скачать книгу бесплатно
Миллион за булаву
Ирма Бирюкова
Сюжет и персонажив этой книге родом из лихих 90-х, повествование основано на событиях, происходивших в те годы в самой западной части России – Калининградсокй области.
Ирма Бирюкова
Миллион за булаву
Глава первая
Ничем другим это кончиться и не могло, – обреченно думала я, глядя на отчаянно ревущую дочь. Собственно «это» ничего определенного не означало, просто день с утра выдался на редкость неудачным. Прежде всего, мы проспали. Правда, в этом как раз ничего особенного не было. С суматошной беготни из туалета в ванную, оттуда на кухню, с поисков колготок, носовых платков, торопливого заглатывания каши и чая начиналось каждое утро в нашей маленькой, но дружной семейке. В последний раз, столкнувшись лбами в крохотной прихожей, потому что мои ключи почему-то каждый раз валялись под обувной полкой, наскоро поцеловавшись, мы с Марусей разбегались по делам. Вернее, разбегалась я, а мой хитрый ребенок только изображал страшную прыть. Едва свернув за угол нашей девятиэтажки, Маруся переходила с рыси на неспешный, я бы даже сказала, ленивый шаг и так плелась все триста метров до школы, где в своем 4-а» ей приходилось страдать по несколько часов в день.
Вся милая утренняя сценка повторилась и сегодня с той лишь разницей, что на этот раз под обувной полкой оказались не только мои, но и Марусины ключи. «Они же были у меня в сумке», – подозрительно глядя на неприлично голую девушку-брелок, произнесла дочь. Запихивая ключи в яркий импортный рюкзачок, она еще что-то недовольно бурчала, словно металлическая девушка самолично перебралась на пол.
Так что собственно неприятности начались по дороге на работу: меня успел перехватить Мишка, чего ни за что не случилось бы, выскочи я из дома хоть на пару минут раньше. Мишка – странная личность. Он мой коллега. Вот уже несколько лет мы трудимся в одной редакции и столько же времени живем в соседних домах. Иногда по утрам, если я теряю бдительность или он не сильно перебрал с вечера, вместе ходим на работу. Но я всячески стараюсь избегать этих свиданий, потому что Мишка удивительным образом умеет испортить настроение и вовсю этой способностью пользуется. Он знает все, что творится в высоких редакционных кабинетах, и если там готовится какая-нибудь пакость нашему брату-корреспонденту, Мишка не упустит случая сообщить жертве, как плохи его дела. При этом он непременно выбирает момент, когда рядом никого нет, поминутно озирается, говорит свистящим шепотом и страшно плюется, а пот конец крепко жмет руку и сердечно произносит: «Но если что, я за тебя. Я им так и сказал, так что не думай…».
Вот и сейчас, не тратя времени на приветствия, Мишка крепко ухватил меня за локоть, интимно склонился к уху и взахлеб зашептал: «Да, мать, здорово ты прокололась! Шеф вечером тебя раз десять спрашивал. Где Смородина, да где Смородина? А Смородина даже в дежурную тетрадку не записалась! Ну, сегодня держись! Но если что, я за тебя, я ему так и сказал. Мол, Смородина – девка еще молодая, журналист неопытный, начинающий, ее не выгонять, а поправлять надо. Помогать надо, советовать, подсказывать».
– Что ты мелешь, Мишка? Откуда меня выгонять? И отпусти руку, синяки же будут!
С тем, что я уже давно не «девка молодая», да и журналист не такой уж неопытный, я даже спорить не стала. Бесполезно. Я действительно была молодой и неопытной, когда пришла в редакцию областной партийной газеты по распределению после московского журфака. Но, похоже, время – а с тех пор прошло девять лет – не имеет власти над особой кадровой психологией нашего творческого коллектива. Я и по сей день не стала в нем своей и заслужила, в лучшем случае, чуть больше снисходительности, чем ко мне проявлялось в первые пять лет трудовой деятельности.
– Мать, ты что – не в курсе, что ли? Ты же сдала материал про акции?
– Ну, сдала. Так он у меня заявленный, как положено, на планерке утвердили, я только задержала его немного, но за это ведь не увольняют, так что успокойся. И помни: я с тобой.
Мишка хмыкнул, игриво пихнул меня плечом и со словами «Ладно, я предупредил, а там гляди» открыл стеклянную дверь, пропуская в просторный вестибюль Дома печати меня и целую ораву таких же запыхавшихся дам. Окончательно нас разлучили лифты. Мишка не влез ни в один из двух и остался внизу. Через десять минут, когда на моем столе затрещал внутренний телефон, и трубка сладеньким голоском нашей секретарши Валечки с затаенным злорадством сообщила, что Смородину ждет товарищ редактор, я мысленно поблагодарила Мишку за то, что уже не надо ломать голову, зачем это я с утра пораньше потребовалась шефу.
– Верочка, голубушка, ты что же это задумала? – вальяжный и всегда невозмутимый Виктор Сергеевич откровенно волновался. – Ты что ж такое насочинила? Это же грязные инсинуации! На какой почве такие некрасивые подозрения? Ты им шьешь практически криминал, а у тебя кроме сплетен и домыслов, никакой фактуры! Это же все исключительно достойные, уважаемые, известные в области люди! И потом, не пойму, ты против рынка, что ли? Против генеральной линии? Против читателя?
– Виктор Сергеевич, я не могу, когда столько вопросов сразу! Давайте по порядку. Во-первых…
– Никаких первых и вторых, голуба моя! Забери свое произведение в секретариате и забудь о нем, как о страшном сне! Он не стоит того, чтобы его даже обсуждать. Не знаю, как твое, а мое время дорого. Иди и работай, Смородина. Глеб скажет, что у тебя сегодня.
Еще не закончив напутствие, редактор нажал кнопку селектора и озабоченно произнес в ящик: «Валечка, если кто ждет, пусть заходит». Поскольку я все еще упрямо торчала возле стола, пытаясь хоть что-нибудь сказать, Виктор Сергеевич раздраженно взял меня под локоток («Точно как Мишка», – промелькнуло в голове) и подтолкнул к двери, которая в этот момент распахнулась, впуская барского вида посетителя, стрельнувшего в нас злыми глазками из-под кустистых седых бровей.
Уже закрывая дверь, я услышала его неожиданно писклявый для такого солидного облика голос:
– Это и есть ваша Смородина?
Голова была занята выстраданным и так жестоко забракованным шедевром, поэтому я не обратила особого внимания ни на посетителя, ни на его странный интерес ко мне. А зря. Как вскоре выяснилось, внимания бровастый незнакомец стоил.
Однако времени, хоть и не столь дорого, как у начальства, у меня было в обрез, поэтому я сразу кинулась в секретариат, где ответсек Глеб, не дожидаясь никаких вопросов, протянул два сложенных пополам листочка, немилосердно исчерканных красным карандашом. Поперек всего текста шла жирная красная же надпись «Архиглупость!». Глеб, застенчиво дыша в сторону – и совершенно напрасно, потому что тяжелая аура перегара уже все равно распространилась по всему кабинету, – ободряюще похлопал меня по плечу и посоветовал сильно не переживать, а плюнуть и растереть. Тем более что шеф велел отправить меня на заседание депутатской комиссии, потом срочно выдать впечатления от выставки-продажи сельскохозяйственного оборудования, естественно, предварительно посетив ее, и, напоследок, поприсутствовать на презентации фирмы «Друг», которая состоится в семь вечера в одно уютном частном ресторанчике. Репортажик строк на восемьдесят – вот все, что требовалось вынести с этого торжественного события.
– Глеб, ты в уме ли? У меня своих дел выше крыши, запланированных. Зачем мне идти на комиссию, когда этим у нас занимается Татьяна? Село всю жизнь было у Захарова, к тому же его материал с выставки уже на машинке, сама вчера видела. А презентация эта? Я должна, на ночь глядя, тащиться в какой-то кабак? Будто я не знаю, что это такое – уютный ресторанчик! Как я домой доберусь? А Маруся? У нас сегодня гимнастика! И не ломай ты шею, дыши ровно, я уже с порога поняла, что тебе надо не тут торчать, а пойти опохмелиться.
– Вера, я тебе передаю распоряжение редактора. Не нравится – с ним разбирайся. А на похмелку дензнаки нужны. Если есть – давай, а то бесплатно советовать все вы горазды. – Глеб обиженно отвернулся.
Я махнула рукой и побрела к себе. Сунула исчирканный материал в сумку и задумалась. Что-то здесь не так. Я не считаю себя выдающимся мастером пера, но обычно мои писания не возвращают, да еще с такой разгромной резолюцией. Кстати, совершенно несправедливой. Да еще без всяких объяснений. И потом, почему мне так плотно зажали день? До поздней ночи я получаюсь на работе. Да это-то ладно, в газете всякое бывает, случается, что и продыхнуть некогда, но никто и никогда не навязывает расписание. Я протянула руку к телефону, хотела узнать у Татьяны, признанного знатока советов, депутатов и их комиссий, почему меня сунули в ее тему, но не успела, потому что аппарат неожиданно – я даже вздрогнула – зазвонил сам. Я сразу узнала Игоря – консультанта моей «Архиглупости». Собственно, он больше, чем консультант. Если бы не Игорь, я бы за эту инвестиционную компанию с ее липовыми акциями ни за что не взялась.
– Игорь, материал зарубили, – сходу пожаловалась я.
– Я как раз хотел тебя предупредить …. но это не по телефону. Надо встретиться.
Только позже я поняла, что пропустила мимо ушей еще одну странность, но тогда успела только произнести:
– Сегодня не могу.
Объяснить, почему не могу, не получилось, потому что дверь распахнулась, будто от пинка, и в кабинет влетел разъяренный редактор. Видно было, что кривая его настроения резко шла вниз. И все из-за меня.
– Ты еще здесь, Смородина?! – Я не узнавала обычно обходительного с сотрудницами шефа. – Дисциплину у нас еще никто не отменял! Или ты сию же минуту отправляешься на комиссию, или получаешь выговор в приказе! Через две минуты проверю, так что рекомендую прекратить посторонние разговоры по телефону! И предупреждаю: никуда не таскай эту свою статью, не позорь себя и газету!
Сходив ненадолго замуж, я, в общем-то, знаю, как бороться с мужскими истериками, поэтому как можно ласковее, с придыханием прошептала в трубку: «До встречи, милый, и обязательно позвони мне сегодня вечером. Я буду очень, очень ждать…!». Шеф так раскричался, что Игорю, конечно, все было слышно, поэтому он моментально сориентировался и без всякой надобности, потому что редактор уже шумно захлопнул за собой дверь, подыграл мне не менее ласковым: «Целую, лапа».
А я, схватив сумку, выскочила в коридор и успела крикнуть в широкую редакторскую спину, что на депутатов, так и быть, согласна, и на выставку тоже, если, конечно, редакции необходимы с нее целых два материала, но ни на какую ночную презентацию не пойду, пусть он объявляет хоть десять выговоров и пусть даже увольняет. Приподнятые поролоновыми подкладками плечи стильного пиджака чуть дернулись, и хотя ответа не последовало, я поняла, что злачные увеселения отменяются.
Внизу я быстренько оглядела припаркованные к Дому печати легковушки, надеясь обнаружить в редакционной черной «Волге» Антона Петровича. С ним всегда можно было договориться, но за рулем важно развалился пухлый и вредный Санечка, у которого никогда не было бензина для рядовых сотрудников. Я свернула к трамвайной остановке, на бегу успев злорадно отметить, что Санечка со своей заметно потрепанной «Волной» сильно теряет от соседства с новеньким красным «Мерседесом».
После нудного депутатского толковища, о котором писать было совершенно нечего, потому что ничего, естественно, на нем не решилось, я, тем не менее, прямо в облсовете набросала отчет, устроившись в крохотном кабинетике помощника председателя этой самой постоянной комиссии, который ко мне почему-то благоволил. Потом, памятуя о предстоящих в случае неповиновения грозных репрессиях, двинулась на сельскохозяйственную выставку, быстренько проскочила вдоль длинного ряда агрегатов, надо сказать, устрашающего вида и залегших, словно в засаде, и помчалась навстречу новым неприятностям.
Очередная имела даже имя – Карина – и все к нему прилагающееся: руки, ноги, голову и чрезвычайно острый язычок. Карина была тренером детской спортивной школы, и в ее группу по художественной гимнастике вот уже третий ход ходила моя Марусенька. Раньше я ее отвозила и привозила, но с этой зимы решила только встречать. Все-таки уже десять лет, пора привыкать к самостоятельности, тем более что трамвайная остановка была напротив спортзала, а другая в пяти минутах ходьбы от дома.
Трижды в неделю наши с дочкой утренние хлопоты разнообразились нытьем по поводу того, что надоела Маруське эта гимнастика, что Карина злая и противная, что она лягается, как лошадь, если не так поставишь бедро, и вообще, чуть что – ругается и обзывается «мясокомбинатом», и что надо быть совершенно бессердечной матерью, чтобы позволить посторонней, грубой и невоспитанной женщине издеваться над единственным ребенком. «А если она мне на растяжке связки порвет?» – трагически округлив глаза, вопрошала Маруся, зорко наблюдая за моей реакцией. И стоило чуть-чуть, в самой глубине души, дрогнуть, как она моментально развивала наступление. В конце концов, я соглашалась, что уж один-то разик пропустить тренировку можно, но вот послезавтра… «Обязательно, мамочка, как можно два раза подряд! Разве я не понимаю?» – радостно прыгала на меня Маруся и слюнявила щеки горячими благодарными поцелуями. Послезавтра все ее претензии к Карине повторялись с небольшими вариациями…
Но сегодня мы никак не могли пропустить занятия. Маруся это понимала и утром даже не заикнулась на любимую тему. Сегодня Карина проводила генеральную репетицию завтрашних соревнований, ответственного показательного мероприятия, к которым она относилась очень серьезно. Бедные девочки за месяц начинали ощущать важность события, и по мере приближения заветного дня тренировки становились все жестче, а гонения на нерадивых – все суровее. Родителям тоже доставалось. Кроме жалоб на дочерей, Карина одаривала нас подробными инструкциями о том, что должно быть надето на девочках, что обуто (каждый раз непременно новые, ненадеванные белые тряпичные тапочки), какие из предметов должны быть выстираны, какие отполированы (чтобы булавы блестели!), и сколько денег надо собрать «на организацию», то есть на цветы, минералку и пирожные на стол судейской коллегии, на призы для победителей и на всякие пустячки для утешения неудачниц.
Слава Богу, у меня все было готово. Я даже успела украсить симпатичный «торжественный» купальник круглым кружевным воротничком и манжетами почти по Гумилеву. Но если за внешний вид душа моя была спокойна, то за проставленные Маруське баллы – отнюдь. Я предчувствовала, что так просто Карина нас сегодня не отпустит и придется выслушать, что «ваша девочка, уважаемая Вера Николаевна, очень способная, но еще больше – ленивая», что она не элегантная и не умеет показать кураж, что напрасно я не воспитываю в дочери силу воли и волю к победе, что, наверное, у меня на первом месте собственные интересы, а не забота о будущем Маруси, которой останется только болтаться по подворотням, если она, Карина, ее выгонит. А именно это и произойдет, если мы с дочкой не возьмемся за ум!
Я и так-то всячески избегала столкновений с Кариной, а в такие дни, как сегодня, просто боялась попадаться ей на глаза. Но когда у Карины созревало желание пообщаться с родителями, избежать этого было невозможно. Вот и сейчас маленькая, юркая, жилистая и чернявая Карина, словно чертик, выпрыгнула из зала, как только я зашла в раздевалку. И пока Маруся, пыхтя, стягивала купальник, гетры, тапочки (каждодневные), она бойко и с большим чувством выдала обычный репертуар угроз и обвинений, закончив, однако, несколько неожиданно, так сказать, не в русле: «Знаете, Вера Николаевна, определенные сдвиги есть. За обруч я, правда, беспокоюсь, но вольные у Маруси на уровне». Едва не прослезившись от непривычной похвалы, я подхватила Маруську, и мы помчались на остановку, от которой, естественно, как раз отходила наша «шестерка». Мы даже успели постучать в заднюю дверь, правда, не рассчитывая, что девушка-водитель сжалится, – так, на всякий случай. Она и не сжалилась, и мы приготовились не менее, чем к получасовому ожиданию.
– Мама, возьмем такси, – проныла Маруся, бессильно висевшая на моей руке. – Ну и что, что дорого, зато быстро. Мы хоть выспимся.
И, не встретив сочувствия, еще жалобнее добавила: «У меня ведь завтра такой ответственный день!». Это было справедливо, да и мне и самой не больно-то хотелось торчать на остановке, и Игорь должен позвонить, и белье в ванне замочено с вчерашнего утра, и очень хотелось есть. Господи, хлеба-то в доме ни крошки! Значит, еще надо заскочить в магазин, а через полчаса булочная возле нашего дома закрывается. Придется выходить на площади – как раз на середине пути – там гастроном открыт до одиннадцати вечера. Нет, наверное, все-таки надо брать такси. Черт с ними, с деньгами, в понедельник у нас аванс и гонорар. С хлебом до алиментов продержимся. И все-таки я еще раздумывала и, кто знает, решилась бы махнуть редко проезжающим мимо «Волгам» с белыми шашечками, если бы судьба не приготовила нам сюрприз.
Из-за поворота, почти не сбавив скорости, вылетели синие «Жигули» и с визгом затормозили возле нас с Марусей, хотя я и не думала голосовать, родными средствами массовой информации приученная с подозрением относиться к левакам, на которых некому даже будет потом пожаловаться. Но тут за рулем сидел простецкий с виду, немолодой дядька в смешной клетчатой кепчонке и приветливо, хотя и несколько суетливо, сам замахал нам рукой. При этом он с интонациями базарного зазывалы приговаривал: «Давайте, мамаша, заходите в машину, доставлю в лучшем виде. Девчоночка-то у тебя, глянь, на ногах не стоит. И где так замаяла дите!». Маруська с надеждой глянула на меня и, не дожидаясь родительского благословения, кинулась к задней дверце, которую клетчатый частник галантно распахнул перед ней. «А тебе, мамаша, придется рядом со мной, а то взаду у меня вещички сложены, с дачи везу, не поместишься. А впереди оно еще и удобнее, мамаша. Как королевы поедете».
Я плюхнулась на слегка замызганное переднее сиденье и, повернувшись к Марусе, увидела, что ей и одной едва-едва хватает места, потому что салон действительно был завален какими-то сумками и туго набитыми сетками. На вершине этого хозяйственного изобилия красовалось оцинкованное корыто, из которого торчал пузатый школьный портфель, Маруська прижалась к дверце, а свой рюкзачок примостила внизу, придерживая его за оранжевую лямку.
– Поехали, – скомандовала я водителю. – Только остановитесь у гастронома на площади, нам хлеба надо купить.
– Остановлюсь, мамаша, почему нет, только в таком разе ты мне триста рубликов уж сейчас давай. Я тебе верю, личность у тебя серьезная, интеллигентная, да и дите при тебе, но уж у нас порядок такой. А то сейчас один вот тоже попросил остановиться, вышел с друзьями поговорить, а сам…
– Смылся, что ли? – Без особого интереса поддержала я разговор.
– Да не то, чтобы смылся, друзья, похоже, не те оказались, – вроде бы и сам удивляясь, задумчиво объяснил водитель. – Там такая драка началась, я и дожидаться не стал, уехал от греха подальше. Вроде как стреляли даже.
В стрельбу я, конечно, не поверила, но спорить не стала. Порядок есть порядок, да и разговаривать не хотелось. Нашаривая в сумке кошелек, я наткнулась на свою с позором возвращенную «архиглупость» и сразу вспомнила все странности, которыми сопровождалась эта процедура. В том числе и ту, что промелькнула в коротком разговоре с Игорем. О чем он хотел меня предупредить? Не мог же он знать то, о чем я сама узнала за несколько минут до его звонка! Но он сказал: «Я как раз хотел тебя предупредить». Я так задумалась, что неожиданно крутой вираж «Жигулей» застал меня врасплох. Высоко подпрыгнув на сиденье, я завалилась к дверце и больно прикусила язык.
Сзади жалобно пискнула Маруся: вместе с корытом на нее упало несколько свертков и узлов, и бедный ребенок еле выкарабкался из-под этой кучи. «А где мой рюкзак? – заверещала она, ныряя рукой в груду сумок, оставшихся на полу. Покопавшись там, она, видно, нащупала знакомую лямку, потому что успокоенно произнесла: «Вот он, мой миленький и красивенький!». Ярко раскрашенный и разрисованный рюкзачок действительно был хорош, но Маруся дорожила им главным образом потому, что это был подарок бабушки на день рождения. К тому же он был не только вместительным, но и многофункциональным. Маруся ходила с ним в школу, в магазин, на тренировки и никаких других сумок не признавала.
– Вы бы поосторожнее, дядя, – недовольно прошепелявила я, ощущая во рту ржавый привкус крови.
– Извиняюсь, мамаша, но гляди, какой народ дикий ездит, прет прямо в лоб! Как пить дать, врезался бы, не сверни я в сторону! А вот и ваш гастроном, бегите за хлебом. Я чуток вперед проеду.
Маруська, конечно, выскочила следом за мной, как я ее ни уговаривала «посидеть с дядей». Очередь, на наше счастье, была небольшая, но минут десять на нее ушло. «Ладно приплачу полтинник, не сотню же он запросит за ожидание, совесть-то должна у человека быть», – думала я, бегом пробираясь к выходу и волоча за руку еле передвигающую ноги Маруси.
Совести у человека – во всяком случае, этого – не было. Как мы с Марусей ни вглядывались в реденькую кучку машин, припаркованных к тротуару «чуток впереди» гастронома, нашей среди них не оказалось. Ни впереди, ни позади, нигде не стояли синие «Жигули», хозяин которых присвоил наши кровные триста рублей.
«Жулик», – дружно решили мы с Марусей, но сильно расстраиваться сил уже не было. Не особенно даже торопясь, мы двинулись к трамвайной остановке. «Шестерка» подошла неожиданно быстро, и мы благополучно добрались до дома. Было еще совсем не поздно, около десяти, когда я, покормив Марусю, поплелась в ванную, чтобы взяться наконец за стирку. Маруся у себя в комнате разбирала рюкзак. Я уже налила воды в точно такое же, как в машине у жулика-частника, корыто, и только протянула руку к пачке «Лотоса», как из Маруськиной комнаты раздался жуткий вопль, потом оглушительный рев. С внезапно остановившимся сердцем я секунду бессмысленно глядела на корыто, а потом кинулась к Марусе.
Картина глазам предстала такая: моя дочь, раззявив в горьком плаче рот, стоит возле кровати. На кровати, зияя, в свою очередь, расстегнутой застежкой-молнией, стоит яркий рюкзак с отваленной в сторону лямкой, которая из оранжевой почему-то превратилась в фиолетовую. Увидев меня, Маруся дернула за эту лямку и сквозь слезы возмущенно выговорила: «Посмотри, чего это он…». Тут она всхлипнула и продолжать не смогла из-за нового приступа рыданий. Но я и так уже видела «чего это он». Вместо купальника, тапочек, ленты на тонкой рукоятке, в поте лица сооруженной мною из бамбуковой удочки, вместо пары булав и резинового мяча, короче, вместо спортивных причиндалов Марусин рюкзак был доверху набит пачками денег, перетянутыми вдоль белыми бумажными полосками. Почему-то стараясь не задеть рюкзак руками и для верности даже заложив их за спину, я наклонилась над деньгами и обнаружила, что это не рубли! Тут же мне стало ясно, что это такое, но я, продолжая тупо пялиться на зеленые купюры, спросила у Маруси: «Что это, Мария?».
Видимо, потрясенная непривычным в нашем обиходе обращением, она внезапно перестала реветь и любезно ответила: «Это баксы, мамочка. Не видишь разве?». На большее Марусю не хватило. Она снова зашлась в плаче, выкрикивая между всхлипываниями: «Как же… Карина… соревнования… лента… булавы… убьет!». Вот тут-то я и подумала, что этот паскудный день только так и мог кончиться. Одно к одному, как говорила моя лучшая и единственная в жизни подруга Люська, которая, к сожалению, живет совсем в другом городе, и у нее нет даже телефона, чтобы я могла ей пожаловаться на очередную подножку судьбы.
Глава вторая
– Ладно, Маруся, – изо всех сил стараясь казаться спокойной, чтобы еще больше не расстраивать ребенка, сказала я наконец. – Ну, баксы. Ну и что? Не видали мы их, что ли?
Доллары и в самом деле не были диковиной в нашей семье. В прошлом месяце я получила их целых 10 штук – за использование в газете города Киля мой публикации о поисках Янтарной комнаты, вернее, о всех глупостях, которыми этот полувековой процесс сопровождается. «Мадам! – галантно было сказано в прилагаемой записке на фирменном бланке. – Мы надеемся на дальнейшее сотрудничество». «Я тоже, если на таких условиях», – промелькнуло в голове, пока мы обменивались приличествующими случаю любезностями с доставившей валюту оказией – пожилым, хорошо отмытым иностранцем, приехавшим в наш город поклониться могилам предков.
– А с соревнованиями как-нибудь уладим. Что, у Карины лишней ленты не найдется? Тапочки мы, слава Богу, с собой не брали. Купальник вот жалко. На кой черт понадобилось вас выряжать на репетицию? Ну, оденешь, в конце концов, синенький. С полосочкой.
– Да-а-а, с полосочкой! – сквозь слезы недовольно протянула Маруся. – Он же старый. Из него трусики все время вылезают. Карина ругается.
Судя по интервалам между всхлипываниями, ребенок успокаивался, и имеющееся в наличии сокровище начинало привлекать его больше, чем утраченное. Маруся придвинулась к рюкзаку и задумчиво пробормотала: «Интересно, сколько тут?».
– Не вздумай ничего трогать, Маруська! – прикрикнула я, лихорадочно соображая, что же делать. – Сейчас вызову милицию, пусть они их считают, забирают и, вообще, делают, что хотят.
Я направилась в прихожую к телефону, но Маруся успела ухватиться за подол старенького домашнего платья.
– Мама, – страшным шепотом заговорила она, – в милицию звонить нельзя.
– Почему это?
– Как ты не понимаешь, они же придут за своими деньгами. А мы их мало того, что утащили, так еще и в милицию сдали. Они же нас убьют!
– Маруська, что ты несешь? Ничего мы ни у кого не утаскивали. И кто это «они»? И как это «они» нас найдут? А даже если и найдут, то неизвестно, когда. Мы что, сторожить их валюту должны, пока они в поиске? Смотреть за деньгами надо лучше! Ты хоть представляешь, что здесь не десять долларов?
Я решительно выдернула подол из Марусиного кулачка, но позвонить в милицию не успела, потому что телефон сам подал голос.
– Верочка, я не слишком поздно? Но у вас никто не отвечал, а ты так просила…
– Игорь, – перебила я, внезапно сообразив, что это самый подходящий человек для того, чтобы дать разумный совет по поводу свободно конвертируемого рюкзака. – У нас тут маленькая проблема. Представляешь, возвращаемся мы с Марусей с тренировки….
Но тут перебили меня. Маруся, свирепо вытаращив глаза и приложив палец к губам, нажала на рычаг.
– Да что с тобой? Ты что, не помнишь Игоря? Он во всех этих финансах, валютах, мафиях, в отличие от нас с тобой, разбирается. У него знакомых везде полно. Если кто и может что-нибудь посоветовать, так это он. Если уж ты не хочешь в милицию, с кем попало же не поговоришь. Не хулигань, Маруся, и так голова кругом.
– Мама, никому ничего нельзя говорить и никому нельзя доверять. Это же баксы! Давай-ка лучше сами спокойно посидим и подумаем, как будет лучше.
Действительно, мысленно согласилась я, привычная, что в нашем семейном дуэте верховодит моя смышленая дочь. Что это за паника: то в милицию, то с Игорем советоваться… Лишь бы самой не беспокоиться. Никому наши проблемы не нужны. И раз уж доллары попали к нам, сами мы и должны выпутываться из этой нечистой истории. И когда снова затрещал телефон, и Игорь спросил, что там случилось с аппаратом и со мной, я ответила, что ничего особенного, случайно задела, а теперь мне некогда, потому что надо укладывать Марусю, потом еще стирать, а завтра я сама позвоню, потому что надо же поговорить о загубленном нашем труде – материале под рабочим названием «Кампания компании», так что спокойной ночи, Игорь, до завтра!
Я сама чувствовала, что все это звучит как-то не очень убедительно, уж не знаю, что подумал Игорь, но он покладисто сказал: «Ладно, Вера, как хочешь. Только не забывай хорошую пословицу – не откладывай на завтра то…». Я даже не дослушала. И только положив трубку, сообразила, что забыла его спросить, о чем он хотел предупредить меня днем. Ладно, завтра так завтра.
– Давай, мама, подумаем, как они у нас оказались, – рассудительно предложила Маруся, когда мы вернулись к долларам.
– А чего тут думать, ты перепутала рюкзаки, когда машину занесло, и на тебя посыпалось все то барахло. Напихал для маскировки. «На дачу везу», – злобно передразнила я водилу-валютчика. – Свой в куче ты упустила, а чужой подхватила. Значит, надо искать дядю в кепке. А я на номер даже не посмотрела.
– А я посмотрела! – торжествующе выпалила Маруся. – И запомнила, потому что получился мой день рождения. 20–81. Завтра мы его найдем, отдадим деньги и заберем мой купальник. И без всякой милиции, тихо-мирно. И поклянемся, что никому ничего не разболтаем.
Неожиданно Маруся расхохоталась.
– Ты чего? – мне было не до смеха, я соображала, согласится ли ведущий криминальную тематику Мишка помочь мне выяснить владельца машины по номеру.
– Представляешь, какое у него сделается лицо, когда он полезет за баксами, а вытащит мой купальник с кружевами?
От этой картины я тоже развеселилась, и вечер закончился вполне приятно. Правда, за стирку я так и не взялась, потому что мы долго искали, куда бы на ночь спрятать валюту, чтобы было совсем надежно. Наконец, засунули рюкзак на антресоли, в пластиковый мешок с зимними вещами, и Маруська, умиротворенная, улеглась в постель, не забыв потребовать, чтобы я, как всегда, посидела рядом.
– Слушай, Маруся, – воспользовалась я случаем провести среди дочери воспитательную работу, – может, с долларами ты и права, но как же это можно никому вообще не доверять? Так же невозможно. У людей же есть и родственники, и старшие коллеги, наконец, друзья…
– Ага, – насмешливо перебила Маруся, – ты еще про свою Люсю расскажи!
Я смущенно замолчала. Люська действительно плохо вписывалась в беседу о верной дружбе. Именно к ней от нас с Марусей ушел легкомысленный отец и муж Володя Смородин. Правда, я сама его к ней толкнула, можно сказать, собственными руками. То, что каким-то чудом доставшийся мне в спутники жизни красавец, балагур и умница с физмата – не приверженец супружеской верности, стало безнадежно ясно на втором году совместной жизни, когда Маруся только родилась. Одинокими вечерами в нашей общежитской «семейной» комнате я плакала, страдала и составляла планы страшной мести, но так и не решилась что-нибудь предпринять, главным образом, из-за того, чтобы «ребенок не рос сиротой». Конечно, все свои горести я щедро выплескивала на Люську, с которой мы нежно дружили с первого класса и вместе поступили в университет. Она мне очень сочувствовала, возмущалась и одно время даже не разговаривала с Володей. Принципиально. Но однажды в ответ на мои стенания она вдруг сказала:
– Да пожалей ты его, Верка!
И когда я озадаченно вытаращилась на нее, спокойно объяснила:
– Ну, какая ты ему жена? Он же от тебя уже по всей общаге пробежался! Мужик на глазах курвится, а ты все хнычешь. Его в кулаке надо держать, а ты размазня!
– Его удержишь! Попробуй! Как же! – мне было очень обидно.
– И попробую! Я в общем-то тебя…, как раз собиралась с тобой поговорить… – Люська замялась, что было не в ее обычае, и я, не видевшая мужа уже два дня, поняла, что дело плохо.
– Так он что, у тебя?
– Да. Собирается возвращаться. Но я его не пущу, так что не жди. Он с тобой погибнет. Ищи себе такую же тряпку.
Я не стала спорить. По правде говоря, даже обрадовалась, что уже ничего не надо решать. Вот долгой дружбы с Люськой было жалко, но и это уладилось. Через два месяца Люська прибежала ко мне вся в слезах и первым делом заглянула под кровать. Оказывается наш Володя, как колобок, благополучно укатился и от нее. Мы хором поплакали над несчастной бабьей долей, и дружба была спасена, не прервавшись даже после университета, когда Люська осталась в Москве, а я по распределению приехала сюда, в город, откуда по иронии судьбы был родом мой вероломный супруг и где до сих пор жила его мать, моя бывшая свекровь. С ней мы, между прочим, тоже остались в самых добрых отношениях, а в Маруське жившая одиноко бабушка просто души не чаяла. Та ее тоже любила, а вот Люську ненавидела с недетским пылом. Как-то с год назад, сумев вытянуть из меня эту старую историю, Маруся убеждена теперь, что Люська – подлая предательница: «Не понимаю, мама, как ты ее простила!». Я оправдываюсь неуклюжим: «вырастешь – поймешь», на что дочка презрительно щурит глаза. Совсем как сейчас при упоминании Люськиного имени.
– Ну ладно, оставим Люсю, не твоего ума еще это дело. А вот как же с Липой? Разве ты ему не доверяешь?.
Тут пришла Маруськина очередь смутиться. С Липой они были неразлучны, несмотря на возрастные и половые различия. Липу по-настоящему звали Андреем, это фамилия у него была Липин. Он был на два года старше моей дочери, но после того, как их «взрослой» детсадовской группе поручили шефствовать над младшей, Марусиной, мальчик взял ее под персональный присмотр. Они со своей мамой заходили за ней утром, благо, жили мы на одной лестничной площадке, забирали ее в садик и вечером приводили домой. Андрюша всегда делился с ней всеми лакомствами, не давал никому в обиду, а став постарше, катал на велосипеде вокруг дома. Поначалу меня смущала эта детская любовь, потом я привыкла и даже немного забавлялась, наблюдая, как моя Маруська чисто по-женски умудряется командовать не по возрасту самостоятельным Липой.
Особенно повзрослел он после смерти матери, тихой и кроткой женщины. Перед этим она долго болела, и Липе приходилось заниматься совсем не детскими и не мужскими делами. Он ходил по магазинам, убирал квартиру, готовил, решительно отклоняя все мои попытки помочь. «И не уговаривай его, – слабым голосом, но с гордостью говорила Наташа. – Он ужасно упрямый. Весь в отца».
При этом она переводила обожающий взгляд на стену, где в рамочке висела свадебная фотография: выглядевшая совершенной девочкой Наташа и ее жених, надо признать, довольно красивый парень действительно с упрямым лицом. Парень, превратившийся в Липиного папу, между тем все время проводил на работе и в командировках, что было неудивительно, потому что он служил в милиции и имел майорский чин. Он был настолько занят службой, что мы с ним так толком и не познакомились, и я никак не могла запомнить, Егор его зовут, Игнат или Илья. Что-то такое исконно русское. Больше я о нем ничего не знала, хотя мы вежливо кивали друг другу при редких встречах в подъезде.
С год назад Липа сообщил, что его папа покинул службу, и у него теперь какое-то «дело». Дело, видимо, требовало еще большего времени, чем милицейские хлопоты, потому что двенадцатилетний Липа жил теперь, можно сказать, один. Однако за папу заступался каждый раз, когда я позволяла себе неодобрительно отозваться о странной работе, мешающей отцу позаботиться о ребенке. «Он заботится, – отвечал мне Липа. – И работа у него хорошая. А я уже большой». В общем-то, до Липиного папы мне не было никакого дела, тем более, что мальчик все чаще соглашался поужинать с нами, а по выходным и пообедать, и вообще почти все время торчал у нас, что заметно отразилось на Марусиных отметках по математике. Я была довольна и в конце концов оставила его папу в покое.
