорь, Игорек, Игореша
Октябрь в этом году выдался прекрасный. На удивление теплый и солнечный. Настоящее бабье лето. Шуршали под ногами кленовые листья, но деревья не спешили оголяться, ведь можно еще пофорсить роскошными полупрозрачными нарядами. Лиза, загребая ногами сухое шуршащее («шершавое?») золото, шла по аллее сквера в Ледовый Дворец. Сколько раз она ходила по этим ставшим уже привычными, знакомыми как собственная комната, дорожкам с того дня, как Анна Леопольдовна вывела их на очередной корпоратив? И не сосчитать. Ей казалось, она может пройти здесь с закрытыми глазами. Вот сейчас за поворотом будет клумба, в честь осени обсаженная астрами, а тогда в мае на ней цвели нарциссы. За клумбой – кусты с французским именем «бульдонеж», за ними – скамейка, манерная, с витой кованой спинкой, очень неудобная по прямому назначению, зато смотреть – красиво. На скамейке будет сидеть девочка в красной куртке. Она бросает теннисный мячик своей болонке, снова и снова, собаке надо двигаться, а то от обжорства сама уже превратилась в волосатый мяч. Девочка всегда в это время выгуливает свою Бейли. Лиза с ней здоровается.
– Привет!
– Привет!
– Как Бейли? Не похудела?
– Нет. Лопает все время. А не дашь, – плачет. Жалко ее. Я и кормлю. Пусть будет толстая. Зато счастливая.
Бейли подбежала к хозяйке, радостно сунула ей в ладонь обслюнявленный мячик. Девочка швырнула его на газон, и собака белым лохматым протуберанцем кинулась за ним.
Сегодня Лиза не торопилась. Рабочий день закончился на пару часов раньше, чем положено, в музее отключили электричество, рядом меняли кабель. Радуясь «концу света», музейщики разбежались кто куда. Лиза знала, что, если явится домой, будет уже не вырваться. Там со вчерашнего дня дым коромыслом, вернулся папа со своих «строек», мама с бабушкой дружно его воспитывают и ее заставят, ну попытаются, по крайней мере, заставить поучаствовать в этом процессе. Ну хотя бы молчаливого одобрения от нее будут добиваться. Она зашла в кафе, чашечка капучино с пирожным не повредят, и потихоньку двинула на тренировку. Но как ни растягивала свой привычный маршрут, сколько ни притормаживала, фотографируя на телефон космически-фиолетовые астры, перевернутое в луже отражение тонкой раскрасневшейся осинки, безмятежность низкого осеннего солнца, развалившегося на перине облаков, во Дворец она пришла раньше времени, до занятия было еще минут двадцать. «Ладно посижу там на трибуне, в фейсбуке пошарюсь».
На катке было почти темно, свет приглушен, только пара наклонных световых столбов, тянувшихся из-под высокого потолка, пересекалась на льду, выхватывая из мрака скользящую под музыку пару. Фигуристы, высокий парень и хрупкая, от силы до плеча ему, девушка, оба в черном, самозабвенно танцевали под Адажио Альбиони. Рыдала труба, партнеры тянули друг к другу руки, пытались слиться в единое целое, но музыка разводила их, разбрасывала в разные стороны. Вот им удалось сойтись, он подхватил ее, поднял ломкое тело над головой, закружил, опустил к самому льду, стараясь укрыть собой, спрятать от этой безжалостной всепроникающей музыки. Но музыка не сдавалась, она снова и снова вставала между ними, снова и снова уносила девушку, как пушинку, от ее надежного защитника. И сколько он ни пытался догнать, удержать свое счастье, неумолимая мелодия обрекала влюбленных на вечную разлуку. «Счастья больше нет», – плача, выпевала труба. И вот она, наконец, умолкла, оставив в холодном серебристом круге два скорченных тела, так и не сумевших соединиться.
Лиза стояла в темном проходе. Стояла и смотрела зачарованно. Она сама была там, в этой безнадежной музыке, в этом безнадежном стремлении обрести любовь. Стояла, не шевелясь. А может быть, и не дыша, она не знала. Но музыка стихла, чары развеялись… Парень и девушка поднялись, подъехали друг к другу, обнялись.
– Эй, свет давай, – крикнул парень, глядя вверх, махнув кому-то в темную высоту.
И вспыхнул свет. Лиза зажмурилась. А когда снова глянула на мир, оказалось, девушка – это Ника. И вот она уже едет прямо к ней, улыбчивая как всегда, будто и не умирала только что на льду от любви и безысходности.
– Лиза, зайка, привет. Ты что-то прирани?лась нынче. Видела? Понравилось?
Лиза только кивнула в ответ, разве такое могло не понравиться.
– Это наш показательный номер. Мы с ним на Европе выступали. Четвертое место тогда заняли.
– Я бы первое дала.
Ника рассмеялась:
– И я бы дала, да меня не спросили. Я тогда в обязательной напортачила, ну и все, пьедестала – не видать. Да ладно, проехали уже, сто лет в обед.
И повернувшись, крикнула парню, который, оставшись у противоположного борта, натягивал на себя толстовку:
– Игорь, давай к нам, я тебя с ученицей познакомлю.
И снова Лизе:
– Игорь, мой последний партнер. Оттанцевали, все, конец спортивной карьере. Пенсионеры. Это он меня сюда из Питера перетащил. Там работы не найти, таких как мы – полон двор. Разве что в Варшавском Экспрессе инструктором подрабатывать, там каточек с кошкин лоб, и лед – бр-р, мерзость. Я ходила, думала устроюсь все же. Нет, сил не хватило. Это знаешь, как если бы ты всю жизнь была капитаном роскошного парусника, ну «Катти Сарк» к примеру, а потом тебе говорят: «Теперь будете по этому пруду с тиной и лягушками в жестяном корыте плавать». А тут у вас мы нарасхват, мастера, элита тренерского коллектива. Пока еще свои вырастут. На пенсию успеем с почестями и оркестром уйти.
Лиза слушала ее вполуха. К ним приближался Игорь. Высокий, очень красивый. Очень. Даже с избытком. «Ну пусть бы у него нос был что ли картошкой или уши оттопыренными. Нельзя же чтоб так. Чтоб так похож».
В зале музея висела икона XIII века «Никола Липный», большая доска, выше Лизиного роста. Почему-то ей он особенно нравился. Аскетичное, с высокими скулами лицо. С легким изломом приподнятые дуги бровей делали его слегка удивленным, словно не нагляделся он на людей за восемьсот лет, не перестал дивиться им. Он не казался старым. Завитки бороды были не седыми, скорее белокурыми. И волосы тоже. Только легкие залысины и морщины на лбу от переживаний и улегшихся страстей, выдавали возраст. Медово-коричневый образ притягивал ее. Приходя по утрам на работу, Лиза обязательно заходила к Николе, здоровалась с ним, пробегая мимо по своим делам, мысленно махала ему рукой как старому приятелю. Она и не думала молиться, просить его о чем-то, просто смотрела ему в лицо, в строгие вишенья глаз, говорила с ним. С ним ли? Скорее сама с собой. С той другой собой, что жила внутри, за веками закрытых глаз, в темноте сжатого висками разума. С той, что спорила, что оценивала, что смотрела на Лизу, слегка усмехаясь. За четыре года это стало для нее и привычкой, и потребностью.
И вот теперь навстречу ей скользил по льду Никола Липный, только еще молодой, еще не траченый проведенной в христианских подвигах жизнью. Те же татарские скулы на узком лице, те же изломленные тонкие брови, та же белокурая вьющаяся бородка, такие же блондинистые волосы, только забраны в хвост, перетянуты пестрой резинкой. И тот же строгий застылый темно-карий взгляд. Но вот подъехал, улыбнулся широко, и иконописный лик пошел трещинами, рассыпался, слетел шелухой. Перед ней стоял самый обычный тридцатилетний парень, сразу видно, спортсмен, натренированное тело, широкие плечи, сильные руки.
– А давайте после занятия ко мне поедем? Лиз, ты как? Посидим, музычку включим, поболтаем. Суши закажем. Игорек, давай, а?
– Да, Ничка, знаю я твою музычку. Наслушаешься, всех убить хочется. И тебя первую.
– Да ну тебя, – Ника толкнула его кулачком в бок, – мы сто лет не виделись.
– Конечно сто, полгода меня и не было. Но если ты столь исскучалась, поехали, согласен.
Лиза слушала их болтовню и думала, ехать ли. Вот они очень свои между собой, ясно дело, столько лет вместе, тренировки, сборы, соревнования, общая жизнь. А она? Да, с Никой они уже точно подруги, Лиза и дома у нее бывала не по разу, и «музычки» Никиной смертоносной уже наслушалась, привыкла. Но своя ли она Нике – еще вопрос. А уж этому красавцу запредельно прекрасному всяко чужая, не своя. Нет, не надо ехать. Отговориться чем-нибудь, дескать опаздываю, и домой – на семейное ристалище. Но уже приняв это решение, уже открыв рот, чтоб отказаться, поняла, что, отказавшись, пропустит что-то крайне важное, определяющее. «Но тогда мы можем опоздать на всю жизнь», – эта фразочка из старого детского мультика выскочила из пыльных глубин подсознанья, и Лиза выдохнула:
– Поехали.
Она позвонила маме, сказала, что опять задержится на работе, попросили помочь систематизировать фонд прикладного искусства, что делать, не откажешь ведь, а потом они с Женей пойдут в кино, сегодня в «России» ретроспектива Тарковского. Мама повздыхала, разве можно быть такой безотказной, и пусть Женя тебя обязательно домой довезет, одна по городу не ходи так поздно. «Да, мамочка, конечно, мамочка… Когда я превратилась в такую врушку? Смешно, более чем взрослая девица, а вру матери как старшеклассница, спешащая на первое свидание», – Лиза вздохнула. Она всегда чувствовала себя некомфортно во вранье, ей казалось, что сразу это все видно, как нижнее белье, надетое поверх платья. Но дома вроде бы ничего не замечали. Пока, по крайней мере.
И после «трынпроцесса», как сказал Игорь, они втиснулись в Никину ласточку и поехали.
Когда Лиза, наконец, добралась на цыпочках до своей постели, раскладного икеевского диванчика, предусмотрительно разобранного для нее, чтоб не гремела среди ночи, бабушка уже спала, похрапывая через раз, и Ленуся тихонько сопела в две дырочки. Комнату они делили втроем, во второй спали родители. Устроившись, закрутившись в одеяло и водрузив на ухо думку, она решила, что не будет вот так сразу спать, а переберет, передумает все нынешние события. А ведь это были СОБЫТИЯ!
В маленькой съемной никиной студии, нарочито полупустой в пользу простора хоть какого-то, они сидели на стянутых на пол диванных подушках, ковыряли китайскими палочками суши с картонных тарелочек, запивали белым итальянским вином. Бутылка и самые простецкие, чуть ли не граненые стаканы тут же под ногами.
– Пино гриджио могут делать только итальянцы. То ли у них земля подходяща для этого сорта, то ли сам виноград несколько иной, – со знанием дела рассуждал Игорь. – У французов ихний пино гри – сущая байда, кислятина жесткая, шмурдяк. А здесь, вы сами, девчонки, почувствуйте, покатайте каплю на языке, из самого заурядного сорта получается тонкое, нежное вино, Никакой лишней кислотности.
Ника подтрунивала над ним:
– Слышу речи начинающего алкоголика. Ох, Игорек, сопьесси, – подперев щеку кулачком, причитала, – потеряет тебя обчество, лишится солнца своего незакатного.
Бормотала из динамиков Настя:
Мир подарит сколько просишь, заберёт, когда не ждёшь
Не играю в твои игры, ты когда-нибудь умрёшь…
Но веселья не портила.
В одиннадцать Лиза засобиралась.
– Надо двигать. Согласно легенде, сеанс в кино закончился. Минут через сорок я должна быть дома.
– Контролируют? – Игорь слегка усмехнулся в кулак, сделал, вид, что треплет завиток бороды.
– Не то слово, – махнула рукой, – сейчас начнут названивать.
Лиза вытащила телефон из сумочки, включила звук. До этой поры он мирно спал, вроде как в кино звонки не приветствуются. Не успела выпустить его из рук, сразу зазвучало: «Та-та-та-та-а-а…», бетховенская тема Судьбы. «Да, мамочка… Уже еду… Да, Женя подвезет», – отключилась, сунула поспешно мобильник в сумочку, будто он жег ей руки.
– Все, побежала. Всем – пока.
Игорь поднялся:
– Провожу.
– Да не стоит, доберусь.
– Не должно барышне одной в нощи рыскать, аки тать али зверь лютай.
– Господи, это откуда?
– Да ни откуда, сам сейчас придумал.
«Если бы он знал, как подходит ему эта «старославянская» ахинея, как она у него звучит. Автохтонно. Все-таки похож, похож на Николу».
Ника начала собирать посуду:
– Ладно, идите, сама тут как Золушка виться буду. Целых три стакана вымыть, да еще две тарелки. Хорошо хоть вилок вам не дала, а то до утра бы провозилась. Игорек, ты завтра на лед придешь?
– Не знаю даже. Завтра может матерь на дачу повезу сезон закрывать. Как она решит. Позвоню.
– Ладно.
На улице уже, когда из подъезда вышли спросил:
– А Женя – это кто?
И Лиза ответила:
– Друг.
И замолчала.
Начал сеяться мелкий, невидимый в темноте дождик. Только под фонарями в белых пузырях света он колыхался легкой почти прозрачной пеленой. До моста шли без слов. Только что в тесной Никиной квартирешке болтали, смеялись. Он рассказывал, где пропадал полгода. Ничего особенного, не в кругосветку ходил. Сначала к отцу в Питер, да там еще всякие дела надо было закрыть, это он уклончиво обрисовал, Лиза не особо поняла, что-то со спортом. А Ника, видать, поняла с полуслова, сразу так с прищуром холодным: «Ну-ну… Оно тебе надо? Не заморачивался бы…»
А потом с парой приятелей они устроили «пивной тур», поехали по Европе: Бухарест – Будапешт – Братислава – Вена – Прага – Берлин. Автобусами, электричками, где и автостопом, ночевали в хостелах, самых дешевых, где по пятнадцать рыл в комнате, причем обоего полу. Вот тут уж смешных случаев было не счесть. Где-то, Лиза забыла где, в Румынии что ли, уже набравшись пива, как Игорь сказал, «по верхнюю рисочку», они ночью полезли в чей-то яблоневый сад. Лезли через высокий забор, пыхтели, потом оказалось в десяти метрах – открытые настежь ворота, но в темноте-то не видать. И вот крадутся они по саду, а весело, потеха прям, смехом давятся, шикают друг на друга, яблоки обрывают и за пазуху напихивают. Зачем им эти яблоки, они и сами не знают. Приключение. Тихо кругом, темно.
И вдруг в лоб им свет бьет, мужик какой-то, за светом не видно, как заорет чего-то, явно матерное, хоть и иностранное, и собака залаяла. Они, не сговариваясь, развернулись и дёру. Забор перелетели, как и не заметили, неслись в полном мраке через какие-то буераки, спотыкаясь, срываясь в ямки, куда, бог весть. Наконец, остановились, отдышались, а в рядах – недостача, одного, Лёнчика, не хватает. Весь хмель сразу сдуло. Пошли обратно искать. Мобилками светят, зовут: «Лёнчик, Лёнчик…» Без толку.
Вернулись к самому тому саду, на этот раз прямо к воротам. Там тишина, как не было никакого шухера. За воротами кондейка небольшенькая, в окошке свет занавеской притушеный. Ну чего, надо идти. Подошли, тут из будки псина вылезла. Здоровенная, собака Баскервиллей. И не лает. А так потихонечку их обходит и от ворот отжимает. Обратной дороги нет. Собакина цепь об какую-то железку звякнула – дверь в домушке открылась, мужик вышел. Давешний. В руках винтарь. Он винтарем махнул, заходите, мол, и сам – в дом вернулся. Ну вошли. Знаешь, так на полусогнутых, стремно все-таки. Угробит тут и в саду своем зароет, чтоб яблоки крупнее росли. Короче вошли, а там Лёнчик сидит за столом и с мужиком этим, это сторож был, ракию распивает.
Тогда сидя на полу и привалившись спиной к дивану, Лиза смеялась этим байкам. И ребята, Ника и Игорь, казались ей своими, и она сама тоже была здесь своя. А сейчас, когда они молча шли через мост, рядом, но не вместе, Лиза чувствовала – чужая.
Во двор Лиза его не пустила, предпочла расстаться на углу, в мертвой для обзора из окна зоне. Остановилась в темном сыром проходе между стеной и кустами сирени, черными, практически уже облетевшими.
– Пока. Спасибо, что проводил.
Махнула рукой. Он поймал ее ладонь, притянул к себе и быстро поцеловал. Так быстро, что она не успела отпрянуть. Напряглась, уперевшись свободной рукой ему в грудь, и тут же обмякла, перестала сопротивляться, сама потянулась, отдавая свои губы: «на, пожалуйста, мне не жалко». Они целовались долго, Лизе казалось очень долго, вечность, до звона в ушах, до легкой щекотки в горле. Он делал это умело. Главное, он делал это так, как ей нравилось. Тот невеликий опыт, что она приобрела в этом деле раньше, когда еще была студенткой, был не слишком успешным. То ли партнеры ее сами толком не умели целоваться, а оказалось, это тоже нужно уметь, то ли просто не нравилось им, или жалко было время терять на пустяки, надо по-быстрому к главной фазе переходить.
Наконец, насытились, отпрянули друг от друга, задохнувшись. Но совсем он ее не отпустил, по-прежнему сжимал ее правую ладонь.
– А как же Женя?
– Что Женя? – не поняла Лиза, «Женя? При чем здесь Женя?»
– Женя, твой друг?
– А-а, – Лиза смотрела на него снизу-вверх, но сейчас ей показалось, будто наоборот сверху, – Женя – да. Это подруга моя, мы работаем вместе. Она не будет против.
Лиза засмеялась. И он тоже. И поцеловал ее ладошку. И ушел. А она полетела домой. И крылья ее были легки и прозрачны, и осыпалась с них волшебная золотая пыльца.
***
– Я поеду одна!
– Ты с ума сошла, Лизок. Куда ты поедешь одна? Зачем? Ленуся поедет с тобой. Подожди неделю. Всего одну неделю, семь дней, – бабушка настаивала.
Она артистически выдерживала паузы, она расставляла ударения: «КУДА ты поедешь одна? ЗАЧЕМ?» Бабушка была неумолима. Как Судьба. «Та-та-та-та-а-ам…».
– Она сдаст свои дела на базе и поедет с тобой. Ее уже отпустили. Тебе же все равно, когда ехать.
– Я поеду одна!
– Может ты с Игорем собралась ехать? Тогда так и скажи.
– Я… поеду… одна!
– Эля, ты же мать! Скажи ей! И где твой муж? Позови его. Что он там в комнате сидит? Пусть скажет ей. Она поедет с Ленусей!
