скачать книгу бесплатно
Признание в любви спустя полвека. Лирическая повесть из девяти новелл
Жаскыран Мархатович Исин
Лирическая повесть о подростке, его мыслях, чувствах и переживаниях, когда его настигла первая любовь. И о его циничных завихрениях, и о том, что вынес он из юности своей, и как он сохранил в себе те добрые начала, что называются верою в любовь. Это рассуждения довольно зрелого мужчины, который, встречая старость, плывет на волнах памяти, взирая на океан, будто на свою юность. События происходят в шестидесятые годы прошлого века в его родном городе Караганде, в тогдашнем «Новом городе». Все герои повести – карагандинцы.
Жаскыран Исин
Признание в любви спустя полвека. Лирическая повесть из девяти новелл
Глава1
Пролог
Это она, нечаянно, слегка коснулась его сердца,
Да только след ее прикосновения остался навсегда.
Хвала Всевышнему за дар, который суета не отняла.
Он сохранился в его сердце и пронесен через года!
Когда-то, это был ничем непримечательный пацан. Большеголовый, щекастый и смуглый как чуть подгоревший баурсак. Плотный, коротконогий потомок тюрков с крупными, еще невнятными чертами лица: таких, в казахских аулах называют «?ара домала?» – чернявый крепыш.
Был он скромен (иногда до застенчивости), малообщителен (если не сказать скрытен), много читал, но был косноязычен. В нем как-то странно сочетались доброта и жесткость, твердый характер и нерешительность, мужество с каким-то расчетливым малодушием, тонкая чувственность и нарочитая грубость, терпеливость и взрывы ярости, упорство на грани упрямства, покладистость и, одновременно, своенравность.
Не буду продолжать этот перечень противоречивых личных качеств, потому что характер его еще не устоялся, а его душевные позывы были еще так слабы, что он все время копался в самом себе, пытаясь их распознать и понять. И все же самыми важными и однозначными ценностями для него были – независимость, верность, справедливость, самодостаточность и самолюбие. Если бы в этом списке оказалась еще и самоуверенность, то он бы не стал писать эти строки в письме к той, которую полюбил больше, чем полвека назад.
«Здравствуй, это я!
Я, тот мальчишка, что просидел три последних школьных года на последней парте прямо у тебя за спиной. Ты меня прости, но я должен написать эту маленькую историю, в которой тебе принадлежит особая роль (о чем ты, наверное, и не подозреваешь до сих пор).
Мы прожили каждый свою жизнь, нам, слава Аллаху, немало лет. У нас была общая пора юности, пора взросления. Мы торопились прожить мгновения, дни и годы, мы многого не замечали, не задумывались над истоками своих побед и поражений, удач и ошибок, радостей и обид …
Но с годами неизбежно наступает время, когда мы оглядываемся назад, возвращаясь к своим истокам, чтобы разглядеть там мерцающие огоньки первых порывов юности и горящие факелы романтической молодости, пламенную пору возмужания и яркие всполохи бойцовского азарта в схватках взрослой жизни и тихие отблески семейного очага, и тающие в небе искры от потрескивающего костра старости.
У каждого человека есть очень потаенные чувства, которыми он может поделиться только с очень близкими людьми. Бывает, что он и сам не может разобраться в том, что томит его душу, и открыться, даже перед самыми близкими, не осмеливается. Поймут ли его другие, если он не готов самому себе признаться в своей слабости?
Вот и у меня в душе есть такой тайничок, который не красит меня, но согревает и поддерживает мою веру в любовь все эти годы. И чем старше я становлюсь, тем больше меня точит совесть, что человек, благодаря которому «душа моя светла», до сих пор не знает об этом.
Ничто не вечно под луною, и я не хочу уйти в мир иной, оставаясь в долгу перед той, которая заронила в мое сердце этот неугасимый свет. Поэтому, я решился, наконец, открыться перед тобой, как на исповеди. Долго не мог избрать форму своего признания. И в конце концов решил писать от третьего лица. Это история из моей и твоей, нашей общей юности.»
Глава II
Немая музыка души
Немота неумения душит,
а мне нужно так много сказать,
распахнуть для людей свою душу…
Но мой рот неуменьем зажат.
Чьи-то строки кристальные вынесли
людям в дар безупречность звучанья.
Я ж, как раньше, храню свои мысли
в сберегательной кассе молчанья.
(Ю. И. Минералов, написано в 17 лет)
…Изо дня в день глядел он без устали на милые плечи, едва покрытые светлой копной густых каштановых волос. Он рассматривал сидящую фигуру со спины, как портрет Джоконды. Тайком наблюдал каждое ее движение: повороты головы, раскачивания тела, жесты рук. Замечал каждую пуговку, каждую складку ее платья, каждую ее жилку и изгибы спины, каждое шевеление ее плеч и тонкой шеи.
Он ловил мгновения, когда она, устраиваясь поудобнее, меняла позы: сгибала или выпрямляла спину; ложилась на парту, укладывая голову на скрещенные руки или подпирая ладошкой щеку; поднимала или опускала свои плечи, а, особенно, когда она поправляла свои чудесные волосы. Ее предплечья взлетали вверх, как крылья, а тонкие запястья и кисти окунались в волосы, скользили к самому затылку и встряхивали их как гриву, или раздвигали волнистые локоны, или, наоборот собирали их вместе. Тогда ее шея приоткрывалась и была видна нежная кожа, покрытая легким пушком, и тонкие завитушки у самых корней волос: спина ее становилась такой узкой, изящной и тонкой, что от всего этого великолепия сердце мальчишки готово было вырваться из груди!
Конечно, чувства его были наивны и по-детски чисты и в них не было ни страсти, ни вожделения, ни страдания, ни исступления. Было непонятное, волнующее влечение и восторг на грани обожествления своей пассии. Впечатление непостижимости и загадочности сковывало его взор, пространство и время сжималось в пульсирующую точку света, задавая ритмы его трепещущему сердцу. Это была не девушка с картины, она была рядом, живая, теплая, общительная, красивая. Он мог слышать ее, мог заговорить с ней, даже соприкоснуться мог случайно или поймать ее чарующий взгляд!
Что делают школьники, которым нравится девочка? Обычные мальчишки стараются дружить с ней или начинают за ней ухаживать. Другие дергают ее за косичку, дразнят, подставляют ей подножку, и делают всякие гадости. А есть еще и третий вариант – когда мальчишка внешне никак не проявляет своего отношения к девочке, хотя от смятения чувств внутри у него все бурлит и бушует. Это как раз про нашего мальчишку.
Почему же один и тот же мотив приводит их к диаметрально противоположному поведению в отношении к объекту своей симпатии? Это можно объяснить, сравнивая фибры детской души с музыкальными инструментами. Ведь они мертвы, пока их не настроит рука мастера, пока ребенок не станет различать звуки, не научится строить лады, играть гаммы, пока не пройдет уроки гармонии и техники игры. И неважно каким инструментом наделена твоя душа, она начинает слышать и коммуницировать с внешним миром, искать с ним гармонии.
Музыка души рождается разными инструментами: такие самодостаточные инструменты, как фортепиано, скрипка, гитара или голосовые связки человека, способны выражать бесконечную глубину и все оттенки наших чувств; есть и такие, которые передают тончайшие вибрации души в ансамбле с другими инструментами; даже обычный барабанный ритм может привести в состояние экстаза.
Так вот, в первом случае, мы видим мальчика с душевной гармонией, его лира хорошо настроена, сам он знает музыкальную грамоту, как минимум, играет простейшие гаммы, а то и гармонические этюды. А может оказаться, что он так искусно владеет струнами своей души, что способен на создание собственных композиций. Такой мальчик легко настроится на музыкальную волну этой девочки и между ними может возникнуть даже гармония чувств.
А вот балалаечные струны в душе другого мальчишки не строят, потому что он либо не любит этот инструмент, либо у него были плохие учителя, либо ему было неинтересно. Он путается в нотах и, не слыша фальши в своей игре, беспорядочно бьет по струнам, издающим дикий скрип и жалкий визг. И понимая, что играет ни в лад, ни впопад с душевной мелодией девочки, он предвидит тщетность своего музицирования и просто боится ее, боится быть отвергнутым.
Но в этой боязни нет страха унижения и позора, это какой-то животный, бесстыдный страх. Пещерные инстинкты подавляют его скудные музыкальные навыки и из него изрыгаются грязные шумовые потоки и грохоты дикой пляски. Но случаются и чистые звуки, которые все же могут попасть в тональность или душевный ритм девочки, тогда есть шанс, что его примитивный музыкальный язык станет обогащаться извне и приобретать чистые и высокие духовные ноты.
Что касается третьего типа поведения, то он схож со вторым в том, что здесь также присутствует страх быть отвергнутым девочкой, но он свободен от животной агрессии. Это скорее опасения гордеца потерять свое лицо, это – страх больного самолюбия. Это боязнь ошибиться в выборе тональности и музыкальной формы, способной взволновать сердце избранницы. Как правило, это закрытые натуры, генетически наделенные чутким восприятием и богатым чувственным инструментарием, но обойденные вниманием духовных наставников или, наоборот, получившие его в избытке.
В обоих случаях мальчишки обладают тонким внутренним слухом и прекрасными инструментами, они слышат все звуковые оттенки внешнего мира, они понимают все музыкальные переливы настроений девочки, и силятся самостоятельно воспроизвести это на струнах своей души.
В первом случае душевные струны ребят еще девственно чисты и идеально настроены. Правда к ним не приложены инструкции по эксплуатации. А для того, чтобы они слились в красивые аккорды, от звучания которых души этих ребят наполнятся гармонией, ими надо научиться управлять самостоятельно. И на этом пути их ждут такие глубокие потрясения духа, такие колебания внутреннего напряжения, такие разряды душевной энергии, которые смогут вызвать такие вибрации их струн, что по всем фибрам их души будут разливаться чарующие звуки классической музыки.Но это невозможно без доброй воли, самообладания, самоотверженности и самоотдачи человека. Кому-то из них благосклонная фортуна улыбнется, и судьба подарит встречу с девушкой в душе которой таже музыка и они помчатся навстречу друг другу, сливаясь в красивый дуэт еще на самых дальних подступах к любви.
Во втором случае, ребята, как правило, подпадают под влияние мастеров разных творческих стилей и нравственных предпочтений. Побывав в руках разных настройщиков, их духовные музыкальные инструменты –утратили свое первозданное звучание. Поэтому у них возникают дополнительные сложности, связанные с тем, что где-то струны слишком ослаблены, где-то пережаты и готовы лопнуть; где-то западают клавиши или сбились молоточки рояля, пропускают воздух клапаны флейты… Инструменты нуждаются в перенастройке, эталоны звуков утрачены, а в душе еще нет камертона.
Больше того, перед ними встают вопросы выбора или гармоничного смешения разных стилей и жанров музыки. Без решения этих вопросов, все их композиции превращаются в безвкусный музыкальный коктейль, либо теряют свою эмоциональную нагрузку. Как видим, задачи не из простых – их осмысление и решение формируют, наряду с уже перечисленными выше качествами «классиков», такие весьма неоднозначные черты характера, как сдержанность, самодостаточность и самолюбие.
Подбирая мелодии на слух, ошибаясь и спотыкаясь на каждой ноте, они становятся музыкантами – самоучками. В их душе звучат уже собственные импровизации на музыкальные темы девочки. Они упиваются этими музыкальными экзерсисами. Но они звучат только в их душе, они не транслируются во вне, девочка их не слышит.
Парадокс в том, что эта музыка нема, она не коммуницирует, не может вырваться наружу и слиться в унисон или в терцию с голосом в ее сердце. У этой музыки подрезан язык, ее кровью питаются разъедающее души этих ребят чувство ущербного самоучки с самодельной дудкой в руках на ступенях при входе в консерваторию.
Из почвы, окропленной этой кровью, начинает пробиваться сорная трава души, из которой произрастают разные комплексы неполноценности: низкая самооценка и ложное понимание чувства собственного достоинства, душевные метания и всплески самоедства. Этому психотипу полностью соответствовал наш герой. Даже речь его была ущербна. Нет, не в смысле грамотности, а в смысле эмоциональности. Говорил он тихо и глухо, на устных уроках литературы всегда получал тройки, но его спасали сочинения и изложения, благодаря которым он выезжал на итоговую четверку. Он любил чтение, но ему претил дидактизм школьных уроков литературы.
Изредка, когда прочитанное из школьной программы задевало его за живое, он пытался высказать свои ощущения. Как, например, бой с барсом, в лермонтовском стихотворении «Мцыри». Он просто рвался декламировать его в классе, тянул обе руки…, но не случилось. А в выступлениях своих одноклассников он не услышал ни страстного упоения битвой с благородным хищником, ни торжества победы в этом испытании, ни откровения поэта, что Мцыри
«…быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов».
Другой знаменательный для него литературный урок произошел, когда он подремывал, витая где-то в облаках, и вдруг услышал свою фамилию в требовательной и чуть ехидной интонации учительницы. Он вскочил как ужаленный и также иронично, но вежливо попросил учительницу повторить вопрос. Оказалось, что ему нужно высказать мнение о рассказе Л. Толстого «После балла». К счастью, он читал его и перед его глазами всплыла картина экзекуции беглого солдата-татарина и его собственные зарисовки на эту тему.
Он стал тихо и не очень уверенно излагать сюжет рассказа, а, когда дошел до ключевого эпизода, голос его окреп, слова полились как из рога изобилия, слог приобрел ритмический рисунок тягостного напряжения. Он с упоением живописал жестокость наказания прохождением сквозь строй, свист взлетающих шпицрутенов, окровавленную спину, рванные раны и искаженное от боли лицо солдата. Учительница, вытаращив глаза, обескуражено смотрела на ученика и опасливо приближаясь к нему, с дрожью в голосе, повторяла «достаточно, достаточно…».
После этого случая, Нина Ивановна (учитель литературы) никогда не пыталась выяснять литературные суждения этого ученика. Да и он больше не стремился откровенничать и делиться своими чувствами. Ведь он увидел тогда, безразличие преобладающего большинства класса, а у остальных в глазах стоял либо брезгливый ужас, либо немой вопрос «Не псих ли он?». И еще несколько удивленных и любопытных взглядов – но в них не было сопереживания.
Это был 8 класс, он уже был по уши влюблен в ту девочку, но не искал ее взгляда, боясь в ответ не встретить ни душевного восприятия, ни даже любопытства. А если эти сомнения, мешавшие его взору устремиться к ней, оказались бы напрасными? А что, если бы там его ожидал понимающий и сочувствующий взгляд? И если бы сила этого эмоционального контакта, сподвигла его к открытому общению, кто знает, все могло случиться. Уж слишком много было этих «если бы»!
Не знал мальчишка, что мужчины любят глазами, а женщины-ушами. Не знал, что, к музыке души нужно писать слова и в полный голос петь свою песню любви!
Глава III
Ростки души и царапинки из детства
Тайна человеческой души заключена
в психических драмах детства.
Докопайтесь до этих драм, и исцеление придет.
(Зигмунд Фрейд (https://citaty.info/man/zigmund-freid))
Откуда же в этом юном существе такой критический подход к себе, столько недоверчивости и осторожности в контакте с внешним миром?
Личинки этих червяков сомнений были заронены еще в раннем детстве. Едва оторвавшегося от материнской груди младшего сына родители отдают на воспитание бабушке по материнской линии. Та живет со взрослым неженатым сыном и двумя дочками-студентками. Бабушка хотела, чтобы у ее единственного сына был младший брат. Это было обычным явлением в казахских семьях.
Малыш рос баловнем в теплом семейном окружении, спал в одной постели с бабушкой и всюду ходил за ней, как щенок. Говорить он начал на родном языке, а русские слова произносил, точно воспроизводя бабушкин акцент, что сильно потешало его дядю и тетушек. Жили небогато, но дружно.
Жили они рядом с его родителями, сначала по улице Ленина, над рыбным магазином, и вскоре переехали через три дома, на Ленина 5. А родители жили на аккуратной зеленой и короткой улице, в три квартала, состоящей из сдвоенных коттеджей (на двух хозяев), с огородом и сараем. Это жилье было в ведомстве комбината «Карагандауголь».
Его отчий дом хорошо просматривался из кухонного окна их квартиры в двухэтажном доме. Но тогда он этого не понимал, родителей называл по именам (как бабушка), никакой кровной близости с родными братьями не чувствовал. Просто приходил туда с бабушкой по выходным дням, как в гости к зажиточным родственникам. Но для его братьев эти визиты были подобны набегам диких половцев на Русь. Об этом еще будет речь.
Бабушка держала кобылу и корову в сарае во дворе у родителей малыша. Он хорошо помнил, как каждый день с рассветом, держась за бабушкин подол, плелся полусонный на дойку коровы. Особенно зимой, в предрассветной заснеженной мгле, когда, зайдя в сарай бабушка отогревала своим дыханием его покрытые цыпками, багровые кулачки и укладывала на теплый и широкий круп смирной кобылы; как под мерное фырканье лошади его уносило в сладкий мир детских снов…
К пяти годам он стал шалопаем, разгуливающим в обнимку плечом к плечу с дворовыми ребятами. Его дядя уже женился, родил наследника-продолжателя своего рода. Все шло к разделению одной большой семьи, и малыш почувствовал, что его место в одной команде с бабушкой и тетушками. Но тут вмешались его родители и уговорили бабушку вернуть блудного сына в родное лоно.
Такая правда жизни, как неожиданный удар «под дых», впервые пошатнула еще зыбкие основания его души. Он как волчонок, которого силой тащат из логова, сопротивлялся, то скуля, то щеря еще не выросшие клыки; царапался и кусался в бессильной ярости. Именно тогда он узнал как несправедливо устроен мир, его душила обида за бабушкины слезы и больно было сознавать, что не смог ее защитить, что он ее предал.
Ему пришлось перенастраивать себя, привыкать к новому укладу жизни, принуждать свой язык произносить такие, казалось бы, естественные для ребенка, слова, как – мама, папа. Обращаться к родителям на Вы. Поскольку говорил он только по-казахски, родители старались говорить с ним на родном языке и пояснять уже на русском. Благо по профессии мама была «учителем русского языка и литературы в казахской школе». Все свободное от работы и домашних забот время, она занималась с ним, обучая грамоте и чтению на русском языке.
Видя это, старшие братья-погодки, стали всячески проявлять к нему ревность. В общем то они понимали родную речь, но предпочитали говорить по-русски. Малыш, не зная хорошо по-русски, догадывался что они это делают специально, чтобы посмеяться над ним. Тогда он набрасывался на них, хватал за грудки и просто вытряхивал из них правду на казахском.
Если им удавалось убежать от него, тогда он выкрикивал им в след всяческие казахские обзывалки и ругательства, которых они никогда раньше и не слышали. Те бежали к матери с жалобами на младшего, и с любопытством узнать, что же означают эти слова. Мать, конечно, наказывала старших, а младшему строго внушала, впредь, не применять в общении обидных выражений и ругани.
Вообще в казахских семьях субординация старшинства непререкаема. Но в нашем случае братская субординация выстраивалась не сразу. Старшие, помнили тот варварский террор малолетки, который приходя к ним в гости, бесцеремонно забирал их игрушки, трогал их вещи, залазил в их карманы, или оттягивал резинки шаровар на голенях, проверяя нет ли там чего-нибудь вкусного. И даже если они успевали засунуть в рот последнюю конфетку, малыш без всякого смущения совал туда свои пальцы и выудив ее, победоносно клал себе за щеку.
Это был бесхитростный, прямолинейный маленький дикарь, который услышав хоть какую-то похвалу или поддержку, готов был в лепешку расшибиться, но оправдать это доверие. Бабушка, потешаясь такими сценами, шутливо говорила по-казахски: «Ну ка поддай этим барчукам!». И он срывался с места как гончая в погоню за зайцами. Старшему, обычно, удавалось убежать, а среднему, довольно тщедушного телосложения и тонкой душевной натуры, оставалось только смиренно просить: «Бей, но только не шибко!». И это спасало его от расправы. Кстати, необычный славянский говорок брата происходил от его няньки-украинки.
Старшие стали использовать этот бабушкин прием и, нахваливая его, научились легко управлять наивным братишкой, даже преследуя какие-то утилитарные цели – вне очереди сбегать в магазин за хлебом, помыть полы, принести угля и т.п.
Только со временем мальчик стал понимать, что братья не столько боялись его, сколько терпели все его выкрутасы, потому что он был младше. Только пережив с ними общие жизненные коллизии, он осознал, что они одна команда, что вместе они сила. И самым ярким тому примером был вот такой переломный момент.
Старший брат отца жил с семьей в Старом городе, который в шутку называли «Копай-городом», потому что многие там жили в землянках. Он был первым директором единственного в Караганде казахского интерната. Там было еще пять его старших и один младший двоюродный брат.
Собравшись там в гостях, взрослые любили устраивать меж ними борцовские турниры- брат на брата, по весу. И наш «весомый» герой, не уступал старшим, а когда проигрывал, чтобы не оказаться на лопатках, вставал на «мостик», упершись головой об пол, и требовал повторной схватки. Все хохотали.
Детскими забавами в «Копай городе» были: лазание по терриконикам в поисках угля и катание, как на «тарзанках», на лебедках с вагонетками, с помощью которых сюда сгружали породу. Особенно этим отличались воинственные чеченские пацаны. И был там еще небольшой затопленный карьер, где в жару плескались пацаны. Туда то, этим братьям и разрешалось прогуляться.
Поскольку наш герой, еще и плавать толком не умел, братья его оставили сторожить одежду, а сами попрыгали в воду. Он сидел в расстроенных чувствах. Рядом, была группа таких же малолеток, которые посматривали на него и что-то говорили о своем по-русски. И он услышал слово «колбит» и крикнул, раздраженно им:
– «Да сами вы, колбиты!».
Один из них вскочил и с гордым видом произнес,
– «Я не колбит, я нохча!»
Не зная, что обозначает слово «нохча», в ответ он выругался по-казахски,
– «Аузынды урайын, нохча!» по смыслу -Заткнись нохча, пока я не побил твой рот!»).
И пошла пацанская заруба! Сначала все было по-честному – один на один, потом вмешались еще двое. Отбиваясь, но видя, что ему не справиться с троими, он стал выкрикивать: «А?айындар, к?мек!» (Братья, помогите!).
Помощь пришла в лице «семи богатырей», инцидент был исчерпан и две компании мирно разошлись. С тех пор, он безоговорочно соблюдал субординацию старшинства, следуя благородному наказу предков. И он получил правильный урок из этой детской драки – не унижать людей их национальностью.
Чуть позже, он узнал и слово «жид», но не мог понять почему евреев так называют. Евреем был их сосед, через забор. Но его нельзя было назвать жадным, да и его дочки с красивыми именами Рита И Ляля, были обычными девчонками, которые, выбегая из дома с куском хлеба, посыпанным сахаром, также как и все кричали "Сорок один-ем один!". А если забывали, то со всех сторон неслось: "Сорок восемь-половинку просим!" И ты обязан был делиться. Хотя, конечно, и так никто один не ел.
И даже их собака, бульдог по кличке «Тимур» был добрым малым, пока, уже попозже, не стал мешать ему и его друзьям, ставшим уже шкодливыми и озорными (https://kartaslov.ru/%D1%81%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%BC%D1%8B-%D0%BA-%D1%81%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D1%83/%D0%BE%D0%B7%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%82%D1%8B%D0%B9) подростками, лазить в соседский сад.
Конечно, он тосковал по дням младенчества, по бабушкиным рассказам, по ее теплым твердым ладошкам. Рано утром, когда все в доме еще спали, он вставал с постели, одевался и ждал, когда во дворе скрипнет входная калитка – сигнал, что бабушка пришла доить корову. Тогда он выбегал ей навстречу и, радостно распахнув руки, попадал в ее теплые объятья. Он долго вдыхал ее запах, сдерживая детские рыдания. И не показывая слез, брал из ее рук молочный бидончик и шел в сарай, деловой походкой маленького помощника. Но вскоре корову продали…
Он долго не мог привыкнуть к тому, что за столом братья спокойно ждут, когда им в тарелки положат еду, он же нетерпеливо требовал, чтобы ему накладывали с верхом и только тогда приступал к еде. В отличие от братьев, в еде он был непривередлив и даже ненасытен. Его тетушка до сих пор со смехом рассказывает, как в детстве тот брал большую ложку, делал границу посередине сковородки с жаренной картошкой и, угрюмо показывая на ближайшую к нему половинку, произносил-«МОЕ». И не дай бог, если кто-то посягнет на нарушение этой границы, пока он не наестся!!!
Так же непритязателен он был в одежде. Весь его гардероб состоял из мануфактуры, которую бабушкины теплые руки превращали в удобную одежду: шаровары, трусы, рубашки, жилетки, даже в украинские косоворотки. На зиму бабушка вязала шерстяные носки и варежки, покупала ему ватное пальто, а в сильные морозы одевала в овчинный тулупчик. Парадная одежда, это – вельветовые куртка с замком молнией и штаны -клеш с резинкой в поясе.
Он никак не соглашался носить одежду после самого старшего брата, которая уже тогда была ему впору, только длинновата, и не требовал покупать новую. Бабушка еще долго обшивала его, как будто между ними был какой-то молчаливый тайный сговор.
Но со временем, он стал проявлять любопытство, когда старших братьев, по утрам, одевали в цивильные одежды и отправляли в садик. Ему было интересно, зачем нужны какие-то штанишки на помочах, чулки на подвязках, всякие, как он называл, «бантики-срантики» на шее, вторая обувь. Но в садик его отправили не сразу. В течение года он был, как-бы, на домашнем карантине, пока не научился сносно говорить по-русски и элементарной культуре поведения, то есть пока в нем не укротили вольный нрав молодого стригунка.
Самые яркие и радостные впечатления того, «досадиковского» времени связаны были с летом 1957 года, когда в Караганде праздновали дни Московского фестиваля молодежи и студентов. Кто был тогда постарше, говорят, что это было время разгара хрущёвской оттепели (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D1%80%D1%83%D1%89%D1%91%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%BE%D1%82%D1%82%D0%B5%D0%BF%D0%B5%D0%BB%D1%8C), сквозящей порывами свободы и открытости, что это было просто небывалым и самым массовым событием для советской молодежи. Именно тогда стали модными кеды, джинсы, рок-н-рол, и появилось новое слово «фарцовщик».
Все это он узнал чуть позже, а тогда он запомнил в деталях, как на нынешней площади Гагарина, на входных ступенях пединститута устанавливали большой помост, вечером включали прожектора и цветные лампочки, гремела музыка, толпы людей веселились и восторженно пели – «Эту песню не задушишь не убьешь!», а «счастливчики» взбирались на открытые кузова грузовиков и могли увидеть все, что происходило на помосте.
И особенно, когда наши доморощенные артисты, пританцовывая, как Радж Капур, в то время самый популярный в Союзе зарубежный актер, пели мелодии из индийского фильма «Бродяга»: «Авара хун!»-«Бродяга я!» и "Ичик-дана, бичик-дана, дана-упардана…" Достался ему и значок фестиваля – ромашка с пятью цветными лепестками, и запомнил он изображения Паломы Пикассо – голубя мира.
